Лидия Яновская - Записки о Михаиле Булгакове

• Название: Записки о Михаиле Булгакове
• Автор: Лидия Яновская
• Издательство: «ТЕКСТ»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-7516-0660-2

Работа текстолога сродни работе детектива. В книгу исследователя творчества Михаила Булгакова, известного текстолога Лидии Яновской вошли работы, написанные в разные годы, но, к сожалению, так и оставшиеся неизвестными широкому читателю. Многолетнее изучение жизни и творчества писателя, работа над рукописями, дружба с вдовой Булгакова — Еленой Сергеевной привели Яновскую к созданию удивительной книги, наполненной малоизвестными фактами и текстологическими открытиями.

---

Исход...

В надежду? Исход — в будущее? Или бег — в никуда?

В эпиграфе к этой картине строки Исхода — Второй книги Моисеевой: «...и множество разноплеменных людей вышли с ними...»

Строки этой же книги — в монологе архиепископа Африкана. «Африкан (глядя на ящики). Ай-яй-яй! Господи, господи! И отправились сыны Израилевы из Раамсеса в Сок-хоф, до шестисот тысяч пеших мужчин, кроме детей... Ах, ах... И множество разноплеменных людей вышли с ними...»

Строки той же книги Моисеевой — в монологе ненавидящего Африкана генерала Хлудова: «Вы мне прислали Библию в ставку в подарок?.. Помню-с, читал от скуки ночью в купе. "Ты дунул духом твоим, и покрыло их море... Они погрузились, как свинец, в великих водах..." Про кого это сказано? А? "Погонюсь, настигну, разделю добычу, насытится ими душа моя, обнажу меч мой, истребит их рука моя..." Что, хороша память?»

Древние стихи в музыке пьесы, написанной в 1928 году и для Булгакова тогда остро современной, давали ощущение огромности происходящих событий, так трагически перехлестывающих беззащитную малость отдельных судеб. Но это не все.

Идеи и образы великих источников в сочинениях Михаила Булгакова никогда не бывают просто цитацией. Они — всегда — живут какою-то новой и неожиданной жизнью, выбрасывая, словно снопы света, одновременно разнонаправленные потоки ассоциаций.

Архиепископ Африкан явно стоит в ряду тех очень важных для творчества Булгакова персонажей, что и архиепископ Шаррон в «Кабале святош», а в «Мастере и Маргарите» — первосвященник Каифа. Не деятелей, а, так сказать, идеологов. В произведениях Булгакова — религиозных идеологов, что, собственно, не меняет их сути. И за монологом Африкана — авторский сарказм. Конечно, не по отношению к библейскому тексту — сарказм по отношению к самому «архипастырю именитого воинства», в чьих устах благостное цитирование великих книг — всего лишь привычно-профессиональная ложь, прикрывающая собственную никчемность и трусость.

А монолог генерала-вешателя Хлудова — трагичен и яростно — взрывно — полемичен по отношению к цитациям Африкана. Хлудов выходит на сцену уже после того, как монолог Африкана произнесен. Но он и не слыша знает обтекаемые речи его высокопреосвященства.

Любопытно, что Хлудов не прямо цитирует Библию. Он дерзко переставляет стихи, меняет их порядок. В книге Исхода так: «Враг сказал: "погонюсь, настигну, разделю добычу, насытится ими душа моя, обнажу меч мой, истребит их рука моя". Ты дунул духом Твоим, и покрыло их море: они погрузились, как свинец, в великих водах» (Исход, 15, 9—10).

В книге Исхода цитируемые строки звучат упованием, надеждой, верой в защиту. В устах Хлудова они оборачиваются отказом от надежды. Хлудов, с его трагическим желанием смотреть правде в глаза, с его солдатской готовностью держать ответ за содеянное, отказывается числить себя среди тех, кого Господь защитит. Для него происходящее — не Исход, а бессмысленное бегство неправых и побежденных...

И совсем в другом ключе — эпиграф о «множестве разноплеменных людей», которые «вышли с ними». Эпиграф печален, даже лиричен. Он — о тех, чьи судьбы оказались так случайно и так неизбежно втянуты в «бег»...

Еще более насыщена библейскими реминисценциями самая загадочная и незаконченная (может быть, потому и загадочная, что незаконченная) пьеса Булгакова «Адам и Ева».

Пьеса о будущей войне, слишком похожей на атомную, написанная в 1931 году, когда физики еще не знали, можно ли использовать энергию атомного ядра. Пьеса, дошедшая до нас в одном-единственном варианте — без черновиков, фактически без истории текста, с какой-то условной и явно изуродованной концовкой.

