Игоpь Семенов - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Игоpь Семенов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Игорь Семенов Рассказы

Открытое письмо оптимального пессимиста…

Я — умеренный оптимист или оптимальный пессимист. Это предполагает, что я люблю людей. Немного, но люблю. Особенно женщин. У них есть такие штучки, которые называются… Нет, я не об этом. Являясь оптималистом, я по совместительству пробую писать, оттачиваю, так сказать, перо на сердцах нежной части человечества, именуемой читателями. Как правило, пишу я как раз про те самые штучки, которые есть у женщин (хотя сейчас речь идет не об этом). Вообще-то, по натуре существо я довольно безобидное, часами могу восхищаться полетом мухи, тупо бьющейся об оконное стекло, или рассматривать натюрморт с горой красных яблок. Я очень любознателен и пытлив по натуре. Еще с детства, разбирая кукол сестры, я интересовался их внутренним миром. Сейчас же я чаще всего я люблю рассматривать проходящих мимо меня женщин, гордо несущих свои штучки… тьфу, опять не про то. Так вот как сказано выше, я пытаюсь проникнуть в литературу, примкнув к пишущей и сочиняющей братве. Я с детства пытался сделать себя похожим на Толстого и его однофамильца Толстого другого. С этой целью я всеми органами своего туловища старался впитывать жизнь. Меня в пятилетнем возрасте сразу заинтересовал телевизор, особенно взрослые программы, в которых показывались женские штучки… тьфу. Штучки… да что такое? Вот всегда так. Привяжется какое-нибудь слово в самый неподходящий момент.

Лучше перейти на новую строчку и начать с красной строки, тогда появится другая мысль. Например, о погоде или летнем отдыхе в пионерском лагере, когда я десятилетним сорванцом подглядывал за пионервожатой Зиночкой. У Зиночки были маленькие, словно ранние яблочки, штучки, которые мне всегда хотелось потрогать. Но ко всему прочему, я очень застенчив. Даже когда издеваюсь над произведениями других людей, я краснею и стесняюсь. Когда пишу, не стесняюсь, а потом начинаю испытывать неловкость. Так и к Зиночке я не смог обратиться со своей просьбой, хотя другие мальчишки из нашего отряда во всю пользовались ее добрым характером. Вот такой я стеснительный человек. В довершение к этому я очень добрый, просто рубака — парень. Нет, все-таки рубаха-парень. Я никогда не обижал мух, ни пальцем, ни газетой, свернутой в трубочку. И не потому, что брезглив, а потому что добр, как Зиночка со своими штучками…

С этой новой строки я хочу поведать миру о своем гнусном характере. В глубине моей души живет еще один человек, который не любит людей, не восторгается цветочками и женскими штучками. Он их ненавидит (цветочки). Для него нет большей радости, чем сделать гадость ближнему, выкопать яму соседу или не подставить вторую щеку для удара. Он тоже хочет писать, но не может, потому что слишком груб. И он заставляет меня делать это, особенно когда я испытываю алкогольное отравление. В такие моменты я не могу контролировать себя, и из-под моего пера рождаются злобные пасквили на российскую действительность или пародии на моих коллег по писательскому цеху. Как я мучаюсь в такие минуты, какие муки посещают мою совесть, что предполагаемый зиночкин отказ по сравнению с ними кажется детской шалостью со спичками. Я, конечно, пытаюсь бороться с ним (с самим собой), но не могу же я так сразу отказаться от ежевечернего поллитра водки. Это трудно.

Но я справлюсь, я тоже стану настоящим человеком, как Маресьев. Даже в том случае, если у меня будут целы обе ноги. Ему помогло небо, мне же помогут маленькие женские штуковинки, украшающие нашу серую жизнь. А может быть, я даже пойду дальше Маресьева и стану сверхнастоящим человеком. Ведь я же — оптимист, так почему же не надеяться на лучшее? Особенно зимой, за которой последует лето с солнцем, пляжами и девочками в мини-бикини, из под коих так призывно выглядывают изящные безделицы.

ЖИЗНИ ВОПРЕКИ (Произведение непонятного жанра)

Бутылке "Столичной" посвящается…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Хорошо сидим (Продолжение)

Глава совершеннолетняя. Честный инженер Штангенциркуль

Штангенциркуль Федор Ильич служил в засекреченном проектном институте на ставке инженера уже десять лет. Работником он был аккуратным и исполнительным, за что неоднократно отмечался почетными грамотами и небольшими вымпелами победителя соцсоревнования. Коллектив его отдела был интернациональным и включал кроме Федора Ильича еще трех русских: Абазаева Дамира Нургалиевича, Дергаладзе Ивана и Погосяна Артема Мандрыговича. Частенько все они собирались вместе, дома у кого-нибудь, веселились и дружили семьями. Так бы все и продолжалось, если бы в одно прекрасное утро не произошла следующая история.

