Барбара Квик - Девственницы Вивальди

• Название: Девственницы Вивальди
• Автор: Барбара Квик
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-26334-9

Она была молода, красива и талантлива. Она жила в прекраснейшем городе мира — Венеции. У нее была семья — наставницы и воспитанницы Оспедале делла Пьета, «Приюта милосердия». У нее было сокровище — ее скрипка. У нее была страсть — музыка. У нее был покровитель — сам маэстро Антонио Вивальди. И она чуть было не лишилась всего этого в погоне за тайной, которая не давала ей покоя, — тайной своего происхождения.

---

— Но… я не понимаю! Что у меня общего с этими иноземцами? — Я снова уставилась на медальон: — И зачем мне это передали?

— Увы, милая девушка, мне это неизвестно. Он просто приказал вручить его тебе, а я был куда как рад выполнить это поручение и тем самым приблизиться к особе, которой я столь восхищаюсь.

Сколько же ночей за все эти долгие годы улетала я в царство сна на крыльях воспоминаний о поцелуях Франца Хорнека?..

Уже занималась заря, когда маэстро доставил нас и певиц к воротам приюта. Привратница, словно нарочно, куда-то отлучилась — и засов был почему-то отодвинут.

Быстро скинуть с себя пышные наряды и юркнуть в постель — но разве уснешь! Мы лежали, пересказывая подробности ночных приключений, и без умолку восхваляли Вивальди, который так здорово все устроил, как если бы это была опера, а он — импресарио. Девушки из хора рассказали нам, как маэстро вернулся за ними в гондоле и дирижировал ночной серенадой под балконом дворца Фоскарини. Но как же горько им было, что они в своих сиротских платьях оставались снаружи, пока мы веселились на балу!

Всю ночь я сжимала в кулаке цепочку с медальоном, гадая, что все это значит. Я не получила ответов на всегдашние вопросы, а лишь наткнулась на очередную запертую дверь.

Мысли мои вновь и вновь возвращались к подаренному медальону, пока девушки — да и я вместе со всеми — делились тем, что хотели рассказать, оставив кое-что и при себе, чтобы потом насладиться воспоминаниями в одиночку. Так, бывает, понемножку облизываешь леденец, смакуя его и растягивая удовольствие. Я готова побиться об заклад, что именно в ту ночь Марьетта впервые выработала свои планы, лежа в темноте и слушая наши рассказы о королях и жемчугах, о музыкальном поединке, о подаренных и возвращенных поцелуях.

А я — я тоже тогда приняла решение? Нет, я была еще девчушкой, не ведающей о том, что все дорогое и ценное для меня столь же зыбко, как блеск воды в канале, и столь же непредсказуемо, как зимний дождь.

6

В лето Господне 1709

«Милая матушка!

Пишу тебе из камеры на третьем этаже, куда запирают нарушительниц. Настоятельница назначила мне в наказание три дня карцера. Сестра Лаура уверяет, что я могу выйти отсюда и раньше, если напишу тебе подробное и правдивое письмо обо всех моих прегрешениях.

Вне всякого сомнения, я за свою жизнь совершила немало такого, чего не следовало, но на этот раз я наказана несправедливо. И даже если бы я могла отказаться содействовать планам тех, кто старше и лучше меня, клянусь, я бы сделала все точно так же. Я ни в чем не раскаиваюсь.

Маэстро сговорился с нашей привратницей и одной из сестер-монахинь, чтобы тайком увезти на бал во дворец Фоскарини меня, Джульетту, Бернардину и Клаудию. Нашего присутствия там пожелал не кто-нибудь, а сам король Датский и Норвежский. Теперь привратницу отстранили от должности, а монахиню отправили обратно в ее монастырь. Осталось узнать, что будет с Вивальди.

Меня же посадили в эту келью на хлеб и воду. Не могу утверждать наверняка, но, скорее всего, Джульетта и Бернардина тоже находятся в заточении где-нибудь в стенах приюта. Надо молить Бога, чтобы Клаудию не отправили обратно в Саксонию, к родителям. Не представляю, как наказала настоятельница ее, но, полагаю, карцер ей достался более удобный.

Сегодня сестра Лаура принесла мне бумагу и чернильницу — и яблоко. Видя, что она собралась снова оставить меня одну, я вцепилась в ее рукав, умоляя сказать, доходят ли до тебя мои письма, и если да, то каким образом. Я пояснила, что мне это крайне необходимо — нужно спросить у тебя о чем-то чрезвычайно важном, — но она лишь сбросила мою руку и пошла к двери. Тогда я топнула ногой.

Видя, что моя несдержанность лишь забавляет ее, я ударилась в слезы. Я пыталась доказать ей, что время игр и детских сказок прошло, что я уже не ребенок. Сестра Лаура принялась уверять меня, что ребенку она не доверила бы такую возможность — написать собственной матери.

— Но почему вы не доверяете мне настолько, чтобы рассказать, кто я? Я имею право знать!

Сестра Лаура лишь покачала головой, словно я ее разочаровала. Терпеливым тоном, будто и в самом деле обращаясь к ребенку, она пояснила, что ни один из подкидышей Пьеты не имеет такого права. Вот если кто-то из родителей придет с намерением забрать figlia della Pietà, тогда просмотрят книгу записей скаффетты и установят личность девочки.

