Энн Райс - Гимн крови

• Название: Гимн крови
• Автор: Энн Райс
• Жанр: Ужасы и Мистика

Вниманию читателя предлагается десятый том "Вампирских хроник" — «Гимн крови.»

На этот раз популярный антигерой вампир Лестат является рассказчиком, и он одержим идеей стать святым. Вообще-то, будучи вампиром, он не очень подходит для этой роли, но желание быть хорошим не дает ему покоя. Он бьется над решением, превращать ли в вампира умирающую Мону Мэйфейер, предмет любви новоиспеченного вампира Куинна Блэквуда. Наконец он решается на превращение, несмотря на гнев, который, как он знает, испытает ее семья, узнав, что она стала вампиром.

---

Стирлинг расставлял стулья вокруг стола, играя в гостеприимство. Он пытался замаскировать свое изумление при виде Моны. Когда при пугающих обстоятельствах он увидел Квинна в качестве вампира — это было чудом. А потом снова, в ту ночь, когда мы пришли к нему, чтобы сказать, что Меррик больше нет… Но Мона. У него просто не укладывалось в голове. Белая как снег сорочка Ровен скользила по грязи. Она не обращала внимания. Она что-то бормотала или напевала, я не мог разобрать ни слова, тем более понять их значение. Михаэль так смотрел на дуб, будто бы разговаривал с ним. Затем он снял свой измятый белый пиджак. Повесил его на спинку стула. И продолжал смотреть на дерево, будто желая закончить свою беззвучную речь. Этот мужчина напоминал скалу и был восхитительно сложен.

Стирлинг усадил Мону на ее стул и предложил Квинну присаживаться рядом. Я поджидал Ровен и Михаэля.

Внезапно Ровен обернулась и заключила меня в объятия. Она прижалась ко мне так сильно, как может только сметная женщина, вся — льнущий ко мне благословенный шелк и мягкость, и шептала слова, которые я не мог понять. Ее взгляд быстро пробегал по мне, пока я стоял, замерший, как камень, а мое сердце неистово билось. Затем она стала ощупывать меня всего, распростертые ладони на моем лице, в моих волосах, затем взяла мою руку и переплела свои пальцы с моими. В конце концов, она поместила мою руку между своих ног и отстранилась, задрожав всем телом, отпуская меня и глядя мне прямо в глаза. Я едва не лишился рассудка. Есть у кого-нибудь ответ, как мне справиться с последствиями бури в моей душе? Я запер свое сердце в шкатулку. Я наказал его. Я выдержал. Все это время Михаэль не смотрел на нас. Он нашел себе какое-то местечко, спиной к дубу, лицом к Моне и Квинну, и он разговаривал с Моной, заведя старую отеческую пластинку о том, как она мила и прекрасна, и что она его дорогая доченька. Я мог видеть все это краем глаза, а потом, в порыве чистейшего малодушия, я сломал замок и выпустил себе на волю. Я схватил гибкую Ровен и поцеловал ее в лоб, целовал сладчайший бархат ее лба, а потом ее мягкие несопротивляющиеся губы и позволил ее свободным рукам выскользнуть, чтобы наблюдать, как она присаживается на стул рядом с Михаэлем. Тишина. Свершилось.

Я проследовал к другому концу стола и сел рядом с Моной. Я был самым печальным образом переполнен желанием. Не передать словами, что значит так желать кого-либо. Я закрыл глаза и стал прислушиваться к звукам ночи. Ненасытные омерзительные существа пели изумительно. И ходили по мягкой плодородной земле твари настолько отвратительные, что не берусь описать. И нескончаемо громыхали в прибрежной зоне поезда. И чудовищно завывала каллиопа на речной лодке, которая перевозит туристов вверх и вниз по водному пути пока они пируют, смеются, танцуют и поют.

— Сад зла, — прошептал я.

Я отвернулся, как будто ненавидел их всех.

— Что ты сказал? — спросила Ровен.

На мгновение ее глаза перестали лихорадочно блуждать.

Все, кроме поющих монстров, притихли. Монстров с крыльями и с шестью или восьмью лапами или вовсе без лап.

— Это просто фраза, которую я использовал, чтобы описать планету, — сказал я. — В старые временна, когда я ни во что не верил, когда я верил, что единственные законы, это эстетические законы. Но я был молод и едва рожден для крови, и глуп, потому что ожидал еще чудес. Пока я не понял, что мы все больше узнаем ни о чем и не узнаем ничего. Иногда я снова вспоминаю фразу, когда выдается ночь, как эта, такая же неожиданно прекрасная.

— А сейчас ты во что-нибудь веришь? — спросил Михаэль.

— Ты меня удивляешь, — сказал я. — Я думал, что ты ожидаешь, что я все знаю. Так обычно думают смертные.

Михаэль тряхнул головой.

— У меня ощущение, что ты постигаешь мир, ступень за ступенью, как большинство из нас.

Его взгляд перекинулся на банановые деревья за моей спиной.

Казалось, он тоже был поглощен ночью и глубоко страдал от мыслей, которых у меня не было надежды из него вытянуть. И он не собирался показывать, что страдает. Это ранило.

Просто его переживания стали слишком значительными, чтобы он мог их скрывать, и его сознание волновалось, едва не нарушая правила хорошего тона.

Мона боролась со слезами. Конечно же, это место, со скрытым садиком, хорошо спрятанным от улиц Садового квартала с его перенаселенными домами, было для нее священным.

