Мигель Астуриас - Глаза погребённых

• Название: Глаза погребённых
• Автор: Мигель Астуриас
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

---

— Я говорю с погребенными! Отец говорит со мной!

— Дикарь! — в ужасе закричал Боби.

— Отец не оставлял меня в горах, нет! Я спрашивал его здесь, и он мне отвечал: нет! Отец дарил меня дедушке Боби, это да, но не оставлял меня в горах, чтобы меня сожрал ягуар, — это нет… — Кто мне сказал?.. — Он прислушался к голосам и продолжал говорить: — Дедушка Боби мне это сказал однажды, дважды, трижды, сто раз, тысячу раз. …Отец нет, отец меня не оставил в горах, чтобы сожрал ягуар! И я разрыл его, и говорил с ним, и просил прощения у него — закрыл ему глаза, открытые под землей глаза, как у всех бедняков после смерти, потому что они ждут… ждут… я разрыл его и просил прощения — за себя, за ягуара, который меня не сожрал, за Анастасию, которая его покинула… (Мулат потряс костями.) Прости, отец, прости, что я проклинал тебя, что плевал на землю всякий раз, как слышал твое имя! Я — твоя кровь и буду твоими костьми!

И он завыл: «Ау-у-у-у-у-у… ау-у-у-у… у-у-у-у-у…» Не переставая выть, он опустил на землю человеческие останки — очень осторожно, чтобы кости не ударились друг о друга или о землю, — сдвинул их в заранее подготовленную ямку. Однако дно ямы было, по-видимому, утрамбовано, и кости все-таки ударились, упав в слепое пространство смерти, послышался глухой стук. Зарывал он кости в молчании, и никто не слышал, что он повторял: «Чос, чос, мойон, кон!.. Чос, час, мойон, кон!..»

Никто не мог разобрать слов. Кто-то даже подумал, что он молится. Кто-то предложил забросать его камнями. Но воспротивился Боби, не только воспротивился, но и спрыгнул к мулату, который продолжал что-то жалобно бормотать. В липкой влажной земле, разрытой Хуамбо, горячей земле, от которой поднимались зловонные испарения, среди вырванных корней и старых истлевших досок Боби увидел еще какие-то останки.

— Не вытаскивайте меня отсюда! — протестовал мулат. — Заройте меня! Заройте меня! Боби, нет! Не вытаскивай меня, Боби!..

Объятая страхом, шайка кинулась врассыпную, но вскоре мальчишки снова вернулись к могиле и увидели, что Боби силой вытаскивает из могилы этого сумасшедшего, который заявил, что он покойник и что он просит его тоже захоронить.

Петушок, преданный Боби, колебался, не вернуться ли, но все же не смог — сильнее оказался страх.

И он бросился бежать к дому, к «Семирамиде». Там он залез в кровать и укрылся с головой, дрожа с ног до головы, не давала ему покоя мысль о том, что Гринго спит в этой же самой комнате, вон в той кровати, которая стоит пустая, и что он может появиться с минуты на минуту, что он придет сюда вместе с… с… с… — не осмеливался он сказать, — с… с… этим сумасшедшим, говорившим с покойником…

Когда Боби вернулся, Петушок уже спал; весь в испарине, голый, он разметался на постели, простыня соскользнула на пол и лежала, как белый пудель, — очень похожа была простыня на верного пса, дремавшего и одновременно сторожившего своего хозяина: одно ухо торчит, а нос уткнулся в лапу.

Боби разбудил Петушка и сказал:

— Конец нашей шайке! Эти трусы, мерзкие трусы, меня бросили! Завтра всем им скажешь, что нашей шайки больше нет!

Петушок не отвечал. Едва приоткрыв глаза, он понял, что Боби прав; понял это, повернулся на другой бок и уснул.

Псалмопение лягушек — аэ… аэ… ао… ао… аэ… — не столько было паролем и отзывом земноводных, как подумали Табио Сан и Флориндо Кей, когда слезли с грузовичка, сколько отсчетом времени течения воды в реке, похожего на течение жизни; как тиканье часов, разносились ритмичные звуки: аэ… аэ… ао… ао… аэ…

— А потом, — заметил Кей, — у нас уже не было нужды в Хуамбо, уже не нужно было, чтобы он поступил работать в контору. Мы получили очень ценные сведения от одного высокопоставленного чиновника, который имеет доступ в управление, в интендантство, повсюду.

— Он из наших сограждан? — спросил Сан.

