Дженет Уинтерсон - Страсть

• Название: Страсть
• Автор: Дженет Уинтерсон
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2002
• ISBN: 5-699-01876-X

«Страсть: страданье, муки, маета, мученье, телесная боль, душевная скорбь, тоска; подвиг, сознательно принятые на себя тяготы, мученичество». Так нам говорит словарь Даля. Но роман Дженет Уинтерсон — бесспорной звезды британской литературы конца XX века — не только об этом. Страстны влечения пола, азартная игра, война, любовь к матери и своей стране.

Один из маленьких шедевров современной европейской литературы, роман «Страсть» — впервые на русском языке.

---

Меня всегда интересовало, откуда у него деньги. Наследство? Или мать до сих пор оплачивает его счета?

Нет. Он их зарабатывает. Снабжает французскую армию мясом и лошадьми. Мясом, от которого, как он мне говорит, отвернется и кошка, и лошадьми, на которых не сядет ни один нищий.

Но как ему это сходит с рук?

Больше никто не может поставить такого количества товара, притом — так быстро. Едва ему поступает приказ, товар отправляется в путь.

Похоже, Бонапарт либо выигрывает битвы быстро, либо не выигрывает вовсе. Таков его стиль. Ему требуется не качество, а действие. Требуется, чтобы люди совершали многодневные марш-броски, а потом несколько дней сражались. Требуются лошади для одной-единственной атаки. Этого достаточно. Какая разница, что лошади хромают, а люди отравлены, если они продержаться, пока в них не отпадет нужда?

Стало быть, я выхожу замуж за мясника.

Я разрешаю ему поить меня шампанским. Но только самым лучшим. Я не пробовала «Мадам Клико» с той жаркой августовской ночи. Когда язык и горло ощущают вкус шампанского, во мне просыпаются другие воспоминания. О единственном прикосновении. Как может нечто столь мимолетное быть столь могущественным?

Но Христос сказал «следуйте за мной», и этого оказалось довольно.

Погрузившись в эти мечты, я не ощущала, как его ладонь касается моей ноги, пальцы ласкают живот. Но мне ярко представились кальмары, их присоски, и я стряхнула его руку, закричала, что не выйду ни за него, ни за всю «Вдову Клико», что есть во Франции, ни за все усы и гульфики, что есть в Венеции. Рожа у него всегда была багровая, поэтому трудно сказать, обиделся он или нет. Поднялся с колен, одернул жилет и спросил, хочу ли я сохранить работу.

— Я сохраню работу, потому что хорошо с ней справляюсь, а такие клиенты, как вы, приходят сюда каждый день.

Тогда он меня ударил. Не сильно — но меня это потрясло. Раньше меня ни разу не били. Я ударила его в ответ. Сильно.

Он засмеялся, подошел ко мне и крепко прижал к стене. Казалось, меня похоронила под собой куча рыбы. Я не пыталась вырваться: во-первых, он был вдвое тяжелее; во-вторых, я не героиня. Впрочем, терять мне было нечего; я все потеряла в другие, более счастливые времена.

Он оставил пятно на моей рубашке и на прощание швырнул в меня монетой.

Чего еще ждать от мясника?

Я снова вернулась к костям и картам.

Ноябрь в Венеции — начало сезона катаров. Катары — такая же часть нашего наследия, как и Святой Марк. Давным-давно, когда в городе таинственно правил Совет Трех, объявляли, что какой-нибудь предатель или просто несчастный, от которого нужно было избавиться, умер от катара. От этого никому не становилось неловко. Проклятую болезнь приносит туман с лагуны, столь плотный, что с одного конца Площади не видно другого. Тоскливо и тихо начинается дождь; гондольеры сидят под мокрыми балдахинами и беспомощно смотрят в воду каналов. Такая погода отпугивает иностранцев, и в том ее единственное достоинство. Даже разноцветная пристань у театра «Ла Фениче» становится серой.

Когда я была не нужна ни Игорному дому, ни самой себе, я заходила к Флориану выпить и поглазеть на Площадь. Нужно как-то убивать время.

Прошло около часа; внезапно, я почувствовала, что за мной наблюдают. Соседние столики пустовали, но кто-то сидел за ширмой неподалеку. Я не стала задумываться: какая разница? Либо мы следим, либо следят за нами. Ко мне подошел официант с пакетиком в руке.

Я открыла пакетик. Там лежала сережка. Парная.

Женщина остановилась рядом, и тут я поняла, что одета так же, как в ту ночь: сегодня я собиралась на работу. Я прикрыла рукой верхнюю губу.

— Ты сбрил усы, — сказала она.

Я улыбнулась. У меня перехватило дыхание.

На следующий вечер она пригласила меня поужинать. Я приняла приглашение и записала адрес.

В ту ночь в Игорном доме я пыталась решить, что делать. Она принимает меня за юношу. Но я не юноша. Может, показаться ей в своем настоящем облике, посмеяться над недоразумением и изящно уйти? От этой мысли у меня сжалось сердце. Найти и тут же потерять? Да и что такое я сама? Неужели штаны в обтяжку и мужские сапоги менее реальны, чем подвязки? Что привлекло ее ко мне?

