Сергей Воронин - Две жизни

• Название: Две жизни
• Автор: Сергей Воронин
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Как-то, перебирая старые рукописи, альбомы фотографий, я натолкнулся на толстую кипу связанных веревкой тетрадей. Они были в пыли, потрепанные, с пожелтевшими страницами, с рисунком «Дуэль Пушкина» по картине А. Наумова.

Это были мои дневники. Дневники младшего техника изыскательской партии. С чувством светлой грусти я стал их перелистывать. Многое вспомнилось, и радостное и печальное.

Теперь, когда прошло более двух десятилетий, когда многих из участников таежной экспедиции нет в живых, а моя юность безвозвратно осталась там, мне показалось возможным и нужным открыть эти дневники. Может, они послужат доброму делу и позовут кого-нибудь в дорогу.

------------------------

В однотомник писателя С. А. Воронина включены роман «Две жизни» и повести: «Ненужная слава», «Деревянные пятачки», «Милый ты мой!..»

---

Солнца нет. Дует ветер, срывает с верхушек воли пену. Большую часть пути бредем по воде. Все мокрые, окостенелые. Иногда, рабочие падают; ругаясь, встают и бредут дальше.

До устья Меуна осталось шесть дней пути. Скорей бы приехать. Из продуктов осталась только мука. Рабочие слабеют. Все чаще и чаше требуют перекура.

Сегодня приехали в Сонохи: так называется маленькое стойбище эвенков. В густой тальниковой заросли укрылись четыре фанзы. Одна из них берестяная, другая из сосновой коры, две бревенчатые. Пол устлан берестой. Обстановка бедная: только самые необходимые вещи. По берегу растянута на колышках сеть, рядом висят нарезанные для вяления пласты кеты. Эти пласты ярко-красного цвета, они похожи на языки, и кажется, будто кусты дразнятся. На берег вышли все жители стойбища. Взрослых мало, но ребят человек двадцать. У большинства детишек рахит, два мальчика и девочка горбатые. Горбатый у эвенков — не редкость. Сидят на берегу женщины у одной корзинка с заплетенным до половины верхом. В ней ребенок. Мужчины важно посасывают трубки, изредка подают советы, как лучше переправиться на другую сторону.

Впервые увидел бат. (Бат — это выдолбленный ствол лиственницы с закругленными концами, древняя выдумка туземцев. Он легко поднимает до тонны груза.) Его ведут двое: одни эвенк стоит на носу, другой на корме. Они отталкиваются шестами и идут так быстро, будто для них река с ее бешеным течением — мирное озеро. Конечно, Соснин не мог остаться равнодушным к ладье и купил ее, заплатив табаком, дробью и деньгами. Разгрузили три лодки. И сразу же отправили вниз пятерых заключенных. Они лодыри. Я настаивал, чтобы отправили и Бациллу. Но Соснин, упрямая душа, и слышать об этом не хочет. А между тем творится что-то неладное. Мишка Пугачев становится все угрюмее, замкнутее. Как я ни допытываюсь у него, ничего добиться не могу.

20 августа

Сегодня день отдыха. Надо же в конце концов хотя бы отоспаться. Нельзя больше дело превращать в проклятие. Если мы закончим свою работу на день позже, ничего не случится. Примерно такие слова сказал Мозгалевский и дал команду отдыхать. И вот теперь выспавшиеся, взбодренные и даже веселые люди сидят у костра, курят; кто чинит сапоги, кто рубаху, кто моется горячей водой. А я пошел бродить. В километре от нас возвышается сопка. А что, если на нее взобраться? Посмотреть с ее вершины на тайгу?

На вершине дул ветер. По небу быстро шла тяжелая туча, и там, где она проходила, все меркло. Необозримая тайга лежала внизу. Увалы чередовались с хребтами, леса — с болотами, озерами. Темной змеей извивалась в берегах Элгунь. Пуста, неприютна тайга. На вершине нагромождены камни. Среди них корчится горный дубняк. Постоял я, посмотрел и стал спускаться к реке. И вдруг услыхал отдаленный гул мотора. Гул увеличивался, нарастал, и, подобно стреле, из-за верхушек деревьев вылетел самолет. Я не верил глазам. Безудержная радость овладела мной.

— Самолет! — закричал я и бросился за ним. Он исчез так же быстро, как и появился. Я бежал, падал, перескакивал через валежины, перелезал через завалы, раздирал руками заросли. Не знаю, что меня заставляло так нестись, но мне казалось: если я промешкаю, то самолет улетит, не найдет нас, и я буду виноват в этом.

Когда я наконец выбрался к биваку, было уже сумеречно. Самолет стоял на берегу. Меж крыльев, как бы на его спине, стоял мотор. Окружив летчиков, люди шумели, галдели, кричали, перебивая друг друга, безудержно смеялись. Летчики, в кожаных пальто, гладко выбритые, по сравнению с нами — оборванными, обросшими, обгоревшими — казались молодыми, почти юношами, хотя каждому из них было далеко за сорок.

Самолет вылетел из Комсомольска на разведку. Вслед за «шаврушкой» — так ласково называют Ж-19 — прилетит грузовой самолет, но для него нужна посадочная площадка. Узнав, что мы только отряд, а Костомаров впереди, летчики решили лететь к нему. Рабочие помогли им спустить самолет на воду. Заработал мотор. «Шаврушка» прошла немного вниз, развернулась против течения.

О, если бы наши лодки ходили так, как делал разгон этот самолет-амфибия. Только большие валы развороченной воды оставались позади, а он все быстрее, быстрее рвался вперед. Отделился от Элгуни и взмыл вверх. Как в сказке он появился, как в сказке и исчез. Мы с таким трудом преодолеваем каждый метр, а он легко сделал за несколько секунд то, что нам не одолеть и за час.

22 августа

Уже поздняя ночь, но мне не спится. Не спится потому, что из головы не выходит Тася. Да, это было в полдень. Мы пристали к косе на обед. Я схватил ружье и побежал в лес. Уже далеко отошел от лагеря, и не моя вина, что Элгунь, сделав петлю, повернула близко к тому месту, где я продирался сквозь тальник. Я услышал всплеск и подумал, что это утки. Раздвинув ветки, я увидел Тасю. Она выходила из воды. Ее платье лежало почти у моих ног. Она шла на меня. Я тихо отступил и ушел. Позднее, когда я встретился с нею в лагере, я уже не мог смотреть на нее, как раньше. Что-то изменилось... Неужели и так начинается любовь? Но я не хочу такой любви! Тогда почему я не сплю? Почему перед глазами стоит она, освещенная солнцем, бронзовая от загара? Даже темно-бронзовая...

Над палаткой летает ночная птица, и крик ее протяжен. Он тревожит. Я вышел из палатки. Светила луна. Птица пролетела над головой так близко, что меня опахнула ветром. Но сколько я ни всматривался, не увидел ее. Она, наверное, сливается с серым небом, с темно-серым, обесцвеченным небом...

23 августа

Сегодня утонул Бацилла. Я ненавидел этого парня. Он был мне мерзок, но то, что произошло, — страшно. Страшно потому, что к нам заглянула смерть.

Было так: мы подъезжали к устью Меуна. Уже бо́льшая часть лодок стояла у берега. Не верилось, что путь окончен. И вдруг раздался отчаянный вопль: «Тону!»

Я еще не успел сообразить, откуда несется крик, как Мишка Пугачев, опередив Первакова (Костомаров оставил его Мозгалевскому, как надежного человека), вскочил в оморочку и, оттолкнувшись от берега, помчался на выручку.

— Бацилла, Бацилла тонет! — понеслись крики.

В этом месте Элгунь была не так чтобы и широка, но очень быстра. Высокие лиственницы стояли на противоположном, подмытом берегу. Он весь перепутан висячими корнями. Вода, то гладкая, с расходящимися кругами, то вся из острых гребешков, стремительно проносилась мимо меня. Уже ни Бациллы, ни Мишки не было видно. Только раз, один только раз, донеслось: «Спасите!» — и после этого полчаса, не меньше, стояла тишина.

Мы ставили палатки, разгружали лодки, но все это делали невнимательно. Смотрели на реку, тут же бросали начатое, ждали. И вот показался Мишка. Он с трудом греб двухлопастным веслом, подымаясь к нам.

Мы придвинулись к воде. Бациллы в оморочке не было. Это мы сразу увидели. Может, Мишка помог ему выбраться на берег?

— Утонул Бацилла! — каким-то звенящим голосом выкрикнул Мишка, и не понять было — то ли он нервно рассмеялся, то ли всхлипнул.

— Не спас? — спросил Мозгалевский.

— Разве спасешь?.. Не успел... Река-то какая... Затянула... Не успел... — вытягивая оморочку на берег, не глядя ни на кого, ответил Мишка.

Как же получилось, что Бацилла оказался в воде? Очень просто: ему надоело сидеть в лодке, и он пошел пешком. А когда увидел на нашем берегу костры, решил реку переплыть. Плавал он неплохо. Течение подхватило его, вынесло на быстрину и завертело.

— Как же ты не спас-то? — спросил Афонька.

— Не успел, — хмуро ответил Мишка и стал курить, жадно затягиваясь.

— Эх ты, беспелюха, — сказал Баженов.

— А что, нужен тебе Бацилла или как? — грубо спросил Баженова Яков. — А может, что утоп, так это и хорошо?

— Как же ты можешь такое? Человек он...

— Что ж, и искать не станут? — спросила Тася.

— Сейчас его искать, милая барышня, зазря время терять... Всплывет. На корягу нанесет, тогда и возьмем, — ответил Перваков и пошел ставить палатку.

И все, и больше разговора о Бацилле не было. Мне его не жаль, и я согласен с тем, что «может, что утоп, так это и хорошо». Кто знает, сколько вреда принес бы он людям, а так — нет его, и точка.

Наш лагерь расположен на круглой сухой поляне. Звонкий ручей делит поляну надвое; на одной стороне — путейцы, на другой — геологи. Палатки, словно маленькие сопки, стоят побелевшие от дождей и солнца. Сегодня выходной, завтра — проверка инструмента, а послезавтра — в поле. В центре лагеря вывесили на самом высоком дереве белый флаг. Даже вечером его должен заметить самолет. Ветер хлопает им.

У ручья горят жаркие костры. Хлопотливо перебегает Шуренка от котлов к ручью и от ручья к столу, стоящему под брезентовым тентом.

После полудня вверху показалась оморочка. Через несколько минут она пристала к нашему берегу. Приехал эвенк. Он передал письмо Мозгалевскому от Костомарова.