Ее правая рука скользнула в мою левую руку. Ее левая рука находилась в ладони Квинна, и я знал, она ухватилась за него так же крепко, как за меня, снова и снова пытаясь обрести уверенность.

Что касается моего возлюбленного Квинна, то он испытывал жесточайший дискомфорт и неуверенность во всем. С чувством неловкости он изучал Ровен и Михаэля. Ему еще никогда не доводилось находиться в обществе такого количества смертных, которые знали, кто он. На самом деле он был с таким смертным лишь однажды, и этим смертным был Стирлинг. Он тоже чувствовал присутствие пожилой души в комнате прислуги. Это ему не нравилось.

Стирлинг же, правильно догадавшись, что разоблачение свершилось, что Ровен смягчилась и погрузилась в мысли, похоже, испытывал стреноженный гордостью страх.

Он находился слева от меня, на значительном расстоянии, и смотрел на Ровен.

— Во что ты веришь теперь? — нетвердо, но настойчиво спросила меня Мона. — Я хотела сказать, что если старая версия с садом зла оказалась неверной, что ее заменило?

— Верю в Создателя, — ответил я. — В того, кто соединил это все вместе, с любовью и смыслом. Как иначе?

— Аминь, — со вздохом сказал Михаэль. — Кто-то, кто лучше нас, должен быть, кто-то, кто лучше любого существа на Земле, кто-то проявляющий сострадание…

— Ты проявишь сострадание к нам? — спросил Квинн. Это было резко.

Он смотрел прямо на Михаэля.

— Я хочу, чтобы вы сберегли мой секрет так же, как и секрет Моны.

— Твоя проблема в том, что ты думаешь, что все еще человек, — ответил Михаэль. — Твой секрет в полнейшей безопасности. И именно так, как ты хочешь. Переждите ради на всякий случай некоторое время. Потом Мона может вернуться в семью. Абсолютно нет никаких препятствий.

— Тебе это кажется удивительно простым, — подозрительно сказал Квинн. — Почему так?

Михаэль коротко и горько рассмеялся.

— Вам необходимо понять, кто такие Талтосы и что они с нами сделали, — негромко сказала Ровен. — И что я сделала с одним из них, слишком быстро, слишком неосмотрительно.

Ее глаза затмились воспоминаниями.

— Я не знаю и не понимаю, — сказал Квинн. — Я думаю, Лестат подразумевал, что мы обменяемся секретами. Есть вещи, которые Мона просто не в состоянии объяснить. Они для нее слишком мучительны. В них замешаны вы. Получилось, что она будто связана клятвами и не может освободиться. Ясно лишь одно. Она хочет найти свою дочь, Морриган.

— Я не знаю, сможем ли мы помочь, — сказал Михаэль.

— Я теперь сама смогу разыскать Морриган, — запротестовала Мона. — Я теперь снова полна сил.

Ее рука сжала мою ладонь.

— Но вы должны рассказать мне то, что я должна знать. Два года я пролежала в постели, растерянная и безумная. Я до сих пор не пришла в себя. Я не понимаю, почему вы так и не нашли мою дочь.

— Мы пройдем через это снова, — сказал Михаэль успокоительно.

Ровен что-то бормотала себе под нос. Потом вернулась к реальности; ее взгляд, неуверенный и рассредоточенный, как по пустому пространству заскользил по столу.

— Я знаю о вас, — сказала она. Ее слова вырвались с шипящим звуком и прозвучали вкрадчиво. — Я имею в виду о том, кто вы — Кровавые дети. Охотники за кровью. Вампиры. Я знала. Это было не просто. И Михаэль знал. Знание приходило постепенно.

Она посмотрела прямо на меня, впервые с тех пор, как заговорила.

— Я видела одного из вашего племени. Он шел по кварталу. Это был мужчина. С черными волосами, очень красивый. Казалось, он ничего не замечает вокруг. Он будто бы кого-то искал. Меня охватило парализующее двойственное чувство: я чувствовала влечение к нему и в то же время я его боялась. Вы знаете мои силы. Они не развиты так, как могли бы. Я ведьма, которая не хочет быть ведьмой, безумный ученый, который не хочет быть безумным. Я хотела разузнать о нем. Я хотела последовать за ним. Это было очень давно. Никогда не забуду. Знать, что он не человек, но и не призрак. Не знаю, рассказывала ли я о нем кому-нибудь.

— А потом из Таламаски пропала та женщина. Ее звали Меррик Мэйфейр. Происходящая из той ветви цветных Мэйфейров, которые поселились в деловой части. Не могу вспомнить. Думаю, это была Лили Мэйфейр. Или Лорен? Я не выношу Лорен. У нее порочный склад ума. Лорен, которая рассказывала мне, что среди Мэйфейров есть немало цветных, но эта Мэррик не была близка ни с одним из них. У этой Мэррик были выдающиеся экстрасенсорные способности. Она знала о нас, о компании с Первой улицы, но действительно не хотела пересекаться. Большую часть своей жизни она провела в Таламаске и мы практически ничего о ней не знали. Мэйфейры ненавидят, когда они не знают о Мэйфейрах. Лорен рассказывала, что как-то, когда в доме проходил праздничный прием, пришла Мэррик, ты знаешь, тот бенефис в честь защитников, после того, как Михаэль все отреставрировал, после того, как прошли плохие времена и до того, как Мона действительно серьезно заболела. Эта женщина, Меррик, она проходила по Первой улице вместе с туристами. Только представьте, лишь для того, чтобы увидеть центр. Но нас там не было. Мы не знали.