Ты играешь, выигрываешь. Играешь, проигрываешь. Играешь.

Я была осторожна и украла ровно столько, чтобы хватило на бутылку лучшего шампанского.

Когда доходит до дела, влюбленные редко оказываются на высоте. Во рту пересыхает, ладони потеют, беседа не клеится, а сердце так и норовит навсегда вылететь из груди. Известно, что влюбленные склонны к сердечным приступам. Они нервничают, слишком много пьют и ничего не могут с собой поделать. Слишком мало едят, а когда доходит до желанного свидания, падают в обморок. Не гладят любимую кошку и небрежно накладывают грим. Но этого мало. Не так пойдет все, на что возлагаешь надежды: одежда, ужин, стихи.

Дом у нее был восхитительный — на берегу тихого канала, модный, но не вульгарный. В огромной гостиной с просторными окнами на четыре стороны и камином, в котором поместился бы ленивый волкодав. Обставлена просто: овальный стол, шезлонг. Несколько китайских безделушек — она собирала их, когда в порт заходили суда. Кроме того, у нее была странная коллекция мертвых насекомых в рамочках за стеклом. Раньше я никогда не видела таких вещей и не понимала, что в них хорошего.

Ведя меня по комнатам, она держалась очень близко, показывала картины и книги. Взяла меня за локоть и провела наверх, а за ужином посадила рядом, так что между нами стояла лишь бутылка.

Мы говорили об опере, театре, приезжих, погоде и о самих себе. Я сказала, что мой настоящий отец был лодочником; она засмеялась и спросила, правда ли, что ступни у нас — с перепонками.

— Конечно, — сказала я, и она рассмеялась этой шутке.

Мы поели. Бутылка опустела. Она рассказала, что вышла замуж поздно и не слишком охотно, поскольку всегда была упряма, а доход у нее свой. Ее муж торговал редкими книгами и рукописями, привезенными с Востока. Старинными картами с обозначениями берлог грифонов и убежищ китов. Картами с обозначенными на них кладами — они утверждали, что там захоронен Святой Грааль. Муж был спокойным, культурным человеком, и она его любила.

Сейчас он в отъезде.

Мы поели, бутылка опустела. Темы светских бесед исчерпаны; оставалось только повторять сказанное. Наступила неловкая пауза. Я пробыла у нее больше пяти часов; пришло время откланяться. Мы встали, она двинулась за чем-то, а я лишь протянула руку, только и всего, и тут она кинулась ко мне, и ладони мои легли на ее лопатки, а ее руки обхватили мою спину. Мы стояли так несколько мгновений; а потом я осторожно коснулась губами ее шеи. Она не отстранилась. Тут я набралась смелости, поцеловала ее в губы и слегка прикусила нижнюю.

Она поцеловала меня.

— Я не могу лечь с тобой в постель, — сказала она.

Облегчение и отчаяние.

— Но я могу целовать тебя.

Вот так, с самого начала, мы разделили наше наслаждение. Она лежала на ковре, я — под прямым углом к ней, встречались только наши губы. Целоваться в такой позе очень странно. Тело, жадно стремящееся к удовлетворению, вынуждено довольствоваться одним-единственным ощущением. У слепых более острый слух, а глухие чувствуют, как растет трава. Так же ведут себя губы. Они становятся средоточием любви; все — в них, все приобретает новый смысл. Сладкая и точная пытка.

Позже я выскользнула из ее дома, но не ушла, а стала следить за тем, как она переходит из комнаты в комнату, гася свет. Она поднималась наверх; позади нее смыкалась темнота, пока не остался лишь один огонек — ее собственный. Она говорила, что когда мужа нет, она часто читает перед сном. Но сегодня она не читала. Немного постояла у окна, а потом в доме стало черно.

О чем она думает?

Что чувствует?

Я медленно шла по тихим площадям. Миновала Риальто; над водой стоял туман. Лодки были накрыты и пусты, лишь кошки спали под лавками. Вокруг ни души даже нищих, что обычно заворачиваются в свое тряпье в каждом дверном проеме.

Как же это получается? Живешь размеренной жизнью, которую слегка презираешь, но в целом доволен ею, а затем вдруг понимаешь, что твердый пол превратился в люк, и оказываешься в совершенно другом месте, география которого неизвестна, а обычаи неведомы.

У путешественников, по крайней мере, есть выбор. Поднимающие парус знают, что в чужих странах все будет иначе. Исследователи готовятся заранее. Но мы, кто путешествует с током крови и оказывается во внутреннем городе случайно, подготовиться не успеваем. Мы, до того говорившие бегло, вдруг понимаем, что жизнь подобна иностранному языку. Оказываемся где-то между болотом и горами. Где-то между страхом и сексом. Страсть лежит между Дьяволом и Богом; путь к ней внезапен, а от нее — горек.

Собственные мысли удивили меня. Я молода, передо мной — весь мир, будут и другие. Впервые со дня встречи с ней я взбунтовалась. Мой первый вызов самой себе. Больше не стану к ней ходить. Приду домой, сброшу эту одежду и куда-нибудь отправлюсь. Могу вообще уехать, если захочу. Наверно, за пару услуг мясник согласится свозить меня в Париж.