Роман Гуль - Азеф

• Название: Азеф
• Автор: Роман Гуль
• Жанр: История

---

- Карета готова?

30

По 16-й линии Васильевского острова в экипаже ехали Швейцер и Покотилов. Покотилов спокоен. Не говорил ни слова. У Тучкова моста увидели фигуру Боришанского. Покотилов с двумя бомбами вылез. Боришанский сел в экипаж. У Боришанского глаз подергивался тиком. Возле облупленного дома купца первой гильдии Сыромятникова, извозчик-Сазонов остановился. Швейцер и Боришанский сошли. Швейцер отдал Сазонову пакет со снарядом. Спрятав его под фартук, Сазонов поехал шагом.

В 11 все были на местах. Савинков с видом петербургского фланера прошел по Фонтанке. Диспозиция ясна. Все спокойны. Он шел к Каляеву на Цепной мост.

- Янек, веришь? - подойдя, проговорил Савинков.

- Мне не достало снаряда. Почему Боришанский, а не я?

- Он сказал бы, наверное, тоже самое. Будь спокоен, трех метальщиков достаточно.

Странно улыбаясь, Савинков пошел к Летнему саду. Его охватывало щемящее чувство, как на номере облавы, когда начался уже гон и слышится, кустарником шелестит выходящий зверь. "Для этого стоит жить", - пробормотал Савинков. В Летнем саду он сел на скамью, вынул портсигар и с необыкновенным удовольствием закурил.

31

Министерский кучер Никифор Филиппов вышел из каретника в синем кафтане с подложенным задом, в ослепительно белых перчатках. Осмотрел карету, открыл дверцу, заглянул: - вычищена ли. Конюха держали рысаков подуздцы.

Поднявшись на козлы с колеса, схватив вожжи в крепкие руки, Филиппов осадил бросившихся вороных коней. Тихим, красивым ходом выехал за ворота, на Фонтанку. Рысаки кольцами гнули черно-лебединые блестящие шеи.

Карета замерла в ожидании министра. Сзади становились экипажи сыщиков. Вышли велосипедисты. Все ждали появления пожилого человека в треуголке. Без четверти двенадцать Плеве быстро прошел к распахнутым дверцам кареты. Велосипедисты сели на велосипеды. Рысаки тронули. Плеве был сумрачен. Карета неслась к расставленным Савинковым метальщикам. Плеве не знал, что у Рыбного ждет Боришанский. У дома Штиглица Покотилов. Плеве обдумывал, как начнет доклад императору по поводу "Сводки заслуживающих внимания сведений по департаменту полиции". Карета мчалась стремительно. И вскоре во всем великолепии перед ней вырос расстреллиевский Зимний дворец. Ровно в двенадцать рысаки встали у дворцового подъезда.

32

Чтобы спасти боевую организацию, террористы выезжали из Петербурга в разных направлениях. Слежка за Боришанским у здания департамента была явной. Если б он с бомбами не бежал проходным двором, боевая была бы разгромлена.

С динамитом в желтом чемодане Швейцер уехал в Любаву. Боришанский в Бердичев. Каляев в Киев. Покотилов в Двинск. Савинков в Двинск - другой дорогой.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

В черном, шелковом платье, в номере гостиницы "Франция" в кресле сидела Дора Бриллиант. Савинков уехал по объявлению "Нового Времени" смотреть квартиру на Жуковской. Фигура Доры выражала тоску. Даже, пожалуй, болезненно-напряженную. Тосковали лучистые, темные глаза. Тосковали бледные руки.

Дорогое платье придавало странный вид этой женщине. Она походила на раненую птицу, готовую из последних сил оказать сопротивление.

Дора медленно прошла из угла в угол. Неумело, словно грозя оторваться, за Дорой волочился по ковру длинный шлейф. Дора подходила к окну, садилась, вставала. Она тяготилась жизнью в гостинице. И ролью содержанки англичанина Мак-Кулоха.

В этом городе, где Дора никогда не бывала, страшно разорвавшись в куски во время приготовления бомбы, умер любимый ею Покотилов. Теперь смотря в окно на чужой петербургский вид, Дора знала, зачем она здесь. И когда так думала, ей было легко и убить и умереть.

Распахнув с шумом дверь вошел Мак-Кулох. Он в модном костюме, в рыжих английских ботинках. В зубах трубка, с которой не расстается.

- Ну как?

-Не квартира, Дора Владимировна, а восторг! Хозяйка немка-сводница не живет в доме. Совершенно отдельная. Лучше желать нельзя. Завтра же переезжаем. Сегодня съезжу на Обводный за Ивановской. И заживем с вами, дорогая моя, прекрасно! - Савинков близко подошел к Доре.

Дора отстранилась.

- Поскорей бы переехать, - тихо сказала, - в этой отвратительной гостинице я измучилась.

- Дора Владимировна, вы сегодня грустны. Что случилось?

- А разве для нашего дела надо быть веселой?

