Томас Вулф - Паутина и скала

• Название: Паутина и скала
• Автор: Томас Вулф
• Жанр: Современная проза

---

– Нет-нет! Еще полчаса! – настоятельным тоном произнес Тем shy;ноглазый. – А теперь – идемте со мной, а? – продолжал он вкрад shy;чиво. – Посмотреть танцовщиц. Думаю, вам понравится -да!

– Это считается частью представления?

– Hy да! Parfaitement!

– А вы работаете здесь?

– Ну да, monsieur. Дирекция – как это сказать – поручает мне обслуживание иностранцев. – Он заразительно улыбнулся и сде shy; лал руками и плечами изящный жест. – Так что, если хотите, я вам покажу тут кое-что – а? – пока не началось представление?

«До чего славный человек! – с благодарностью подумал Джордж. – И как предусмотрительно со стороны дирекции поста shy;вить его здесь для помощи иностранцам!.. Однако, должно быть, под конец он рассчитывает получить чаевые». И заколебался, не зная, возьмет ли такой лощеный, воспитанный человек на чай.

– Ну, идем – а? – улыбнулся Темноглазый. – Думаю, девоч shy;ки вам понравятся. Par ici, monsieur! [27]***

Он любезно распахнул створку двери перед Джорджем и ког shy;да выходил сам, что-то быстрое, неуловимое пронеслось между мим и людьми в вечерних костюмах за высоким столом. Не улыбка, не слово, а нечто исполненное ликования, суровое, холодное, бессердечное и застарелое, зловещее, как ночь.

Когда они вышли, Джордж удивленно, обеспокоенно взгля shy;нул на француза, но бодряюще взятый за руку, позволил себя увести.

– А что же танцовщицы? – спросил он. – Разве они не здесь, не в театре?

– Mais non, mais non, – вкрадчиво ответил Темноглазый. – У них – как это называется? – отдельный atablissement[28].

– Но он является частью Фоли Бержер?

– Mais parfaitement! Monsieur, я вижу, в Париже новичок, а?

– Да, я здесь недавно.

– И долго собираетесь пробыть?

– Не знаю – месяца полтора, может, подольше.

– А! Это хорошо! – одобрительно кивнул Темноглазый. – Будет время научиться языку, а?.. Да!.. Это будет хорошо!.. Если станете понимать язык, – он слегка пожал плечами, – tout va bien![29]*, если нет, – он развел руками и заговорил сожалеющим тоном, – в Париже очень много плохих людей. Не французов! No, no, no, no! C'est les Russiens… les Allemands… les ltaliens[30]**. Они обманывают тех, кто не понимает а са… Вы даете им дол-лар обменять! – воскликнул он. – Ах-х! Доллар! Будте осторожны с дол-лар!.. Не давайте им дол-лар! Если хотите обменять дол-лар, идите в банк! У вас есть дол-лар? – с беспокойством спросил он.

– Нет, – ответил Джордж. – Только дорожные чеки.

– Ах-х! – воскликнул Темноглазый и одобрительно кивнул. – Это лучше! Тогда вы можете пойти в банк americain, n'est-ce pas?

– Да.

– Это много, много лучше! – сказал Темноглазый и ожив shy; ленно закивал с одобрением. Они пошли дальше.

Вокруг все было ярко, резко освещено, но теперь улицы и здания обладали замкнутым, таинственным, непроницаемым ви shy;дом, той монументальной безжизненностью, которая большей частью характерна для ночного Парижа. Путь у Джорджа и его спутника был недалеким. Пройдя от театра два квартала, они свернули на другую улицу и остановились перед домом очень за shy;мкнутого, таинственного вида, из его верхних, закрытых ставня shy;ми окон волнующими полосками пробивался свет.

Темноглазый нажал кнопку звонка. Внезапно раздалась будо shy;ражащая трель, от которой сердце Джорджа забилось чаще. Дверь открыла молодая женщина в форме горничной и с улыбкой впус shy;тила их. Они оказались в коридоре, окаймленном великолепными зеркалами; пол был застелен толстым, мягким ковром.

Сверху доносились звуки торопливой, взволнованной суеты: распахивание и закрывание множества дверей, быстрая беготня, юные взволнованные голоса и неприятный, деспотичный, раз shy;драженный голос, резко выкрикивающий команды. И непрерыв shy;но звонили электрические звонки – звук был назойливым, пронзительным, исполненным угрозы и безотлагательности, как внезапная, отчаянная трель тревожной сигнализации.

Когда пришедшие стали подниматься по великолепной лест shy;нице, все звуки прекратились. Их ноги бесшумно ступали по красной ковровой дорожке в полной, застывшей, насыщенной жизнью тишине. Джордж сознавал, что жизнь окружает его, под shy;слушивает за десятком дверей, тайком смотрит на него сотней глаз, ждущая, наблюдающая, невидимая.

Эта застывшая, таинственная тишина, этот укромный, сладо shy;страстный свет вызывали у Джорджа окоченение плоти, какую-то пустоту в конечностях, сердце, желудке и чреслах. Он облиз shy;нул пересохшие губы, пульс его бился сильно и часто, словно в крови стучали какие-то молоточки.

