Мигель Астуриас - Глаза погребённых

• Название: Глаза погребённых
• Автор: Мигель Астуриас
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

---

Едва они миновали селение, как их обступили горы — высокие и низкие, одни вершины подпирают облака, другие, вздымаясь над облаками, гордо устремляются к самому небу. Владыки высот и далей.

— Гора-воин!.. Гора-колдун!.. Гора-лев!.. — доносились до ее слуха пояснения сеньориты Кантала, которая указывала на нагромождения голых скал-циклопов. На несколько минут экскурсия замирала в созерцании гигантской вершины, четкими очертаниями напоминавшей профиль воина-индейца; потом все поворачивались к каменной голове колдуна, которую случайно заметила какая-то девчушка, или к растянувшемуся на земле каменному лохматому льву, который виднелся вдали, в безграничном золотом сиянии заката.

— Что за беспорядок!.. — повысила голос учительница. — Не пылите!.. Поднимайте ноги… Не то мы прекратим прогулку и вернемся!

Ах, как она была бы рада вернуться! Зачем сейчас идти к Пополуке…

— Смотрите!.. Смотрите, дети, вон та гора, — показала Кантала, — похожа на большой глиняный кувшин… будто женщина пьет воду из кувшина!..

Малена, до сих пор не обращавшая внимания на эту игру в сравнения, подняла глаза и вздрогнула. В самом деле, это была фигура женщины — каменная женщина, но она не пила воду, а кричала, взывала в горлышко кувшина, совсем как вчера вечером она сама выкликала имя Хуана Пабло.

Хуан Пабло!.. Хуан Пабло!..

Она оглянулась — нет, никто не произнес этого имени, просто оно мимолетно пронеслось в ее мозгу…

Живым или мертвым… живым или мертвым…

Учительница Кантала оборвала течение ее мыслей:

— Вы хотели зайти к Пополуке, сеньорита директриса…

— Да, да… — с трудом проговорила Малена, — я зайду на минутку, а дети пусть подождут здесь. Мне нужно поговорить с Пополукой, и потом мы пройдем к Серро-Вертикаль… Пусть дети пока поиграют… раздайте им фрукты…

Но о чем говорить с Пополукой? Она постучалась в дверь, слабые и отрывистые удары прозвучали, будто стук птичьего клюва по стволу дерева. Дверь тут же распахнулась. Глазки Пополуки, затерявшиеся в зарослях, как две капельки росы — не лицо, а сплошная борода, — на мгновение сверкнули на посетителей. Гончар поздоровался с директрисой и учительницей Кантала, лукаво подмигнул девочкам, застывшим от испуга при виде бородатого старика, и захлопнул вращавшуюся на деревянных петлях дверь, сделанную из одной широченной доски.

XI

— Сам бог привел вас сюда! Бог подсказал вам прийти ко мне! Тот самый бог, который подчас говорит нам не бог весть что, а мы его слушаемся бог весть почему!.. — Этим неожиданным потоком фраз, держа в одной руке шляпу, а в другой платок, которым он вытирал вспотевший лоб, встретил Пополука директрису — даже слова не дал ей вымолвить. Наконец, надев шляпу, индеец взял ее под руку и повел в мастерскую; старик так спешил, что Малена едва поспевала за ним. Как только они очутились в каморке Пополуки, он приложил палец к губам и сделал знак, чтобы она подождала, затем он снова заглянул в мастерскую и, убедившись, что там никого нет, зашептал Малене на ухо:

— Здесь был… — и, заметив, как побледнела Малена, еще больше понизил голос, так что ей едва удавалось разобрать слова: — Во вторник… во вторник на этой неделе… четыре дня назад… был здесь… Пришел на рассвете, а ушел к вечеру… — Он с облегчением вздохнул и снова оглянулся.

Словно какая-то неведомая сила приковала Малену к полу — она не знала, что сказать, что сделать; и когда Пополука вышел, она с трудом подняла безвольно повисшие руки к лицу и дрожащими пальцами прикоснулась к губам, на лбу ее выступил холодный пот… хотела что-то вымолвить, с трудом сдерживая рыдания, готовые вырваться наружу… но решила держать себя так, как подобает сеньорите директрисе, и строго потребовала у старика объяснений, почему он ее не известил.

— Точно, я как раз и собирался это сделать… Это сразу пришло мне в голову. — Старик вспомнил, что не снял шляпу, и рывком сдернул ее. — Хотел бежать к вашей милости, сказать, предупредить, но он не позволил…

— Не позволил?.. Странно!.. — выдавила из себя Малена.

— «Не высовывайся на улицу, пока я здесь!» — вот что он сказал… «Я к вечеру уйду. Тогда можешь делать что тебе вздумается, но ни в коем случае не говори никому, что видел меня… ни слова… только сеньорите Табай, и то, когда она будет совсем одна… ей скажи обо всем».

— Ему был кто-то нужен. Должно быть, он чувствовал себя таким одиноким…

— Кто-то был ему нужен… — повторил Пополука, — но он не хотел, чтобы я уходил… должно быть, не доверял мне… — Потряс Пополука головой, и смешались седеющие лохмы с бородой грязновато-серого цвета.

— А почему не доверял?

— Почему?.. И об этом я вам сейчас скажу… — Он снова заглянул в мастерскую, опасаясь, не подслушивают ли их.

