Юн Чжан - Дикие лебеди

• Название: Дикие лебеди
• Автор: Юн Чжан
• Издательство: Изд–во Ивана Лимбаха
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008
• ISBN: 978–5–89059–106–7

Книга Юн Чжан, впервые опубликованная в Великобритании в 1991 году (премия «Британская Книга года»), переведена на 32 языка, но до сих пор не издана по — китайски.

История семьи сквозь призму драматической судьбы Китая, описанная ярко и эмоционально, стала бестселлером. Юн Чжан точна и беспристрастна в оценке общественно — политических событий и предельно честна в раскрытии самоощущения людей, попавших под колеса истории. Книга служит утверждению общечеловеческих ценностей и свободы мыслящей личности. нотация книги1

---

Политрук закурил следующую папиросу и замолчал. Сяохэй тщательно подбирал слова. Рассчитав риск, он спросил, приняла ли уже партия решение. Он знал, что партия всегда предпочитает «добровольцев». Как и ожидалось, политрук сказал «нет» — решать Сяохэю. Сяохэй рискнул: он «признался», что, хотя у него нет невесты, мать нашла ему подругу. Чтобы переплюнуть героиню, подруге требовались два качества: безупречное классовое происхождение и доблестный труд — в вышеозначенной последовательности. Она стала дочерью командующего большим военным округом, работающей в госпитале. Они уже начали «говорить о любви».

Политрук отступил, заявив, что только хотел знать мнение Сяохэя и не собирается навязывать ему супругу. Брата не наказали, а некоторое время спустя даже произвели в офицеры и назначили в службу наземной связи. А калеку — героиню согласился взять в жены крестьянский парень.

Тем временем мадам Мао со товарищи вновь принялись, не покладая рук, ставить стране палки в колеса. В промышленности их лозунгом было: «Остановить производство — уже революция». Для сельского хозяйства, в которое они теперь вмешались всерьез, «лучше социалистические сорняки, чем капиталистические урожаи». Перенимать иностранные технологии значило «нюхать, как воняют иностранцы, и говорить: «Ах, как сладко!»». В образовании: «Нам нужны неграмотные трудящиеся, а не духовные аристократы». Они подначивали школьников бунтовать против учителей; в январе 1974 года в Пекине вновь били окна и ломали парты и стулья, как в 1966 году. Мадам Мао сравнила это «с революционными действиями английских рабочих XVIII века, уничтожавших машины». Вся эта демагогия имела одну цель: осложнить жизнь Чжоу Эньлаю и Дэн Сяопину и породить хаос. Мадам Мао и прочие деятели «культурной революции» могли «блистать» только в разрушении. В созидании им не было места.

Чжоу и Дэн осторожно пытались открыть страну внешнему миру, поэтому мадам Мао начала новую атаку на зарубежную культуру. В начале 1974 года в прессе прошла большая кампания против итальянского режиссера Микеланджело Антониони, снявшего фильм о Китае; в Китае никто этого фильма не видел и мало кто слышал как о фильме, так и о самом Антониони. После гастролей Филадельфийского оркестра ксенофобия распространилась и на Бетховена.

За два года после падения Линь Бяо надежды сменились в моем сердце отчаянием и гневом. Утешало лишь то, что вообще происходила какая — то борьба, что безумие не одерживало безусловной победы, как в первые годы «культурной революции». Теперь Мао не оказывал явной поддержки ни одной из сторон. Попытки Чжоу и Дэна поворотить «культурную революцию» вспять приводили его в бешенство, но он понимал, что его жена со своими прихвостнями не смогут держать страну на плаву.

Мао позволил Чжоу продолжать управлять страной, но напустил на него свою жену, устроившую, в частности, кампанию «критики Конфуция». Лозунги внешне обличали Линь Бяо, но на самом деле были направлены против Чжоу, который, как считалось в обществе, преклонялся перед добродетелями, провозглашаемыми древним мудрецом. Хотя Чжоу проявлял беспрекословную преданность Мао, тот никак не мог оставить его в покое. Даже теперь, когда Чжоу был смертельно болен раком мочевого пузыря.

Именно в этот период я начала осознавать, что за «культурную революцию» прежде всего отвечает Мао, но по — прежнему не обвиняла его прямо, даже про себя. Так трудно было сбросить с алтаря бога! Но психологически я готова была услышать это обвинение от другого.

Образование стало главным направлением саботажа мадам Мао и ее камарильи: оно не было непосредственно связано с жизнеспособностью экономики, а кроме того, всякая попытка учить или учиться противоречила прославленному невежеству «культурной революции». Поступив в университет, я оказалась на поле битвы.

