Тарун Дж. Теджпал - Алхимия желания

• Название: Алхимия желания
• Автор: Тарун Дж. Теджпал
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2008

Тарун Дж. Теджпал — знаменитый индийский журналист и главный редактор популярного еженедельника, включенный журналом "Business Week» в число «пятидесяти людей, которые меняют современную Азию».

«Алхимия желания» — его первый роман.

Страсть внезапно ворвалась в жизнь преуспевающего индийского журналиста — и изменила все его существо…

Безумная саморазрушительная любовь к таинственной незнакомке-американке постепенно превращается в истинное наваждение — и он, уже неспособный отделить воображение от реальности, живет лишь надеждой на встречу с загадочной возлюбленной — надеждой, которой, возможно, так и не суждено сбыться.

Причудливая мозаика европейских и индийских мотивов, с первого взгляда приковывающая внимание читателя!

«Times»

Лабиринт страстей — плотских и духовных, мистических и интеллектуальных.

«Evening Standard"

---

Наконец Катерина приказала Гадж Сингху отправить семью в деревню, и он был вынужден подчиниться. Теперь он принадлежал ей — шел по залитой лунным светом тропе среди дубов, раздавался треск гравия на крутых ступеньках, поворачивалась рука в дверном косяке, он чистил туфли, а потом — рот, руки, нос, фаллос, бесконечный падающий дождь, влажные простыни, лужи любви на брезенте, сухая постель в другой спальне, пробуждение утром с его любовью, растущей в ее ладони.

Ритуалы продолжались, удовольствие все еще росло, но она знала, что что-то изменилось, какая-то значительная его часть отсутствовала. Теперь, когда он двигался в ней и на ней, это мешало ей. Если ты видел всю свою жизнь полную бутылку полной, то даже отсутствие в ней небольшого количества может мешать. Глаз видит то, что отсутствует, а не то, что осталось. Катерина знала, что недостающие кусочки были с Камлой; она начала беспокоиться о том, что когда-нибудь остальная его часть тоже уйдет с Камлой.

Катерина чувствовала его растущее возбуждение, словно определенный цикл — каждые пятнадцать дней — когда посещение семьи приближалось. Она заметила его выбритую кожу и хрустящую одежду, пружинистый шаг, хорошее настроение в день отъезда.

Это сводило ее с ума.

Она начинала ходить взад-вперед по поместью весь день и ночь. Одна, рассеянная. Рам Аасре-Питер и Банно-Мэри протестовали против этого, боясь, что на нее могут напасть дикие животные, моля ее звать их каждый раз, как ей хотелось пройтись. Катерина отмахивалась от них. Она все еще хотела, чтобы после наступления темноты в ее личные покои вход был запрещен. Она пока не покончила с Гадж Сингхом.

И хотя ей хотелось, чтобы он жаждал ее по-прежнему, она была уверена, что, если будет по-другому, ее желание останется неизменным.

Катерина могла не понимать этого, но она становилась похожей на Сиеда в самом конце его жизни.

Изменившись под натиском желания. Не умея найти мира с ним.

Дневники становились все более и более напыщенными, слова перетекали друг в друга, и, словно молоко, стоящее на открытом пламени слишком долго, ее повествование постепенно становилось неподвижно-густым. Сначала глубокое чувство безразличия днем — пустота, ожидание, отсутствие друзей — начало заполнять страницы. Затем действие умирало, и одни и те же вещи начали повторяться снова и снова, в более резком тоне. В прозе начали появляться галлюцинации, и на страницах в конце было трудно понять, что там было написано. Внезапно после всех этих лет появились упоминания о грехе — неожиданные отголоски речей Эмилии — и таинственные мольбы о прощении.

Она написала о том, что не отдавала там, где было нужно.

И давала там, где не нужно.

Катерина упомянула о грехе против собственной крови.

И об искуплении и временном облегчении.

Она писала о своей любви к Сиеду, желая навлечь на себя его гнев.

И Катерина думала о посещении церкви, чего она не делала со времен Норт-Дама много лет назад.

Она мечтала о возвращении в Америку в последний раз.

В последний раз, чтобы закончить свои незаконченные дела.

И Катерина говорила о том, чтобы дать Гетии то, что ей принадлежит.

В какой-то момент, казалось, страх затопил ее. Смесь ипохондрии и паранойи. Она начала писать о нездоровье, слабеющей силе, странных ночных посещениях. Бессвязные записи становились все более и более темными. Она добавила, что чувствует себя, словно Карпетсахиб в гостинице, открытой для нападения. Но в ее случае угроза таилась в ее доме, а не в каком-нибудь другом.

Один раз Катерина рассказала о пантере, которая приходила каждую ночь, чтобы посидеть под ее окном в лунном свете, и смеялась над ней. Порой она просто смотрела на нее, порой пела тихим голосом народные песни холмов Кумаон, полные предупреждений и предчувствий. Пантера сказала, что знает все ее секреты, и если она не удовлетворит ее, то она сожрет все внутренности Катерины.

И затем внезапно записи оборвались.

Смерть получила власть в свои руки.