Сцена была странной, незнакомой, как сновидение, и, одна shy;ко же, обладала реальностью сна наяву. Напоминала нечто, чего Джордж никогда не видел, но что всегда знал, совпадающее с об shy;разом, сокрытым в его душе, и теперь, когда он это обнаружил, безошибочно узнаваемое. Оказавшись здесь, он испытывал ощу shy;щение странности и призрачной нереальности, которое происте shy;кает из той смеси знакомого и неизвестного, которая и есть суть всякой странности – словно он внезапно оказался в аду или в раю и разговаривает с кем-то, кого знал всю жизнь – с полицей shy;ским из небольшого городка или с деревенским пьяницей.

Ступив в открытую после звонка дверь, Джордж вошел в но shy;вый мир. Вошел с безлюдной, открытой, знакомой тишины улиц в замкнутый и таинственный мир ночи. Этот мир был невероят shy;ным, потому что Джордж всегда знал, что он находится за про shy;стыми, ничем не примечательными фасадами знакомых домов. И мир этот был нежным, таинственным, великолепным, пороч shy;ным и роскошным, в этом мире все – свет, лица, цвет и строение живой плоти, биение сердца и пульсация крови, даже время и па shy;мять подвергались странному, нереальному преображению. Это был зловещий мир: он холодил кровь и вызывал окоченение пло shy;ти, заставлял пульс биться подобно сильному стуку молотков. Но и зловеще соблазнительный: он наполнял Джорджа своим душ shy;ным, томным благоуханием, будоражил его чувства зловещим усилением мучительного и неутомимого желания.

И Джордж понимал, что подобный мир можно обнаружить только здесь, в зловещей таинственности и ночном мраке этого загадочного, очаровательного города – мир, странный для аме shy;риканца, для всего неприкрытого страха и отчаяния его души. Хоть этот мир и замкнут, отделен от внешнего мира улиц и ма shy;шин словно бы герметичной, могильной печатью, в недрах своей таинственности он чувственно, неописуемо, с полной, невоз shy;бранной разгульностью свободен.

Это был не тот мир, где странная, древняя торговля женским телом ведется тайком, в страхе и жуткой тревоге. Не жалкий, из shy;вращенный мир порока, грубого, торопливого, убогого, какой обнаруживаешь в деревянных лачугах и хибарках возле железно shy;дорожных путей, на вокзальных скамейках в американском горо shy;дишке, в обнесенных заборами домишках негритянского кварта shy;ла или в дешевых, сомнительной репутации отелях на Южной Мейн-стрит. Не тот мир, где укрывают любовь, утоляют страсть в мучительных волнениях сердца; или где до полуночи ждут в темноте убогой комнатушки шагов по скрипучей половице, ос shy;торожного поворота дверной ручки, предостерегающих шепот shy;ков в тишине и спешке. Не тот мир, где стук в дверь вселяет ужас в сердце, мгновенно душит самую жаркую страсть, где люди за shy;мирают, ждут, прислушиваются, затаив дыхание, когда удалятся пугающие шаги, в который мужчины входят и который покида shy;ют торопливо, с поднятым воротником, глубоко натянутой шля shy;пой, пряча глаза.

Это был мир, где древняя торговля телом ведется в надежном убежище, облагорожена разрешением властей, где этот род занятий является давним, приемлемым, добропорядочным, как про shy;фессия юриста, врача или священника. Мир, где порок приукра shy;шен всевозможными роскошными, чувственными украшения shy;ми, усовершенствован всеми тонкостями, какие способен выра shy;ботать опыт многих столетий; и потому этот дом подействовал на чувства Джорджа возбуждающе, будто сильный наркотик, пода shy;вил его волю, привел к безвольной, безнравственной капитуля shy;ции.

На верху лестницы их поджидала женщина, одетая в вечернее платье из блестящей, отделанной стеклярусом ткани. Руки ее бы shy;ли обнажены, мертвенно-бледными, на них позвякивали брасле shy;ты, мертвенные, обтянутые кожей пальцы были усеяны драго shy;ценными камнями; вены были жесткими, синими, выглядели безжизненно, как у трупа.

Что до ее лица, оно представляло собой самую отвратитель shy;ную карикатуру, какую только видел Джордж. Домье не писал ничего подобного даже в минуты величайшего вдохновения. То было лицо «неопределенного возраста» просто потому, что воз shy;раста не имело. Женщине могло быть и сорок пять, и пятьдесят, и шестьдесят, и даже семьдесят; определить ее возраст было не shy;возможно никак. Она казалась вечной в своей порочности. Ее лицо купалось в пороке, закореневало в нем, окрашивалось гре shy;ховностью, покуда ткани его не стали жесткими, сухими, ли shy;шенными возраста, сморщенными, мумифицированными, по shy;добно жутким трофеям охотников за головами. Глаза походили на вставленные в лицо тусклые, твердые агаты, в них совершен shy;но не было блеска, жизни, человечности; волосы были совер shy;шенно безжизненными, представляли собой нечто отвратитель shy;ное, неопределенное, похожее не то на солому, не то на паклю; а нос, окончательно придававший ее карикатурному лицу убеди shy;тельное выражение корыстолюбия, алчности, беспредельной порочности, представлял собой потрясающий клюв стервятни shy;ка, жесткий, как у птицы. И этот нос придавал лицу главную ха shy;рактерную особенность: оно представляло собой топор из чело shy;веческой плоти, твердый, острый, впечатляющий, ледяной и же shy;стокий, как ад. По сравнению с ним лица Сидящего Буйвола, Паухатана, великого вождя Мокрое Лицо, любое из лиц индей shy;цев сиу и апачей походило на лица добрых, мирных, великодуш shy;ных стариков-христиан.