А ведь Булгаков знал законы сцены. Ему принадлежит известное суждение о том, что пьеса, в отличие от прозы, — река, требующая «конца», и важно, где «конец реки», «куда» она течет... Но в единственной сохранившейся тетради пьесы, вместо автором уничтоженного финала, им же дописанная благополучная концовка с парадной репликой под занавес: «Иди, тебя хочет видеть генеральный секретарь»... Вырезаны и заменены пачки других листов. И мы, вероятнее всего, так никогда и не узнаем, «куда» текла эта река, «куда» вело Булгакова его свободное воображение и как в этом воображении разрешались его гениальные и мрачные прозрения.

Заглавие пьесы — «Адам и Ева» — отсылает к книге Бытия. Из книги Бытия — Первой книги Моисеевой — один из эпиграфов к пьесе: «...и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал... Впредь во все дни земли сеяние и жатва не прекратятся». Это — надежда, это — упование, так поддерживающее человека в дни великих бедствий и катастроф...

Библейские стихи в эпиграфе приведены не полностью. В книге Бытия они читаются так: «...и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал. Впредь во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся» (Бытие, 8, 21—22).

В сохранившейся тетради пьесы этот текст первоначально так и читался — полностью. Сокращения писатель сделал чуть позже, в процессе правки, и это были важные сокращения, ибо холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся, даже если человек исчезнет с лица земли. Сеяние и жатва — деяние и жизнь человеческая...

Строки из книги Бытия в эпиграфе имеют ироническую отсылку: «Из неизвестной книги, найденной Маркизовым». В пьесе эту «неизвестную совершенно» книгу, разорванную и обожженную, подобранную на пожарище в мертвом, рушащемся, пылающем Ленинграде, читает простодушный пекарь Захар, он же Генрих Маркизов. («...Драться не могу и из-за этого много читаю, что попадет под руку. Но вот, кроме этой разорванной книги, ничего не попалось...»)

Читает вслух: «"...Нехорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему..." Теория верная, да где ж его взять? Дальше дырка. (Читает.) "...и были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились..." Прожгли книжку на самом интересном месте... (Читает.) "Змей был хитрее всех зверей полевых..." И точка. А дальше страницы выдраны».

На фоне поистине апокалипсических картин пьесы строки из Первой книги Моисеевой звучат поиском каких-то вечных истин, и слабой надеждой на то, что все повторяется в мире, и странной догадкой, что мир неповторим: ничто и никогда в нем не повторится...

А Булгаков еще и многозначен. И за строками, которые разбирает Маркизов, проступают другие строки, непроизнесенные, те, что рядом — «А дальше страницы выдраны», — те, которые читатель и зритель должны услышать в памяти своей:

«...Только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть.

И сказал змей жене: нет, не умрете; Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Бытие, 3, 3—5).

«Откроются глаза ваши, и вы будете, как боги...» В фантастической пьесе о войне, очень похожей на атомную, — несколько персонажей. Люди, чудом уцелевшие в катастрофе. Те несколько, которые «не умрут».

На первый план выходит тема искушения человека знанием — вариант одной из самых булгаковских тем, «фаустовской». Тема знания, которое может стать непосильным для человека. Та самая тема, которая так тяжело прорастет в XX же веке, но уже после смерти Булгакова, когда физики разрешат наконец загадку оружия массового уничтожения и ужаснутся...

(Приходится признать, что Булгаков преувеличивал образованность своих читателей. И не только строки из Библии, но и пассажи из Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова — там, где они лишены кавычек и отсылок, — подолгу остаются не узнанными читателями, исследователями, постановщиками. Остаются неразгаданными, хотя рассчитаны, конечно, не на разгадывание, а на простое узнавание, на подсознательное прикосновение к иному образу, слову, мысли.)

Что же касается иронического замечания по поводу книги «неизвестной совершенно», то оно имеет свою историю, связанную с судьбою романа «Белая гвардия».

Роману Михаила Булгакова «Белая гвардия», как известно, предпосланы два эпиграфа: один из Пушкина, другой из Апокалипсиса. Под пушкинскими строками обозначено: «Капитанская дочка», под строками из Апокалипсиса не обозначено ничего. Как можно заключить из автобиографической прозы Михаила Булгакова («Тайному другу», 1929, «Театральный роман», 1936—1937), ссылку на Апокалипсис снял — спасая роман от цензуры — первый его издатель, Исай Лежнев, выведенный Булгаковым под именем Рудольфа (в повести «Тайному другу») и Рудольфи (в «Театральном романе»).

«— Дитя! — сказал Рудольф и, вынув красный шестигранный карандаш, вычеркнул из эпиграфа «Из Апокалипсиса».

— Это вы напрасно, — заметил я, заглядывая к нему через плечо, — ведь он, наверно, и так знает, откуда это?

— Ни черта он не знает, — угрюмо ответил Рудольф».