Мигель Астуриас - Глаза погребённых

• Название: Глаза погребённых
• Автор: Мигель Астуриас
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

---

Он быстро оделся — так поспешно, будто его одевало множество рук. Хотел было разбудить Петушка, да некогда… Нужно скорее выйти из дому, скорее погрузиться в утренний туман, в горячую траву, в зелень, ощутить под ногами влажную землю, идти, идти, идти, освобождаясь от самого себя, покидая тюрьму, идти навстречу счастью…

Клара Мария наконец-то забылась в счастливом сне. Она потрогала возлюбленного, лежавшего рядом, — так давно он не спал здесь, — и прильнула к нему, словно вода к прибрежной скале. Бессознательно она прислушивалась ко всем звукам, доносившимся с улицы… Свежесть рассвета. Единственный час, когда на побережье можно спать. Если вообще можно говорить о сне. Хоть остаток ночи — поспать. Но… что это?.. Кто-то бродит возле дома. Нет, на этот раз ей не почудилось. Может, кто-нибудь шпионит — нет, не может быть. А впрочем, пусть шпионит — все равно темно. Она успокоилась, но тут же приподнялась, взяла край простыни, хотела натянуть ее… нет, нет, не натянуть, она сжала ее рукой. Села в ногах постели — скорее прислушивалась, чем вглядывалась. Вздрогнула. Совсем проснулась. Шаги мулата. Похоже, его движения, он опять сеет перед дверью кости мертвеца. К счастью, она босиком — не услышит он, как она подойдет. И дверь только прикрыта. Осторожно поднялась с постели. Потихоньку отошла. Рядом с дверью был мачете. На этот раз она выпустит из него кровь, смоет «тоно» мертвецов, которое мулат наслал на нее уже не для того, чтобы бросил ее капитан, а для того, чтобы она овдовела. Она остановилась. Стояла бесшумно. Что-то удерживало ее. На столике, на котором лежали спички и стоял светильник, ее рука нащупала какой-то предмет. Уже не медля подошла к двери. И стала стрелять, стрелять из пистолета в темную фигуру, пока не опустел магазин…

Выстрелы заставили капитана Саломэ вскочить с постели. Комната была полна дыма. Капитан подбежал к Кларе Марии и заметил тень, которая метнулась вверх по насыпи, зашаталась.

— Что ты наделала?

— Это мулат! Мулат!..

— Какой мулат?

— Тот, который подбрасывал к моей двери кости покойника!

— Если ты его не убила, то, должно быть, тяжело ранила!..

Молчание сгущалось. Вглядываясь в темноту, капитан сказал:

— Он там упал… Пошли!

Она не могла двинуться с места. И Саломэ один побежал к тому месту, где упал человек. Кто это? Он щелкнул зажигалкой, всмотрелся и сразу же вернулся.

— Убила?.. — едва разжав окаменевшие челюсти, спросила Клара Мария каким-то мертвым голосом, в душе надеясь, что капитан скажет — нет.

— Да, но это не мулат…

— Кто?

— Внук президента Компании!

— Не может быть… он уехал… — И, спотыкаясь о камни, о корни, она пошла, нет, побежала, помчалась. За нею следовал капитан. Огоньком зажигалки осветил лицо Боби.

Руки и живот Боби были в крови, золотистые волосы пахли гарью. Меж полусомкнутых век отсвечивали бликами голубые глаза, полуоткрыты были губы…

Очнувшись, Клара Мария — она уже лежала в постели — услышала, как капитан мыл руки, натягивал мундир. Затем он подошел к ней и сказал:

— Я зажег свет, но ты этого даже не заметила… — Почему он говорит так, будто ничего не случилось, будто все это был сон, кошмар? — Мне пришлось тщательно осмотреть тебя, не осталось ли где-нибудь следов крови… на тебе, и у двери, и там, где он упал…

Клара Мария зажмурила глаза, две большие слезы скатились по ее щекам — нет, это был не сон, не кошмар, это была правда. А действительность не смоешь, как кровь…

— Сейчас, — продолжал капитан, застегивая последние пуговицы мундира, — я пойду в казарму, а ты не выходи из дому. Никто ничего не видел. Вина падет на забастовщиков или на бандитов, что бесчинствуют здесь. Если тебя спросят, если будут допрашивать, скажи — ты только слышала выстрелы, больше ничего.

— Дай глоток… — Она с трудом разжала губы. Капитан подошел к шкафу, достал бутылку коньяку с двумя стаканами.

— Я тоже выпью, — сказал он и наполнил стаканы до половины.

Она поднялась, дрожащей рукой схватила бутылку, налила свой стакан до краев и залпом выпила. Еще налила, коньяк даже плеснулся через край, и опять проглотила залпом со слепой алчностью убийцы. Алкоголь сразил ее. Она повалилась ничком — бессильная, безвольная, ногти вонзились в ладони, зубы — в побелевшие губы, по телу пробегала конвульсивная дрожь. Временами слышалось всхлипывание…

Капитан взял пистолет, запер дверь на ключ изнутри, а сам выскочил в окно.

