Анатолий Калинин - Возврата нет

• Название: Возврата нет
• Автор: Анатолий Калинин
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1979

В книгу, кроме «Сурового поля», вошли повести «Эхо войны» и «Возврата нет», удостоенные Государственной премии РСФСР имени М. Горького.

В них писатель раскрывает органическую связь между повседневным трудом советского человека и его недавним героическим прошлым в годы Великой Отечественной войны.

---

Теперь только, пока еще не проснулся майор и не хватился своего денщика, надо было успеть все вынести из ямы, и вообще убрать все. Убрать и лопатой осыпать по краям ямы глину… Самая обыкновенная яма, из которой хозяйка, когда ей требуется, берет для своих домашних нужд красную глину. Вот и сегодня понадобилось ей обмазать, обновить снаружи давно облупившиеся стены летней кухни.

А за все остальное какой с нее может быть спрос? Мало ли, если этот денщик, на которого уже и сам начальник его, майор, смотрел, как на неисправимого алкоголика, мог заблудиться и даже свалиться с яра. Ничего странного, если и самому майору уже не раз приходилось отправлять его за пьянство в станицу, в ортскомендатуру на отсидку.

Судя по всему, после недолгих поисков своего денщика склонился к этому и майор. Тем более, что через три дня труп Иоганна раздувшийся и разбухший, но без единой царапины и вообще без каких-нибудь признаков насильственной смерти, в мундире и сапогах, полицаи братья Табунщиковы выловили из Дона у самого хутора Вербного, в полустах километрах по течению ниже Красного яра.

* * *

И тогда, когда волна фронта покатилась от Сталинграда обратно через Дон, она тщетно поджидала и выспрашивала о лейтенанте Никитине у артиллеристов всех проходивших через хутор батарей; и потом, когда фронт ушел уже на запад, так и не пришло ответа на все ее запросы по номеру полевой почты, который она запомнила с его слов. Но, в сущности, и нельзя было ей на это обижаться, потому что ни женой она ему не была, ни сестрой, а просто одной из тех знакомых, что заводятся почти у всех военных там, где проходит фронт. И нечего было ей, раздвигая бурьяны в углу сада и заглядывая в темное отверстие ямы, все еще надеяться на что-то. Это ей только почудиться однажды могло, что из ямы вдруг как розовым солнцем блеснуло ей по глазам. А вообще-то там всегда было пусто, темно и глухо. И сама дереза, дичающая на яру, все гуще затягивающая яму, цвела безжизненно, тускло. Самая сорная из сорных трав. Если теперь взяться уничтожить ее, то надо уже не тяпкой, а топором.

Не дождалась она не то чтобы стука в калитку, а хотя бы какой-нибудь весточки от него и тогда, когда уже началось возвращение в станицы и хутора демобилизованных с фронта. Значит, и незачем было ей больше тешить себя, а наглухо завязать где-то в себе то, что теперь уже не должно было сбыться. Пусть и там оно зарастает дерезой. И, наглухо завязав это в себе, целиком посвятить себя тому, что вдруг неожиданно свалилось ей на плечи.

* * *

Сразу же после того как прошел через хутор фронт, избрали ее женщины председателем колхоза. В то самое наитруднейшее время, когда все еще дымилось, было разорено и сожжено, а по хуторам и станицам оставались одни только вдовы с детишками, и, чтобы вспахать землю под яровые, надо было приучать к ярму тех коров, которых не успели съесть и угнать с собой немцы.

Ничего в колхозе после них не осталось — ни доски, ни гвоздя, а надо было и восстанавливать и строить новое. Вот тогда-то, когда получили первый послевоенный урожай, а Неверов, пыхнув из своей трубочки прямо ей в лицо, сказал, что райком не лесная биржа, но если пшеница намокнет и погорит в буртах, то все равно у председателя колхоза голова с плеч, — тогда она и решилась. Выменяла на шахте за десяток бочек виноградного вина десять машин крепежного леса и сквозь выстрелы заградпостов прорывалась по ночам из города в степь. Тогда и Неверов аплодировал ей громче всех, поднимая над головой руки и смеясь, когда она каялась на районной партконференции:

— Они стреляют вдогон, а я Ваське кричу: «Жми на всю железку!» Так и езжу теперь с пробитым пулей стеклом. Если по правде, то меня за это надо из партии исключить.

Накли́кала.

* * *

Всю дорогу из райцентра, с заседания бюро, до самого хутора Антонина так и ехала в бедарке, как во сне, с брошенными на колени вожжами. Очнулась только тогда, когда лошадь уже остановилась перед воротами дома. Сама нашла дорогу по вечерней степи.

Открывая калитку, как-то не удивилась и тому, что в окнах горит свет, хотя давно уже, со времени отъезда Гришатки в город, в техникум, некому было в ее доме, кроме нее самой, зажигать лампу. И только уже толкнув коленкой незапертую дверь из сенцев в дом, мгновенно пришла в себя. Зажмурилась, как от яркого света, заслоняясь ладонью и чувствуя, как дощатые половицы стремительно уходят у нее из-под ног куда-то вверх, в сторону.