Сычуаньский университет ранее был штабом «Двадцать шестого августа» — группы цзаофаней, действовавшей под эгидой Тинов; здания покрывали шрамы семи лет «культурной революции». Не оставалось почти ни одного неразбитого окна. Пруд посреди кампуса, некогда знаменитый изящными лотосами и золотыми рыбками, превратился в вонючее комариное болото. Платановая аллея, начинавшаяся от главных ворот, выглядела жалко.

Едва я поступила в университет, началась кампания против «задней двери» (блата). Конечно, никто не говорил о том, что «переднюю дверь» заблокировали сами вожди «культурной революции». Среди новых студентов «рабоче — крестьянско — солдатского происхождения» я видела множество детей высокопоставленных чиновников; почти у всех остальных, если сами они не были мелкими партработниками, были связи: у крестьян — с бригадирами или секретарями коммун, у рабочих — с заводским начальством. Войти можно было лишь через «заднюю дверь». Мои однокурсники участвовали в этой кампании без особого энтузиазма.

Каждый день после обеда, а иногда и вечерами, мы должны были «изучать» велеречивые статьи из «Жэньминь жибао», разоблачавшие то или иное явление, а также вести бессмысленные «дискуссии», во время которых все повторяли напыщенные и пустые фразы из статей. Нам следовало постоянно находиться в кампусе, за исключением вечера субботы и воскресенья; воскресным вечером мы возвращались в общежитие.

Я жила в комнате с пятью девушками. Слева и справа вдоль стен стояло по три двухэтажных кровати, между ними — шесть стульев и стол, за которым мы делали домашнее задание. Нам почти некуда было поставить тазы для умывания. Окно выходило на зловонную сточную канаву.

Я специализировалась в английском языке, но изучать его не было практически никакой возможности. Ни для кого вокруг он не являлся родным, какие бы то ни было иностранцы отсутствовали. Вся провинция Сычуань была для них закрыта. Изредка туда пропускали какого — нибудь «друга Китая», но самочинный разговор с ними считался уголовным преступлением. За слушание «Би — Би — Си» или «Голоса Америки» мы могли угодить в тюрьму. Нельзя было читать никаких иностранных изданий кроме «Уоркера», органа крошечной маоистской Коммунистической Партии Британии, но даже эта газета хранилась под замком в особой комнате. Я помню, в какое волнение пришла, когда один — единственный раз получила разрешение взглянуть на нее. Все мое воодушевление испарилось, едва мой взгляд упал на передовицу с «критикой Конфуция». Мимо проходил один симпатичный мне преподаватель; увидев мое замешательство, он с улыбкой сказал: «Видимо, эту газету читают только в Китае».

Наши учебники пестрели смехотворной пропагандой. Первое изученное нами английское предложение звучало: «Да здравствует Председатель Мао!». Но никто не осмеливался объяснить это предложение грамматически. По — китайски сослагательное наклонение, обозначающее нечто желательное, буквально называется «нереальным». В 1966 году преподавателя Сычуаньского университета избили за то, что он «имел наглость назвать пожелание «Да здравствует Председатель Мао!» нереальным»! Одна глава в учебнике рассказывала о юном герое, который утонул во время наводнения, спасая электрический столб — ведь столб будет нести слово Мао.

С большими трудностями я сумела раздобыть учебники английского языка, изданные до «культурной революции» у преподавателей нашего факультета и у Цзиньмина, присылавшего мне книги из своего университета по почте. Там были отрывки из Джейн Остин, Чарльза Диккенса, Оскара Уайльда, рассказы из европейской и американской истории. Читать их было увлекательно, но большая часть моей энергии уходила на то, чтобы достать и сохранить эти книги.

Едва кто — нибудь подходил, я быстро прикрывала их газетой. Это лишь частично объяснялось их «буржуазным» содержанием. Важно было также не казаться слишком прилежной ученицей и не возбуждать в товарищах зависти по поводу того, что я читаю нечто совершенно им недоступное. Хотя мы изучали английский язык и получали за это деньги — отчасти из — за нашей ценности для пропаганды, — нам не следовало проявлять излишнего интереса к своему предмету: такие люди назывались «белыми спецами». По безумной логике того времени хорошо знавшие свое дело («спецы») автоматически считались политически неблагонадежными («белыми»).

Я имела несчастье учиться лучше своих одноклассников и поэтому вызывала неприязнь «студентов — партработников», контролеров самого низкого уровня, отвечавших за «политучебу» и «идейный уровень» своих однокурсников. На моем курсе студенты — партработники в основном происходили из крестьян. Им очень хотелось выучить английский язык, но большинство из них были полуграмотными и малоспособными. Я сочувствовала их мукам и понимала, почему они мне завидуют. Однако маоистская теория о «белых спецах» придавала их недостаткам политический авторитет, а им самим обеспечивала возможность выместить свое возмущение на тех, кто учится лучше.