- Бог мой, какая вы право! Говорю, что дело пойдет блестяще. И надо быть уж если не веселой, то бодрой. Иван от квартиры будет в восторге! Только не знаю как с автомобилем? Дора, вы любите автомобили?

- Мне кажется, что вы так входите в роль, что иногда всерьез принимаете меня за свою содержанку.

- Перестаньте Дора, в вас живет тысячелетняя еврейская грусть, это красиво, но утомительно. Итак, завтра в четыре часа переезжаем. А сейчас идемте обедать.

- Но неужто нельзя подать сюда?

-Моя дорогая, - строго сказал Савинков, - я говорил, в вашей роли могут представиться более неприятные эпизоды. Поэтому пойдемте в общий зал, чтобы все видели, как богат Мак-Кулох и какая у него красивая любовница.

Не дослушав, Дора встала, вынула из шкафа дорогое малиновое манто.

- Дора Владимировна, милая, манто прекрасно, но в черном платье вас видели слишком часто. К обеду надо надеть хотя бы стальное. К тому же, заметьте, черное шелковое, - классический мундир террористок. Прошу вас.

Дора покорно ушла за перегородку надеть стальное с серебром.

2

Квартира Амалии Рихардовны Бергеншальтер на Жуковской 31 опустела из-за японской войны. Жили тут: генерал Браиловский, адъютант поручик Недзельский и ротмистр Рунин. Это была холостяцкая, видавшая виды квартира. Но полк выступил на Дальний Восток. И квартиру случайно сняли террористы.

Новые господа подъехали на длинной мягкой машине. Был июнь. Мак-Кулох одет в английский серый костюм с тысячью всяких пятнышек. Широкий галстук с жемчуговой булавкой. Широкополая шляпа, каких в России не знают. Надменные манеры. Длинные пальцы рук. Плечи остро выступают вперед. Грудь чуть впалая. Глаза оригинальны поперечным разрезом. Но мало ли каких глаз у англичан не бывает. Мак-Кулох гибкий, безукоризненно одетый джентльмен.

Под руку с любовницей прошел в квартиру. Малиновое манто чересчур ярко для дамы общества. Но его любовница - бывшая певица от Буффа. Шляпа с белым страусом. Ноги в крохотных золотых туфлях.

- Как вам нравится, Дора? - говорил Савинков, водя Дору по комнатам. Недурно?

- Удобно. А когда придет Прасковья Семеновна Ивановская?

- Завтра, в девять.

В желтой гостиной Савинков, закуривая трубку, улыбался.

- Вы грустите, Дора, что носите на себе все эти роскоши, а каково курить трубку, когда больше всего на свете любишь русскую папиросу?

- Когда придет Сазонов?

- Завтра к вечеру. Но по объявлению наверное попрет целая армия лакеев. Надо быть осторожнее.

Савинков прохаживался по желтой гостиной, попыхивая трубкой.

- Скажите, Павел Иванович, правда что у вас в Петербурге жена, дети и вы их не видите?

- Правда. Откуда вы знаете?

- Алексей говорил. Вы не видите их совершенно?

- Нет.

Дора замолчала.

- Вашей жене тяжело. Она революционерка?

- Нет. Просто хорошая женщина, - засмеялся Савинков.

- Тогда вдвое тяжелее. У нас ведь нет жизни, такой как у всех, мы не живем.

Савинков никогда не видал в женщине такой смешанности грусти и решимости, как в Доре. Преданность делу революции была фанатична. Он знал, хрупкая, болезненно-красивая, Дора пойдет на любой террористический акт.

- Вот смотрю на вас, похожи вы, Дора Владимировна, на раненую птицу, которая хочет отомстить кому то. Вы правы, вы не из тех, кто любит жизнь. Возьмем хотя бы такую мечту, - побеждает революция, революционеры приходят к власти. Я не представляю себе, как вы будете жить? Представляю "Леопольда", он прекрасный химик. Ивана, он директор треста. Егора, Мацеевского, Боришанского, всех, но вас, - нет.

Дора слушала, чуть улыбаясь из подбровья лучистыми, грустными глазами.

- Может быть вы и правы, не знаю, что бы я делала в мирное время. Всю жизнь стремилась к научной работе Не удалось. А теперь не хочу и не могу. Вот недавно, гостила у знакомых: лес, луга, фиалки, чудесно, и вы знаете, я не могла. Почувствовала, что надо уехать, потому что от этого воздуха, цветов, размякнешь, не будешь в состоянии работать. И уехала.

- Вы из богатой семьи?

- Из зажиточной. Мой отец купец, жили хорошо, были средства. Но родители до исступления ортодоксальные евреи, это помешало образованию, я ушла из дома, пыталась пробиваться, ну, а потом захватило революционное движение и на всю жизнь...

- Странно, - говорила она, - как сильны бывают встречи. На меня неизгладимое впечатление произвели два человека. Брешковская и Гершуни. После них я пошла в революцию, и революция стала моей жизнью. Раньше я не представляла себе, что есть люди беззаветно отдающиеся идее. Вы встречались с Григорием Андреевичем?