— Что ты?! Что ты?! Это же я! — подхватывая ее, испуганно говорил Никитин.

— Ты?

— Ну да, я.

— Нет, это ты? — обвиснув у него на руках и не открывая глаз, переспрашивала она.

— А кто же еще? Может, ты кого-нибудь другого ждала? — смеясь и заглядывая ей в лицо, отвечал Никитин. — Я же сказал, что вернусь. Что же ты, Антонина, так дрожишь? Успокойся, Тоня, что с тобой?!

Она уже не слышала его.

* * *

Но и теперь она не могла допустить его до себя, так и не сняв со своих плеч давний и страшный груз…

После долгого и пугающего молчания он сказал чужим голосом:

— Бедная ты. Все из-за меня. Чем же я тебе смогу за все заплатить?

— Что ты, Коля, ты уже заплатил, что остался живой. И что не забыл меня, — плача, говорила она, счастливая и тем, что он все понял, простил, и тем, что на ее долю выпала такая любовь, которая, оказывается, способна смыть все нечистое с тела и с души.

Она все смывает.

* * *

Никто не может знать наверняка, как завтра распорядится жизнь. Тот же Неверов, когда через неделю Никитин приехал в райком становиться на партийный учет, осведомился у него:

— Ну, и как же ты думаешь жить дальше, герой Отечественной войны?

У Никитина готового ответа на этот вопрос еще не было.

— Сперва бы надо освоиться, товарищ секретарь райкома.

— И долго же ты думаешь осваиваться, герой войны? Конечно, теперь тебе полагается заслуженный отдых и почет, а кто же тогда, спрашивается, будет колхозы на ноги поднимать? Опять те же самые вдовы с малыми детьми?

Как-то так получалось у него, что Никитин, не чувствуя за собой никакой вины, уже оказался виноватым перед этими вдовами и детьми. Он запротестовал:

— Ничего такого я не думал и не говорил, товарищ секретарь.

Однако Неверов уже знал, как безошибочно действует этот психологический прием на бывших фронтовиков, и решил воспользоваться им до конца.

— Но то, что у нас теперь каждый мужчина ценится дороже золота, ты и сам должен хорошо понимать. Тем паче такой здоровый мужчина, как ты. Сейчас у нас повесь во дворе на веревку мужские штаны сушить — полрайона сбежится. Хочешь, мы тебя можем на самой красивой казачке женить?

Никитин сдержанно улыбнулся:

— За это спасибо, но я, товарищ секретарь…

— Уже успел? Вот это действительно герой. На ком же, если, конечно, не секрет.

— Есть тут у меня одна знакомая… Каширина Антонина.

Неверов полез рукой под стол за своей трубкой, которую он по давней привычке носил за голенищем сапога.

— Что ж, нельзя сказать, чтобы она была в нашем районе из самых красивых, но, во всяком случае, женщина видная и вообще… — Неверов описал в воздухе руками две волнообразные линии. — Мы тут, правда, недавно вынуждены были ею заниматься, но одно к другому не относится. Для твоей личной жизни это препятствием не может послужить. Может быть, и перегнули, сам понимаешь, иногда обстановка диктует. Жаловалась, небось?

— Я, товарищ секретарь, от вас первого об этом узнаю.

Неверов блеснул очками:

— А! Гордая. Ты давно с нею знаком?

— Я у нее, раненый, от немцев скрывался.

Вынув изо рта трубку, Неверов стал ковырять в ее гнездышке спичкой:

— Это несколько меняет дело. Скажи ей, чтобы подала заявление, и мы свое решение об исключении ее из кандидатов партии, возможно, пересмотрим. Я говорю: воз-мож-но, потому что решаю, как ты должен понимать, не только я. Но все-таки председателем колхоза в любом случае мы ее не могли оставить. Как-никак, у нее в доме размещался немецкий штаб. А для тебя, герой Отечественной войны, теперь появились еще и дополнительные основания пойти на этот колхоз. — И, откидываясь на спинку кресла, Неверов воркующе засмеялся.

У Никитина даже спина вспотела от его смеха. События развивались столь стремительно, что он окончательно растерялся:

— Какие, товарищ Неверов, основания? Куда пойти?

Обрывая смех, Неверов откачнулся от спинки кресла к столу:

— Ты и в боевой обстановке был такой же тугодум? Ты на фронте последнее время чем командовал?

— Артдивизионом.

— А председатель колхоза — это тот же командир полка, если не дивизии. В твоем колхозе после укрупнения будет восемь тысяч га одной только пшеницы, а всех угодий — тринадцать тысяч. С лугами и с виноградными садами.

Теперь только Никитина осенила догадка. Он взмолился: