Майкл О'Двайер - Утопая в беспредельном депрессняке

• Название: Утопая в беспредельном депрессняке
• Автор: Майкл О'Двайер
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008

Перед вами яркий дебют в ирландской прозе рубежа столетий. Родившись в Дублине в 1964 году, Майкл О'Двайер посещал школу и бильярдные, пока не получил аттестат, после чего приступил к пабам, кино, книжным магазинам и занятиям в колледже, где добыл два трофея: диплом с отличием и любимую девушку. Работал внештатно дизайнером и фотографом, пока не начал по ночам вскакивать и бросаться к столу; так рождался роман о собачьем чучеле на колесиках.

В три с небольшим года Алекс Уокер убил своих родителей. Без малейшего, впрочем, злого умысла. И он бы еще сто раз подумал, знай он заранее, что усыновит его бывшая любовница отца, фотографа Джонни Уокера по кличке Виски. Знай Алекс заранее, что отчимом его станет модный художник со своими скелетами в шкафу и дворецким-наркоманом, с молчаливыми дочками-близнецами и отнюдь не молчаливым сынком-садистом, он никогда бы не отправился на край света к Морскому чудовищу. Теперь Алекс утопает в беспредельном депрессняке и просит родителей вернуться. От них ему остался лишь сундук, набитый старыми фотографиями, и верный пес Джаспер Уокер, набитый опилками…

---

— Не правда!

— Правда.

— Вот черт.

Ближе к вечеру Виски спустился в гостиную и нашел там всех членов семьи на излюбленных местах. Двойняшки слушали телевизор и смотрели в радио, Альфред пускал кольца дыма, Мэгз жульничала, играя сама с собой в карты, Хелена сидела в кресле рядом с Альфредом, читая ему вслух какую-то книгу.

— Добрый день, Мэгз.

— В другой раз.

— Привет, девочки.

Никакого ответа.

— Альф, как дела?

— Очевидный перебор.

— В каком смысле?

— Рынок слишком мал. Наступает компьютеризация, следом — безработица. Мы на краю пропасти. Возьмем, к примеру, сотню потребителей, а вы продаете, скажем, телевизоры. Сто штук продали, а дальше спрос резко упадет. Телевизоры больше никому не нужны. Когда у каждого будет по телевизору, их перестанут покупать. Покупатели исчезнут. Никаких товаров не нужно будет выпускать. Начнется перепроизводство. Нет работы — нет денег, зато больше свободного времени. А когда денег нет, а времени — хоть отбавляй, — начинаются беспорядки.

— Но население так велико, Альф, всех до одного не обеспечишь.

— Бедность. Полное отсутствие средств. Развитые страны разорятся на пособиях, бедные развяжут военные конфликты, чтобы сравняться с нами.

— Бывают в жизни огорчения, Альфред.

Альфред отпил из стакана и рыгнул.

— Мне кажется, ты ему нравишься, Джон, — заметила Хелена.

— Интересно было бы посмотреть, что у него в голове. Должно быть, там что-то вроде езды в тумане по темной дороге с выключенными фарами, когда не имеешь представления, с чем придется столкнуться за следующим поворотом.

— Возможно, ему в своем мире интереснее, чем в нашем.

— Не сомневаюсь. А где Винсент?

— Хочешь извиниться?

— Думаю, самое время.

— Он наверху, вместе с Элизабет. Пишет очередной портрет. Не вылезал оттуда с тех пор, как привез тебя. Осваивает новую «сердитую» манеру.

— И как это выглядит?

— Жутко.

— Придется вести себя с оглядкой.

— Как на минном поле.

Виски никогда не заходил в студию художника. Он считался там «нежелательным элементом», но любопытство пересиливало. Фотоателье в принципе отличается от мастерской художника. Виски привык иметь в своем распоряжении залитое испепеляющим светом пространство.

В мастерской Винсента его взору предстало нечто прямо противоположное.

Помещение было погружено в полутьму и освещалось лишь двумя слабыми голыми лампочками, свисавшими с потолочных балок. Винсент стоял посреди комнаты, ожесточенно хлеща холст кистью. Потоки краски лились как кровь. На кушетке футах в десяти от него лежала Элизабет. Руки и ноги она развела в стороны, а голову запрокинула назад, так что виден был только подбородок. На полу рядом с ней стояла еще одна лампочка, красная. Залитая этим кровавым светом, она выглядела как порождение дьявольской фантазии, выброшенное из преисподней.

Слева от входа были прислонены друг к другу десятка два картин в рамах. Вдоль стен тянулись стеллажи, заваленные всяким хламом. Там были книги, свернутые холсты, набитые кистями консервные банки, тюбики краски, разложенные на семь цветов: красные, зеленые, синие, желтые, коричневые, черные и белые. Лежали абажуры, черепа животных, зонтики, две пустые бутылки из-под водки, часы, ящик с инструментами, женские туфли, шляпы, гипсовые статуэтки, бюсты, старые и новые телефонные аппараты и еще куча вещей, которые при слабом свете даже нельзя было толком разглядеть.

По всему помещению была расставлена мебель: кресла, стулья, выстроившиеся вдоль стен под стеллажами, шезлонг, два маленьких кофейных столика, диван, напольные часы, торшер, пианино, музыкальный автомат, стол для игры в пул, туалетный столик с зеркалом, большой шкаф для одежды, комод и письменный стол. Пещера Аладдина, набитая безделушками и бог знает чем еще.

