Мигель Астуриас - Глаза погребённых

• Название: Глаза погребённых
• Автор: Мигель Астуриас
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

---

— Ага, любопытно. Очень хорошо, что этот бандит не приедет. Именно это мы и хотели знать прежде всего. Поскольку вы отправляетесь на побережье, чтобы позаботиться о вашей сеньоре матери, нет нужды предупреждать Мейкера Томпсона, достаточно разрешения управляющего.

— Он не осмелится отпустить меня без согласия патрона. Этот человек больше всего на свете боится осложнений и ответственности.

— Сообщение о тяжелой болезни матери разжалобит даже камни…

Ликующий собачий лай заставил Хуамбо, разлегшегося на телеге, поднять голову. Увидев Юпера, он не мог удержаться от радостного восклицания — приятно было оторваться от тяжких воспоминаний.

— Ах ты, зверюга, — обратился он к псу. — Ну, будь благоразумен! Такой большой и такой шалун! Тише! Тише! Как ты узнал меня? Как нашел меня?

Юпер заливался лаем, прыгая вокруг повозки, и лай его рассекали спицы колес, которые, быстро вращаясь, чередовали, как в кинематографе, тени и лунный свет.

— Простите, что везу вас по этим местам, но здесь живут и работают угольщики. Мне надо скрываться — а здесь я долго жил и знаю места как свои пять пальцев.

Голос Сансура зазвучал громче. Юпер уже устал лаять на колеса — они не обращали на него никакого внимания — и только время от времени жалобно поскуливал и, зевая, подвывал.

— Ну-ка, Рогатый… Ну-ка, ленивец! — понукал быка Сансур.

Под ударами палки Рогатый свернул на проселочную дорогу. Вскоре они въехали в пустынную улочку, вдоль которой кое-где виднелись домишки.

— Мы едем к угольщикам?.. — в мигающей мгле звездной ночи тревожно прозвучал голос Хуамбо.

— Если играть с огнем опасно, то играть с горящими углями, пусть они даже покрыты золой, еще опаснее! — с тоской в голосе проговорил Сансур. — Вон там, чуть повыше, я останусь и буду ждать поезда на юг.

Из пепельно-серой низины появлялись какие-то белесые существа; они говорили, смеялись, закуривали сигареты и затем исчезали в той стороне, где, по-видимому, были дома. Единственный фонарь, подвешенный на столбе, выхватывал силуэты из тьмы. Как отличался пепельный цвет их лиц от белизны кожи тех, кто работает на известковых карьерах! Известковая пыль — сочная, живая, а этих лжепризраков, казалось, покрывал саван — пепел сгоревших углей.

Коты, попадавшиеся им по дороге, были будто поражены проказой: от золы шерсть слезала с них клочьями, они жалобно мяукали, а глаза их синевато светились от голода.

Сансур сплюнул и раздраженно бросил:

— Все по-старому! Здесь я вырос, а много лет спустя здесь же скрывался от полиции, которая начала разыскивать меня после расстрела этого… не помню уж, как его… многих расстреляли тогда… Как печально… они погибли героически, а мы даже не можем вспомнить, как их звали… И вот теперь возвращаюсь и вижу, что ничего тут не изменилось, все, все по-прежнему…

— А если вы останетесь, кто вернется назад с быками и телегой? — спросил Хуамбо. — Я-то умею править только мотокаром. Научился еще в Бананере.

— Не беспокойтесь, вернется сын сеньора Непо, и вы отправитесь вместе…

— Сын?.. Вы хотите сказать, внук?..

— Да, верно, внук. Старикан выглядит молодо, и в голове не укладывается, что он уже дед. А вы давно его знаете?

— Нет, знаю только, что у него когда-то были амуры с моей сестрой Анастасией.

— Вашей сестре мы ничего не скажем.

— Кое-что придется сказать…

— Что ж, тогда сообщим, что есть надежда вернуть землю, но об остальном — ни слова. Язычок у нее привязан слабовато, может проболтаться.

— Об этом я тоже подумывал. Но хорошо, что вы предупредили.

Одним прыжком Юпер выскочил на дорогу и залаял на летучих мышей и на далекие фигуры угольщиков, которые проходили, согнувшись под тяжестью мешков с золой, пепельно-серые, молчаливые. Юпер захлебывался от неистового лая — его выводили из себя летучие мыши, чертившие ночной воздух, неожиданно возникавшие и столь же неожиданно исчезавшие; его выводили из себя тени людей,[31] сгибавшихся под тяжестью мешков с остывшей золой — ничего не бывает тяжелее мертвой пыли, — людей, ожесточенных тем, что им выпало на долю перетаскивать останки когда-то великолепных стволов, и ветвей, и целых лесов, превращенных в дрова и угли, а затем и в золу. Золу использовали как щелочь на мыловарнях, разносящих смрад. Неподалеку находилась скотобойня, где с утра до вечера лилась кровь, а по соседству с ней высилась тюрьма, где тоже готовилось кровопролитие…