— Да, он из столицы, — ответил Флориндо. — Он один из тех, кто был оторван от своего круга, от своего клуба, у кого осталось лишь имя, умение говорить по-английски, кое-какие познания в бухгалтерии, хорошие манеры да умение писать и поддерживать усыпляющую беседу. Вначале я испытывал к нему недоверие. Он сказал мне, что мы якобы встречались в столице, в одном притоне, который содержат француженки. Скажем прямо, не слишком подходящее место. Он объяснил мне, что ходил туда не ради развлечений, а чтобы не забыть французский язык. Как циник цинику, я ответил ему, что я тоже бывал там ради практики во французском. Поговорили мы с ним, поговорили, и как-то он начал жаловаться на Компанию. Я не придал этому значения. Такие жалобы частенько можно слышать от служащих, наших соотечественников, и даже от янки, начиная с самых высокопоставленных и кончая самыми мелкими чиновниками. Это модно: критиковать Компанию в доверительном тоне, среди друзей: «Только вам, но вы, пожалуйста, никому не передавайте…».

— Бандиты!

— Однако этот человек не ограничился критикой. Однажды он вдруг заговорил со мной о забастовке. Он высказал свое мнение, что забастовка — дело правильное, однако нельзя останавливаться на этом, надо вынудить Компанию пойти на большее. Я подумал, что он — провокатор, и прикинулся, что я, дескать, не понимаю ничего и эта тема меня не интересует. Он частенько навещал меня, потому что коллекционировал… как ты думаешь, что…

— Лекарства?..

— Это из-за француженок!.. Ха-ха!.. — рассмеялся Кей. — Ты близок к истине. Он коллекционировал флаконы из-под лекарств.

— Полные или пустые?

— Не знаю, но он искал их повсюду, как маньяк. Ему нравились всякие флаконы причудливой формы, склянки, пробирки из-под пилюль.

— А что этот тип думает по поводу забастовки? — спросил Сан.

— Он заодно с нами…

— Что за чертовщина!

— Я, разумеется, ему ничего не говорил…

— Тогда это скорее шпион, а не провокатор.

— Я так и подумал. До последней минуты я считал, что он шпион… Однако подожди, надо сориентироваться, а то за разговорами мы, чего доброго, собьемся с пути…

Он поднял голову к знойному, испещренному звездами небу. От земли поднимались горячие испарения. Духота становилась еще более невыносимой из-за сильного аромата цветов и тягучего, как бы маслянистого запаха спелых бананов.

— Пошли. Мы правильно идем, — сказал Кей, снова пустившись в путь и возобновляя беседу. — Документ подтвердил, что он помогал нам из искренних побуждений. Эту бумагу ты видел.

— И он тебе ее доверил?

— Очень ценный документ, тебе не кажется?

— Еще бы! Особенно сейчас. Хотя в документе и не выражено мнение государственного департамента, однако же мы смогли, на основании этого документа, установить точку зрения президента Рузвельта, который, по-моему, говорил об этой проблеме, не располагая достаточными сведениями.

Обратив внимание на то, что Кей молчит, Табио Сан продолжал:

— Во всем этом, дорогой мой Флориндо, есть один промах, который нам на руку и который мы смогли бы использовать в своих целях. Президент Рузвельт говорил о нашей забастовке с позиций государственного деятеля страны, где забастовка считается правом, а не преступлением, как у нас. И представляешь себе, что будет, если применить эти слова Рузвельта к нашей действительности, пусть даже речь идет только о забастовке, — подчеркнул он. — Ведь это же будет потоп! Мы наводним страну — не только одну Компанию — социальными реформами, потоком законов о труде! Мы освободим нашу экономику!.. — Сан чихнул.

— Доброго здоровья!

— Спасибо!

— А известно ли тебе… — продолжал Кей, — что Компания провела консультации в Вашингтоне по ультимативному предложению нашего правительства, провокационно утверждающего, что забастовка якобы подорвет фронт союзников? Если это так, ответили из Вашингтона, надо вести переговоры с рабочими. А как могут пойти на переговоры заправилы Компании, если Зверь из президентского дворца твердо убежден, что малейшая уступка рабочим будет означать его крушение, а с другой стороны, он понимает, что нельзя огнем и кровью подавлять забастовочное движение, раз из Вашингтона получено указание начать переговоры…

— Это еще одно подтверждение того, что правительство и Компания, а в более широком смысле — тресты и диктатура заодно. Если плагиат был бы позволителен, я мог бы сказать: как туча несет в своем чреве бурю, так «Тропикаль платанера» — диктатуру…

Табио Сан остановился, перевел разговор на другую тему:

— Я не сказал бы, что путь близкий… У тебя найдется сигарета, Кей?

После первых затяжек, как бы говоря с самим собой, он продолжал:

— Курить — для меня это значит дымить. Выпускать дым, видеть его, ощущать его запах. Для меня и, как я думаю, для всех тех, кто курит, это образ какой-то нестабильности…

После короткой паузы он продолжал: