Валентин Моисеев - Как я был «южнокорейским шпионом»

• Название: Как я был «южнокорейским шпионом»
• Автор: Валентин Моисеев
• Издательство: Моск. хельсинк. группа
• Жанр: Публицистика
• Год: 2004
• ISBN: 5-98440-004-9.

Принужденный арестом и необоснованным обвинением в шпионаже сменить посольский особняк на тюремную камеру в «Лефортово», вечерний смокинг на арестантскую робу, российский дипломат и ученый-востоковед Валентин Моисеев рассказывает об этом пятилетнем эпизоде своей жизни, который он называет «позорным для страны и печальным для себя».

Дело Моисеева является типичным в череде других «шпионских» дел, раздутых ФСБ в 90-е годы, и, прочитав эту книгу, читатель из первых рук получит представление о современных методах работы российских спецслужб, состоянии судебно-правовой системы и ситуации с правами человека в России.

---

С точки зрения южнокорейского АПНБ, руководители которого высказали недоумение действиями своих российских коллег, «арест Моисеева и высылка Чо Сон У стали результатом конфликта между российскими МИД и ФСБ, ведущими борьбу за влияние».[68]

Думается, что все вышеизложенные версии имеют право на существование — каждая в отдельности и, скорее всего, в их совокупности. Но вместе с тем у меня есть и свое понимание произошедшего, не исключающее изложенного выше, а его дополняющее. Поскольку, повторяю, было бы упрощением сводить все к какой-то одной версии.

* * *

Способ расправляться с конкурентами или неугодными по каким-то причинам сослуживцами с помощью спецслужб и манипуляций с секретными документами в российской действительности не нов. Если неукоснительно соблюдать инструкцию и, отвлекаясь на другую работу, каждый раз сдавать секретные документы в спецчасть, то просто-напросто не хватит времени, чтобы их проработать. Поэтому такие бумаги в течение рабочего дня во множестве лежат на столах. Так что при желании легко можно взять со стола отвернувшегося или вышедшего на минуту коллеги документ с грифом «секретно» и уничтожить его. И дело сделано: объяснительные записки, служебное расследование, выговор и — как минимум увольнение.

Можно полагать, что и в моем случае задача была схожа: шепнуть кому надо на ушко, чтобы помогли, убрав меня, освободить должность, которая является ключевой для формирования российско-южнокорейских связей и через которую, как через диспетчерскую, они все проходят. Но сила удара оказалась чрезмерной. Не был учтен зуд шпиономании, который охватил в то время ФСБ, и стремление ее сотрудников заработать служебные очки на изобличении «шпионов».

Атака по принципу «держи вора!» была начата в 1996 году, когда посольство России в Сеуле высказало уверенность в утечке сведений по некоторым проблемам российско-южнокорейских отношений.

Эта информация поступила как в МИД, так и в ФСБ, а также в другие ведомства. В МИДе она не вызвала никакой сенсации и даже разговоров, поскольку всем были понятны мотивы ее появления, с одной стороны, а с другой — наша позиция по тем конкретным вопросам, указанным в информации, была настолько прозрачной и ясной, без каких-либо подвохов и подводных камней, что тайны не представляла: мы хотели как можно больше получить денег в счет компенсации за бывшую российскую земельную собственность в Сеуле и продать как можно больше оружия южнокорейцам в обмен на обещание дружбы. Посольская информация была воспринята как попытка «прикрыться» и оправдание топтания на месте в переговорах, которые было поручено вести посольству. Посольство готовило и все материалы к переговорам, лишь периодически информируя Москву об их содержании.

Да и в целом в МИДе было понятно, что наши действия и планы на Корейском полуострове, где российское присутствие в 90-е стремительно приближалось к нулю, были настолько очевидны с точки зрения беспомощности, что значимой утечки информации просто быть не могло.

В ФСБ же посольская информация, судя по всему, приобрела в силу существовавшей там обстановки самостоятельное значение, независимо от того, какие цели и что имели в виду ее авторы. Без разбирательства в существе вопроса, она была воспринята как команда «фас!». В оперативную разработку были взяты все контакты южнокорейских дипломатов в Москве, в первую очередь, видимо, открытых представителей спецслужб РК.

«К нам, — рассказывал анонимный сотрудник Департамента контрразведки ФСБ в интервью газете «Труд», — поступила оперативная информация, что южнокорейская сторона как-то уж слишком хорошо осведомлена о некоторых важных моментах российской политики. На весьма серьезных дипломатических переговорах оказывалось, что наши партнеры знают больше, чем нам бы хотелось».[69]

А оперативная разработка сотрудников посольства — это не единицы и даже не десятки человек. Не трудно себе представить, какие силы и средства были задействованы на это. Рано или поздно нужно было отчитываться за проделанную работу, и безрезультатно окончиться она, с точки зрения инициаторов и исполнителей, просто не имела права. Ставкой было, как минимум, карьера и служебное благополучие. Более двух лет бесплодного наружного наблюдения, прослушивания телефонных разговоров, скрытого записывания бесед, фотографирования и видеосъемок — за все нужно было отчитываться и оправдываться перед раздраженным отсутствием результатов начальством.