Рассвет еще не наступал. Никогда не кончится эта ночь!

XL

— Ушел в отставку! У-ше-е-е-ел! У-ше-е-е-л!

Толпа кричала, повторяла хором. Металлические, бронзовые лица бедняков — вчера они были глиняными; черной пеной взлетают волосы — вчера они были безвольными нитями; львиными когтями стали ногти — вчера они казались вылепленными из хлебного мякиша; босые ноги бьют об асфальт, как конские копыта — вчера они скользили в неслышной походке раба.

— У-ше-е-е-е-л! У-ше-е-е-е-л! У-ше-е-е-е-е-е-л!..

Заполняя улицы и площади городов, отвоевывая их у солнца, разливаясь бурными потоками, толпа кричала, повторяла хором:

— У-ше-е-е-е-л! У-ше-е-е-е-л! У-ше-е-е-е-е-л!..

Одни плакали от радости, другие смеялись, третьи плакали и смеялись одновременно, четвертые, как Худасита, — ай, больше не увидит она своего расстрелянного сына! — молчали, утопив слова в рыданиях…

— У-ше-е-е-е-л! У-ш-е-е-е-л! У-ше-е-е-е-е-е-л!..

Поверить в это. Поверить. Вначале поверить — привыкнуть к мысли, что уже свершилось казавшееся невозможным. Убедиться, осознать, что это не улетучится вместе с произнесенным словом, не исчезнет при пробуждении, как сон. Люди вскочили сегодня рано утром с постели, испуганные, растерянные, накинув второпях что под руку попалось, спешили выбежать на улицу, выглянуть в двери или окна, желая услышать подтверждение новости. Беспорядочные шаги. Люди срываются с места, бегут, обгоняя всех и вся. Трудно поверить, а как уточнить, у кого спросить, верно ли то, что сообщило радио, — действительно ли президент подал в отставку, хотя в неумолчном гуле толпы волнами набегало:

— У-шел! У-шел! У-шел!

Услышать это. Мало услышать это. Сказать это. Мало сказать это. Нужно выкрикивать — кричать в это раннее утро, когда солнце уже выливало ведрами зной и повсюду разливался терпентинный запах. Зверь капитулировал. И это не был очередной маневр. Радио объявило о формировании военного кабинета.

— У-шел! У-шел! У-шел!

Все хотели слышать это, всем было нужно слушать это, сказать это, кричать это. И тому парнишке, который подъехал на рысистой лошади без седла, и старику, который очнулся от чуткой дремоты. И тому, кто вылезал из автомашины, и тому, кто поднимался в грузовик, и тому, кто работал, и тому, кто, бросив работу, присоединился к толпе:

— У-шел! У-шел! У-шел!

Братья и сестры, родители со своими детьми и дети со своими родителями, супруги, дяди и тети, племянники и кузены, зятья и тести, слуги жадно вглядывались друг в друга и, не говоря ни слова, онемев от радости, чуть не одурев от смеха и рыданий, бросались друг другу в объятия. Наконец-то они почувствовали себя воскресшими, живыми после многомесячномноголетней агонии под этой крышей, в этом доме. После молчаливого умирания каждый день, каждый час, каждую минуту, когда приходилось глотать свои слова и подавлять чувства, когда хотелось заглушить тоску домашней суетой или алкоголем, чтобы ни о чем не думать, ничего не ощущать…

Но не только родственники и друзья заключали друг друга в объятия. Незнакомые, никогда доселе не видавшие друг друга, крепко обнимались, крепко пожимали руки, празднуя, — они живы, они свободны!..

— Живые, свободные, и у себя дома!.. Пропустим еще глоточек!.. Давай еще обнимемся!.. Дайте-ка мне те пять лилий!..

Все возбуждены, устоять на одном месте невозможно, от возбуждения никто не стоит на месте, прыгают, все пришло в движение. Спелыми томатами покраснели глаза на солнцепеке; будто от едкого перца льются слезы; от всех пахнет агуардьенте, запах паленой кожи; из ноздрей, как из орудийных стволов, вылетает табачный дым; пальмовые сомбреро надвинуты на уши; струйками стекают усы…

— Без дураков, кто не с нами, тот сволочь! Хватит молчать — рабочему слово!

— Смерть гринго!

— Да здравствует Бананера! Да здравствует Тикисате!

— Долой гринго! Долой гринго!

— У-шел! У-шел! У-шел! У-шел!

Часовой не выстрелил в дона Хуана Лусеро и не уложил его тут же лишь потому, что в последнюю минуту тот послушался и остановился. Лусеро совершенно ничего не соображал от возбуждения, он был настолько взбудоражен, что шел, совсем не отдавая себе отчета, куда и зачем он идет. Резкий щелчок винтовочного затвора — еще мгновение, и его свалил бы выстрел в упор — заставил дона Хуана замереть на месте.

— В полицейском участке нет никого! — крикнул он часовому, губы его дрожали, он был вне себя от горя, скорби, испуга. — Ни полицейских, ни альгвасилов — никого! Единственная власть — комендант, мне нужно срочно его видеть!