Почему же эта книга недоступна для тех, кому эти секреты важнее всего?

Наша жизнь здесь устроена так, что каждый кусочек каждого дня и ночи укладывается в замысловатую мозаику музыки, учения и молитв. Но это лишь подлог, не настоящая жизнь. В этом мире мы не более реальны, чем мнимая высота или глубина рисунка плиток trompe de l'œuil35 на церковном полу. И наши лица — да у нас могло бы вообще не быть никаких лиц, все равно никто никогда их не видит. Мы — лишь голос и звук, мы лишь трубы, через которые Республика возносит хвалу Господу и молит Его о милости.

Мы бесплотны, словно ветер. Если одна из нас умрет или уйдет, то ее место займет другая. Сдается мне, что в самой la Serenissima, равно как и вокруг нее, имеются бесконечные запасы никому не нужных малюток. Одной больше, одной меньше — какая разница? А кто мы такие, каждая по отдельности, — никому не интересно и не важно.

Но разве мои мысли не значат столько же, сколько мысли любого человека, рожденного в этом мире от женщины? Разве мои надежды, мои чувства считаются менее важными, чем у девочек, которые по счастливому случаю живут в семье? И если я полюблю, то разве правильно и справедливо, что моя любовь, зародившаяся во мне, навсегда останется неуслышанной и безответной?

Нам, сиротам и подкидышам Пьеты, не к кому больше обратиться за утешением и поддержкой, кроме как друг к дружке; подруги заменяют нам семью, которая покинула нас здесь на горькую долю. Нам без устали твердят: „Amicìtia huius mundi inimicaest Dei“ — „Благорасположение мира сего враждебно Господу“. Мы лишены кровных уз, что принадлежат нам по праву, — и нам препятствуют в обретении всех прочих уз.

Нам велят обратить лицо свое к Господу. Богохульством, наверное, будет признание, что Господь ни разу не показал, что он меня слышит или хотя бы знает о моем существовании. Когда сестра Лаура велит писать тебе, неужели она тем самым испытывает мою веру в Бога? Ведь и ты, матушка, никогда не сообщала, что ты слышишь меня или хотя бы знаешь, что я есть на свете…

Потолок в церкви расписан так, чтоб казался небесным сводом у нас над головами и путем к Господу. Но он куда больше напоминает не путь в сферы Небесные, а крышку саркофага, а мы все заперты в этом священном гробу. Состаримся мы или нет — мы так и умрем здесь юницами.

Неужели я так и проживу здесь остаток дней, уподоблюсь сестре Джованне, витающей в сладостных, полных жизни мечтаниях, тогда как сама она давно иссохла и сморщилась, словно прошлогоднее яблоко?

Нет, я ни в чем не раскаиваюсь. Пусть на одну ночь, но я почувствовала жар жизни в себе. Не важно, что на меня смотрели всего пару часов — но меня видели. И признавали. И любили.

Потерявшая надежду Анна Мария даль Виолин, ученица маэстро Вивальди». ΅΅΅΅ * ΅΅΅΅

Я никогда не ощущала вкуса к раскаянию, хотя его польза считается неоспоримой. Мне же кажется, что это состояние души в конечном счете скорее пагубно, чем благотворно. Говорят, что оно — дверь на небеса, но для меня эта дверь всегда заперта. Так зачем же мне нужно чувство, способное открыть дверь лишь к боли и печали?

Даже находясь в заточении, я была исполнена душевного подъема, который многократно усилился, когда через три дня меня выпустили из карцера. Возбуждение и наказания, проистекшие из нашей недозволенной прогулки, нарушили обычный порядок вещей. Все тревожились о том, достаточно ли строгие меры приняла настоятельница, чтобы за ними не последовали новые кары — со стороны правления. Наиболее предприимчивые девчонки устроили небольшую лотерею. Делались ставки на то, сохранит ли Вивальди свое место, несмотря на его последний, совершенно вопиющий акт пренебрежения правилами.

Все приглашенные со стороны наставники постоянно находятся под угрозой. Так ведется и поныне. Удержатся ли они, зависит не только от качества их услуг, но и от того, могут ли они делать что-то такое, чего не может ни одна из обитательниц Пьеты.

Изначально правление хотело залучить в приют Вивальди для того, чтобы повысить мастерство струнной группы. Позже, когда он начал сочинять для нас музыку, его позиции как будто упрочились; тогда, как и теперь, он писал поразительно много.

Руководство Пьеты прекрасно отдает себе отчет в том, что венецианцы ходят на наши концерты, чтобы насладиться музыкой, которую они слушают. Наши лица, скрытые решеткой хоров, им не видны, и кажется, что звуки слетают к публике прямо с небес, приводя ее в состояние мистического восторга. Все это означает новые толпы желающих послушать нас и более щедрые пожертвования, которые нужны, чтобы кормить, одевать и обучать figlie di coro, а также гораздо большую по численности группу мальчиков и девочек из comun. Поэтому существует неутолимая потребность в новейшей, все более прекрасной музыке, которую Вивальди, несмотря на все свои грехи, исправно им поставляет.