В то самое злосчастное утро, когда агент Бакстер наживал свое первое крупное состояние на российской земле, а Мурзин-Уоррен докатился до бесплатной починки текущих кранов, в секретном институте случилась пренеприятная история. Утро это было в общем-то ничем не примечательно. Оно не являлось утром стрелецкой казни, равно, как и не подарило миру нового Альберта Энштейна. Простое весеннее утро было обычным для большинства жителей города N. Если быть более точным, то для всех жителей, кроме сотрудников засекреченного института. В это самое утро они в приподнятом настроении ожидали выдачи зарплаты.

Бухгалтер Перепелкина, едва забежав в институт, тут же радостно упорхнула в банк, уже предвкушая покупку во время обеденного перерыва ботинок своим лоботрясам. Все сотрудники затаились, готовые по условному сигналу сорваться с мест и слиться в единую очередь перед вожделенным окошком.

Перепелкина вернулась к обеду. Она немного сутулилась и старалась никому не глядеть в глаза. От каждого встречного по дороге к своему кабинету вопроса "Скоро?" и "Можно занимать?" она еще больше сгибала голову и сутулилась. В дверь кассы она вошла, согнувшись в поясе почти пополам. Недоумение прокатилось по институту. Инженеры, начальники, чертежники, ОТК, вахтеры и уборщицы выстроились перед окошком и благоговейно замерли.

Окошко отворилось через пятнадцать минут, явив взглядам собравшихся угол несгораемого шкафа и скорбное бухгалтерское лицо.

— Денег сегодня не будет. — Трагично произнесла Перепелкина.

— Завтра? — В надежде выдохнула очередь.

— Неизвестно. — Ответил бухгалтер рассеянно.

Денег не дали ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, ни месяц спустя. Сотрудники всполошились, они вылавливали в коридорах и туалетах начальство и, теребя его пуговицы, допытывались, не забыло ли о них правительство. Начальство пожимало плечами и успокаивало, что ситуация под контролем. Часть особенно передовых сотрудников перестала появляться на рабочих местах, что, впрочем, никто не заметил в создавшейся ситуации.

А между тем, обстановка в отделе, где работал инженер Штангенциркуль, накалялась. Первым начал неуравновешенный Дергаладзе.

— Евреи продали Россию, — безапелляционно заявил он, искоса взглянув на согнувшегося над своим столом Федора Ильича.

— Точно, — кивнул головой Абазаев, — вместе со своей Памятью.

— Куда деньги девал? — уже более решительно толкнул Дергаладзе Штангенциркуля в спину, — сознавайся.

— А я то тут при чем? — недоуменно воззрился на него Федор Ильич.

— Как это при чем? — возмутился Дергаладзе, — ты ж — еврейская морда.

— Ну и что? — не понял Штангенциркуль.

— Еврей — значит сионист, — уточнил начитанный Погосян.

— Ах он еще и сионист? — не на шутку разозлился Дергаладзе, — тогда его вообще убить надо.

— Только сначала пусть деньги вернет, — заметил практичный Абазаев.

— С процентами, — добавил Погосян.

— Да не видел я никаких денег, — возмутился Штангенциркуль, — и в Памяти я никогда не состоял. Вы ж меня знаете.

— Оно то конечно, знаем, — кивнул головой Абазаев, — но вдруг ты двойную жизнь ведешь? Вдруг ты израильский наймит?

— Я? — воскликнул Штангенциркуль в панике, — Я наймит? Да вы что, с голоду с ума посходили? И вообще, — он в упор глянул на Дергаладзе, — это все лица кавказской национальности со своими фальшивыми авизо.

— Что-что? — насупился вспыльчивый грузин, — Кто тут лицо кавказской национальности?

— А точно, — ожил Погосян, — это все чеченцы.

— Ну я то ведь не чеченец, — оживился Дергаладзе.

— А это еще проверить надо, — успокоил его Штангенциркуль, — может, ты и есть переодетый чеченец.

— Замаскированный, — веско добавил Абазаев.

— Ага, — зло сплюнул Погосян.

— Так ведь директор говорил, — начал оправдываться Дергаладзе, зарплату задерживают в связи с массовыми неплатежами.

— А почему мы должны верить тому, что говорит директор? глубокомысленно изрек Погосян, — Какая у него фамилия? Шпынь? Так я вам скажу, что это самая еврейская фамилия и есть. Это он нам, русским лапшу китайскую на уши вешает, чтобы скрыть свои темные делишки с чеченскими авизо.