Шаги его не были слышны — ни когда он уходил, ни когда возвращался. Он вернулся в каморку, расчесывая бороду. Брызгами сока молочая блеснули в улыбке зубы.

— Знаете, ваша милость, почему?.. Потому что беглец опасается даже тени своей шляпы, особенно если объявлен его розыск…

— Он знал об этом?

— Он мне все рассказал. Узнал вовремя, по счастливой случайности, и от самого начальника патруля, которому приказано было перехватить его в Серропоме. Тут уж все ясно…

— Это было ночью в понедельник?

— Точно, в понедельник.

— Что же он делал, блуждая по Серропому?

— Блуждал…

Старик снова выскользнул в мастерскую, еще раз хотел проверить, не спрятался ли там кто, не подслушивает ли, о чем они тут толкуют, и, возвратившись, проговорил:

— Точно. Блуждать-то он блуждал, но самое чудное не в том, что он узнал все эти новости от начальника патруля, — это пустяки, а вот послушайте, что я расскажу вам… Но разрешите устроить вас поудобней. Вы бы присели…

— Право, не знаю. Мне трудно сидеть спокойно, я так взвинчена…

— Он говорил, что был в лагере, да, да, в том самом лагере дорожников, в Энтресерросе. Решил было уже лечь, даже форму снял, как вдруг ему захотелось прогуляться. «Уже поздно, да и устал, — убеждал он себя, — лучше растянуться на постели, поспать». Уговаривал сам себя, уговаривал, а его все тянет и тянет, просто сил нет оставаться на месте. «Но, Хуан Пабло, — сказал он себе, — давай рассуждать серьезно: сегодня понедельник, начало недели, можно же подождать хотя бы до завтра». Однако он так и не смог совладать с собой. Оделся в штатское, не хотелось натягивать форму, положил брюки под матрас (пусть разгладятся к утру) и вышел. Словно магнит, словно неведомая сила тащила его из лагеря. Если бы не ушел, схватили бы запросто. Не прошло и минуты, как в палатку нагрянул патруль с приказом схватить его живым или мертвым. Кому не известно, что означает такой приказ: там же, в лагере, его бы и прикончили, а потом заявили бы, что он, дескать, оказал сопротивление…

Малена слабеющей рукой оперлась на спинку стула, чтобы не упасть; свои чувства попыталась скрыть тривиальной фразой:

— Судьба его спасла!..

— Судьба и любовь!.. — добавил Пополука, его живые глазки сверкнули в зарослях, сплошь покрывавших лицо вплоть до кустистых бровей. — Видно, любимая кликала его в кувшин…

У Малены в лице ни кровинки. Неужели не только она, а какая-то другая звала его?.. «Старик знает все», — подумала она и смутилась. Собственно говоря, почему? Разве цивилизованные люди не используют телефон, чтобы вызвать желаемое лицо?.. Разве современное радио отдаленно не напоминает древний глиняный кувшин: слова разносятся без проводов и доходят до приемника — сердца?.. Но кто та, другая, что звала его в понедельник — кто спас его?.. Ведь она сама в субботу просила его быть на встрече… Другая?.. Однако в понедельник он был с ней, с Маленой, до одиннадцати ночи, пока она — глупая! — не велела ему уходить. Она не подозревала, что на улице его подстерегает смерть, и проливала слезы из-за всякой чепухи, из-за того, что дала ему прочесть свой дневник…

— Где он скрывался в ту ночь в Серропоме?.. — спросила она, и губы ее чуть вздрагивали — так хотелось спросить, не было ли у Хуана Пабло какого-нибудь другого убежища в Серропоме.

— Как где? Бродил по улицам. Да и зачем ему было скрываться? Он ведь ничего не знал и случайно прошел мимо патруля. Нет, этот человек в ту ночь испытывал судьбу… Сначала он бродил по улицам, а затем…

Знаками он показал ей, чтобы она подождала. Вышел посмотреть в мастерскую, подошел к двери — с улицы доносился шум веселой возни детей — и вернулся с каким-то более хмурым видом, будто по пути прихватил с собой сумерек.

— …Он спрятался за ивой, возле церкви Голгофы, позади той огромной, раскидистой ивы, ветви которой свешиваются через кладбищенскую стену. Там он и услышал то, что спасло ему жизнь. Он, видите ли, задремал, прикорнул на каменной скамье, поджидая первый попутный грузовик, чтобы вернуться в лагерь, и вдруг услышал, что идет патруль… Сначала глухое эхо их шагов, потом более отчетливо — шаги и голоса, зевки и плевки, — все это звонко отдавалось в холодной полуночной тишине. Шаг за шагом отбивают по земле подошвы. Отряд остановился, а начальник оказался как раз против скамьи, где он сидел. Начальник почесал затылок и говорит солдатам: «Этого Мондрагона велено схватить живым или мертвым… Уйти он от нас не уйдет, но работенки, похоже, задаст!..» Еще бы не задал!.. Раз не схватили, так еще задаст!.. Трижды этот человек испытывал свою судьбу, и трижды судьба спасала его. Первый раз — когда чуть было не поймали его в палатке, второй — когда прошел мимо патруля и его, одетого в штатское, не узнали; и в третий — когда он сам услышал из уст начальника патруля, что велено его схватить живым или мертвым. Это судьба… По-моему, теперь им его уже не поймать…