Виски подобрался к Винсенту на цыпочках, чтобы поближе взглянуть на его работу. За кушеткой с Элизабет взгляду открывалось продолжение комнаты: стеллажи, ряды стульев, вдали угадывались очертания двуспальной кровати.

— Покажи гнев и мучения души! — кричал Винсент на Элизабет. — Мучения, я говорю! Ты что, не знаешь, что такое мучения души? Это значит, что надо быть вне себя, метаться, кататься, извиваться, крутиться, корчиться, сворачиваться в спираль и разворачиваться… Я достаточно ясно объяснил, что я от тебя хочу? Я хочу, чтобы твое тело изнемогало от боли и ненависти. А я не вижу ненависти. Ради всего святого, мне нужна ненависть!

— Винсент, перестань кричать и работай с тем, что есть. Я не могу лежать в такой позе бесконечно. Тебе даже моего лица не видно. Чем я должна, по-твоему, источать ненависть?

— Женщина, я художник. Я пытаюсь создать шедевр. Я для тебя Господь Бог, ты обязана беспрекословно мне подчиняться. Раз я говорю, что ты должна меня ненавидеть, значит, будь добра.

— Я всей душой ненавижу тебя, Винсент, но я чертовски устала.

— Будешь ненавидеть меня, пока я не позволю тебе встать.

— Я встаю. Перерыв.

— Дай ей передохнуть, Винсент, — подал голос Виски, который уже некоторое время наблюдал за этой сценой, развалившись в шезлонге позади художника.

Винсент от неожиданности промахнулся кистью мимо холста и потерял равновесие, но ухитрился не упасть и, придя в себя, поправил блузу, накинутую поверх пижамы, и пригладил разметавшиеся волосы. Затем резко обернулся к Виски:

— У нас гости? Наконец-то вы забрели в мою берлогу, мистер Виски! Вы уже восстановили пошатнувшееся здоровье, как я вижу, и даже выбрались из постели. Самостоятельно! Да вы молодец!

— Я пришел извиниться, но, кажется, не вовремя. Ты, похоже, все еще сердишься на меня.

— Имею на то основания. Пострадали моя одежда и моя машина с чудесными кожаными сиденьями. Может быть, мне следует считать необыкновенной удачей, что ты соизволил покрестить их подобным образом? Может быть, я должен на коленях благодарить тебя за это благодеяние? А? Как ты считаешь?

— Я заменю тебе обивку и все, что надо заменить, а потом уеду. Ты ведь этого хочешь, не так ли? Чтобы я уехал раз и навсегда.

— Нет, нет, нет! — заорал Винсент и кинулся к Виски, размахивая руками и поливая все вокруг краской с кисти. — Ничего подобного, дорогой мой! И слышать не желаю о твоем отъезде. Оставайся с нами, сколько хочешь. Будь как дома. Ты совершенно неправильно меня понимаешь.

— Тебя непросто понять.

— Может, мне для ясности написать картину?

— Очень остроумно.

— Все в действительности очень просто. Хелена думает, что ей нужен ты, но она ошибается. На самом деле ей нужен я. Я это знаю. И она в глубине души это знает. Но она не может меня получить. По крайней мере, она так думает. Может быть, она и права. Ей кажется, что я слишком погружен в свою работу. Возможно, так оно и есть. Но я не могу не писать картины.

— Может быть, она ревнует тебя не к твоей живописи, а к Элизабет?

— Дикость какая! Прости, конечно, Элизабет — это полный абсурд. Хотя, если честно, я немного запутался в своих чувствах. Хелена мне дорога, но… как бы это сказать?

— Ты хочешь развестись с ней.

— Глупости. Разумеется, я не хочу разводиться. У нас один из самых удачных браков во всей Ирландии. По крайней мере, с финансовой точки зрения. Благодарить за это следует Альфреда — он подал мне идею. Точнее, идея пришла в голову Хелене, но суть не в этом. Он бормотал что-то насчет того, как забавно получается с искусством: будучи одним из самых бесполезных занятий, оно вместе с тем является одним из самых прибыльных. Это навело Хелену на мысль, что мне надо писать как можно больше картин. Я ведь учился когда-то у Пикассо и Дали — бог знает, когда это было. Потом я почти совсем забросил это дело — слишком много денег было, а они до добра не доводят. Она снова стала приставать ко мне, и, чтобы отделаться от нее, я взялся за живопись и сам удивился, как здорово у меня теперь получается. Хелена тоже так считает. Постепенно я стал все больше времени проводить в студии. Ей, естественно, было скучно болтаться одной. Поэтому я купил дом в городе, и она устроила там галерею, чтобы выставлять молодых многообещающих художников. У нее отличное чутье на то, что будет пользоваться успехом. Разумеется, она выставляла и мои работы, и они, разумеется, хорошо раскупались.

— Ну и что же вам мешает жить в мире и согласии?

— Я писал картины быстрее, чем их покупали. Она ведь не могла предлагать только мои работы, игнорируя всех остальных живописцев. У меня накапливался избыток готовой продукции. Тогда ее внезапно осенила еще одна идея — просто блестящая, самая лучшая из всех, какие когда-либо приходили ей в голову. Она сообразила, что мне надо писать картины в разной манере и подписывать их псевдонимами. Это оказалось просто золотой жилой. Теперь бывает так, что все выставленные в галерее картины принадлежат мне. Каждый покупатель ищет что-нибудь в манере, которая ему по вкусу, и что бы он ни нашел, это все равно моя работа. Восхитительно, правда?