Спускались тени со стороны великой реки переливающихся световых пятен — фонарей и автомобильных фар; высоко вверху огни словно увенчивали глубокий овраг, куда сбрасывали золу, здесь же, среди зарослей крапивы, стояли лачуги. Босиком, или в грубых самодельных сандалиях, или в старой, поношенной обуви угольщики один за другим спускались в овраг. Толстый ковер пыли поглощал звук их шагов. Они снимали с плеч веревки, которыми перевязаны были джутовые мешки, освобождались от мекапаля — кожаной ленты, перехватывавшей лоб и придерживавшей груз, и опорожняли мешки. Зола падала на золу беззвучно, как свет луны, только что поднявшейся на горизонте. Опустошив мешки, они вытряхивали их, кашляя, зевая и чихая; зола обжигала глаза, от нее пересыхало в горле, горело в носу, и быстро-быстро, будто опасаясь стервятников, зорко следивших, не свалится ли кто-нибудь из них замертво — это обещало хищникам пир горой, — угольщики исчезали в своих лачугах. Сооруженные из фанерных дощечек, обломков, каких-то брусков и картона, лачуги терялись среди серебряных морей — под лунным светом походили на моря необозримые мертвые пространства, покрытые белесой пылью сожженного угля.

VI

— Здесь, говорите, и выросли?

— Да. Я остался сиротой, и меня подобрала одна сеньора, заменившая мне мать. Она жила тут, неподалеку, в Бельялусе. В молодые годы она была буквально мужеглотом: сколько раз ни выходила замуж, вскоре вдовела, и в конце концов от мужей у нее осталась лишь коллекция фамилий, которую, впрочем, она сокращала для удобства, чтобы самой не запутаться. Магдалена Анхела Сенобия — так начиналось ее имя, а девичья фамилия ее была Каньис. Магдалена Анхела Сенобия Каньис, вдова Виванко, — такую фамилию носил ее последний муж. Духу не хватит произнести разом все ее фамилии или фамилии всех ее мужей. Поэтому известна она больше под прозвищем Хуана Тьма-Тьмущая. Сама ли себя она так прозвала, или ее прозвали — этого я не знаю. Но все ее знали как Хуану Тьму-Тьмущую…

Пестрая юбка, облегавшая массивный зад, худые жилистые ноги в синей сетке вен, — такой вспомнилась она Табио Сану. Хуамбо и Юпер, сидевшие рядом с ним, с удивлением взирали на пепельно-серую, оставшуюся, очевидно, от времен сотворения мира, холодную, как мертвая кость, равнину. От духоты перехватывало горло.

Под опеку Хуаны Тьмы-Тьмущей маленький Октавио попал хилым ребенком с наивными стеклянными глазенками; он вспоминал, как из каморки, где его родители умерли от оспы, соседи увезли его в приют. Из лачуги, в которой он жил с родителями, вытащили во двор кровати, стулья, белье, матрацы и предали все огню. И вот когда его уже уводили, над мальчиком сжалился какой-то сеньор, которого, помнится, звали Трансито; он, видно, был дружком этой самой Тьмы-Тьмущей, потому-то и препоручил мальчика ее заботам.

— Тебя передали в мои руки. Как тебе это нравится? — спросила его сеньора с внушительными бедрами и ногами как прутики.

Табио отвел взгляд в сторону, но все же успел краем глаза взглянуть на эту мегеру, которая расчесывала волосы и вылавливала вшей — маленькие точечки потрескивали под ее ногтем на частом гребешке.

— У нас, женщин, волосы длинные, как и наши страдания, вместе с волосами растут наши беды…

Патио, где они встретились, был очень плохо замощен. С облупленной стены свешивались высохшие плети тыквы уискиля. Донья Хуана, услышав чьи-то шаги в соседнем патио, повысила голос, чтобы ее слышали:

— Если этот проклятый кот еще будет ходить сюда мочиться, ему несдобровать.

— Лучше кот, чем сова! — послышалось по ту сторону стены.

— Совы не мочатся! — заорала Тьма-Тьмущая в бешенстве. — Ко мне уже люди опасаются ходить — кому охота нюхать кошачью вонь…

— Не мочатся? — тут же последовал ответ. — Ха! Зато совы сами воняют от страха…

Из этого обмена любезностями между соседями маленький Октавио узнал, что в доме была сова; в тот же день, после завтрака, он ее обнаружил. Клюв крючком, перья на лбу взъерошены, ушки мышиные. Она восседала в полной неподвижности. И мальчик никак не мог понять, спит она или бодрствует. Птицу ее покровительница называла Панегирикой; услышав голос хозяйки, сова просыпалась, если считать, что она до этого дремала, и, раскрывая глаза, начинала ерошить перья.

— Панегирика, у нас теперь есть мальчонка, которого нам подарили, слышишь? Не слишком он красив, но и не урод. Потом не жалуйся, что я тебя об этом не предупредила. Мальчонку зовут Октавио. Его родители родом из Сансура.