У начальства в свою очередь тоже был повод для волнений: центр явно отставал в бдительности от периферии. В Санкт-Петербурге шел громкий процесс над «норвежским шпионом» Александром Никитиным. Во Владивостоке поймали «японского шпиона» Григория Пасько. А в Москве «трудились» лишь над делом психически нездорового «английского шпиона» Платона Обухова. Нужно было «шпионское» дело, и не просто дело, а показательное, громкое.

И тут — удача! Наконец-то в результате прослушивания квартиры зафиксирована передача какой-то бумаги под интригующим названием «Политика России на Корейском полуострове». Не беда, что, как потом выяснилось, это был текст уже озвученного публичного доклада, что ничего даже напоминающего секреты в нем нет. Но есть факт передачи, есть задержанный, а затем и поспешно выдворенный из страны южнокорейский дипломат, есть арестованный за передачу российский гражданин — значит, операция успешно завершена. Все остальное — улики, доказательства — дело техники и опыта, которых не занимать. Скелет есть, а мясо можно нарастить в процессе следствия. В истории спецслужбы были дела и покруче и с людьми гораздо более значимыми. Преемственность — большое дело.

Кстати, в разглашении сведений о российско-южнокорейских связях, о чем, собственно, первоначально в информации посольства шла речь, я даже не обвинялся, а утечка материалов по Северной Корее, как выяснилось в суде, продолжалась и во время моего пребывания в «Лефортово».[70]

Для того чтобы показать свой успех, ФСБ не жалела ярких красок и превосходных степеней в описании меня и моей хоть и руководящей, но весьма скромной должности в МИДе. С ее подачи «Независимая газета» утверждала: «Арестованный органами ФСБ по обвинению в шпионаже заместитель директора Первого департамента Азии МИД РФ Валентин Моисеев являлся крупнейшим российским специалистом по Северной и Южной Корее и фактически единолично формулировал позицию МИДа в отношении Сеула и Пхеньяна, так как дипломатов такого класса там больше нет»[71] и, разумеется, по мнению сотрудника ФСБ, «равного ему по ценности агента у них (южнокорейцев. — В. М.) нет и не было».[72] Из газеты «Российские вести» со ссылками на «откровенную беседу» с контрразведчиками можно узнать, что «Моисеев — личность незаурядная, видный специалист-кореевед», что «у южнокорейских спецслужб появился первоклассный источник секретной информации».[73]

Возня ФСБ вокруг южнокорейского посольства проходила на фоне раздражения властей от агрессивного и бесцеремонного поведения южнокорейцев в России. Специалистам было понятно, что и кто стоит за вдруг проснувшимся интересом российских СМИ к событиям 1983 года, за дорогостоящими экспедициями журналистов к месту падения пассажирского самолета в океане. Или за тем вниманием, которое неожиданно стали привлекать лесозаготовки, осуществляемые на территории России северокорейцами, тихо, кстати, свертываемые ко времени пробуждения «внимания».

Трудно понять с позиций целесообразности истинные цели передачи в 1994 году шифрпереписки Москвы и Пхеньяна накануне и в годы Корейской войны. При том, что все остальные государства, причастные к тем событиям, держат свои материалы в секрете.

Первый сигнал «угомониться» для южнокорейцев прозвучал в октябре 1996 года, когда во Владивостоке неизвестными был убит в подъезде своего дома вице-консул, советник генерального консульства Республики Кореи в этом городе Цой Док Кын.

На Дальнем Востоке у корейцев свои интересы, обусловленные историей и заходящие столь далеко, что даже на официальном уровне они не раз заявляли, что после объединения страны они могут и не согласиться с существующей российско-корейской границей, согласованной с КНДР.

Сигнал не был понят. Южнокорейцы наивно предлагали финансовую помощь для раскрытия преступления, полагая, что неудачи в поисках преступника объясняются недостаточным финансированием розыскных служб.

Нужно было как-то поставить южнокорейцев на место. Громкий шпионский скандал был как нельзя кстати и, похоже, решения, связанные с ним, принимались без особых сомнений.

Размышляя над произошедшим, я не могу не отметить, что моя должность в МИДе не пустовала ни минуты. Меня сменил Георгий Давидович Толорая — дипломат «российского призыва», начавший карьеру перед распадом Советского Союза сразу с должности начальника корейского отдела в МИД РСФСР не без протекции своего тезки заместителя министра иностранных дел России Георгия Фридриховича Кунадзе. Когда-то мы вместе работали в ИЭМСС, потом в Пхеньяне — он там был в Тогпредстве. Я даже давал ему рекомендацию для вступления в партию, куда его, правда, не приняли. Зато потом он козырял тем, что в партии никогда не состоял, не уточняя, по какой причине.