КНИГА ПЯТАЯ Сатия: Правда

Дыра в истории

К тому времени, как я выплыл из последнего водоворота дневников, я был на три года старше, и мир вокруг меня изменился неожиданным образом. Новые тенденции манизма, которые начали охватывать страну в начале тысячелетия, теперь, в последние годы миллениума, вошли в моду. Старое приведение великого факира вернулось к остальным. Никакого насилия, терпимость, сострадание — все это было глубоко зарыто в земле. Укротителя крокодилов съели динозавры,

Мифология соблазнила технологию, и их порождение жило среди нас.

Мы брали высокопарные метафоры и делали из них оружие.

Мы не хотели летать на крыльях Гиты; мы хотели прикоснуться пальцами к брахмастре.

Мы превратились в государство с ядерным оружием. И теперь вся страна была Конфедерацией блестящих мужчин. У всех была сильная эрекция. Концы, возбужденные голубыми пилюлями пропаганды и власти, готовые уничтожить любой рот, посмевший открыться в несогласии.

Аптекари ненависти наконец преуспели в том, чтобы каждый фаллос фанатика был крепким, словно деревянный молоток. «Har bewakoof ka loda banayenge hatoda».

Даже те, кто не были фанатиками, были заняты тем, что заявляли о себе как о мужчинах, соизмеряя собственное достоинтво с размером своих органов. Размером своих бомб, размеров своей истории, размером своего народа, размером своих богов.

Пока факира убеждали спокойно умереть, его великий товарищ, сидящий на заднем сидении крокодила, святой здравого смысла, Джавахар Джевел, стал любимой мишенью. Люди, которые были недостойны дышать с ним одним воздухом, — люди без храбрости, благородства, идей — проводили свои дни, метая в него дротики. Мы взяли наши мечты и читали их, словно бухгалтерские книги; а наши бухгалтерские книги стали журнала ми воров.

Мы утратили изящество и приобрели алчность.

Мы утратили магию великой борьбы и не научились светской утонченности.

Мы все угодили в ловушку мишуры и ярких мелочей.

Каждый человек. Каждый день. Повсюду. От домов бедняков до великих зданий колониального Нью Дели.

Нам не удалось стать теми, кем мы могли бы стать.

Мы становились меньше, чем были.

Но меня это совсем не волновало. Нации и толпы людей упрямо пойдут своей собственной дорогой, совершая свой цикл с редкими проявлениями глупости и доблести. Я всю свою жизнь утверждал, что жизнь маленького человека, как известно всем живущим на земле, требует столько же внимания и подсказок, сколько жизнь целого народа.

У страны было больше шансов быстрее найти свой путь, чем у меня.

Когда я пытался выбраться на поверхность (щупальца дневников все еще цеплялись за мои лодыжки), я чувствовал себя словно Рип Baн Винкель. Из какого-то жеманства я отрастил волосы и бороду — чтобы можно было завязывать их резинками. Длинные волосы сделали меня более мужественным, похожим на дальневосточного монаха, и мне это нравилось. Было приятно видеть, с каким уважением местные жители относятся ко мне: так относятся к людям, выбирающим путь души. Они понижали голос, когда разговаривали со мной, приветствовали меня особым кивком головы, когда проходили мимо. Внешность, на самом деле, значит многое. Из богатого городского обманщика, живущего среди таких же обманщиков, я превратился в затворника в большом доме, ученого, ведущего спартанский образ жизни и изучающего толстые книги.

Я был рад этому. Я мог прогуляться в дхабу у падао, где останавливались грузовики, или пройтись мимо маленьких бакалейных магазинчиков вверх по старой дороге, ведущей к Найниталу — прекрасному городу, выложенному кирпичом, или мимо чайных к разваливающемуся санаторию и не чувствовать себя обязанным разговаривать с кем-то из людей, сидящих на корточках и потягивающих сигарету или биди. Поднятой руки, вежливого кивка было вполне достаточно. Даже в те дни, когда я ходил в падао есть, меня обслуживали без обычных любезностей, и в моем присутствии посетители в закусочной говорили тише.

Я знал, что ходят слухи, что меня бросила жена, а я оплакиваю ее. Про меня говорили, что я пишу книгу, чтобы изгнать память о ней. Вся эта информация дошла до меня от Пракаша, который, вероятно, сам первым распустил эти слухи в деревне. Пракаш — это идиот, который сменил Ракшаса у меня на службе. Он был усыпанным прыщами безмозглым дураком из Алморы, настроение которого менялось от безудержного веселья до мрачной замкнутости каждые несколько минут. Пракаш мог бы возглавить гордые ряды идиотов в любой дхабе, но его главным желанием было поступить на службу в армию. Каждый год он ездил в рекрутский центр в Раникхете, но ему всякий раз отказывали. Военные были бы сумасшедшими, если бы дали такому человеку, как он, оружие в руки. Однако Пракаш продолжал надеяться, даже после того как преодолел призывной возраст. Каждое утро он начинал с отжиманий и приседаний, бегал по нижней террасе высоким гусиным шагом. Пракаш был уверен, что скоро начнется большая война с Пакистаном и потребуются новые силы. Он поддерживал себя в форме, готовясь к этому моменту.