Всеволод Иванов - Алтайские сказки

• Название: Алтайские сказки
• Автор: Всеволод Иванов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Всеволод Иванов Алтайские сказки

I КУРГАМЫШ-ЗЕЛЕНЫЙ БОГ

Туянчи-Осень траву поела, листья дерев жует.

Старая, злая; нос — чисто гнилой сучок, лицо — прошлогодняя саранка. Клыки скалит.

— Все пожру!

Дрожат листья, жмутся — умирать никому не хочется.

Ладно.

По Желтому озеру на бревне плывет Кургамыш-зеленый бог. Лицо — широкое, ласковое лицо, а глаза, как у лошади — большие. Хохочет:

— Гу-у… Я плыву… Гу-у…

Эхо кувыркается со скалы на скалу, с горы на гору. Ручьи бьют каплями серебряными о камни:

— Ти… ти… ти…

Здравствуются с зеленым богом.

Туянчи увидала его. Озлилась еще сильнее.

На кедр вскочила. Шипит:

— И тебя слопаю!

И Кургамыш ее увидал.

Как вскрикнет:

— Зачем лес портишь, кикимора?

А та как плюнет. Слюна в озеро пала, льдинками поплыла. Холодом пахнуло.

Кургамыш тоже рассердился.

— Я тебя! — кричит.

Выскочил на берег, к Туянчи бросился.

Схватились они биться.

Черным клубом пыль идет; вода кипит; горы стонут. Тайга колеблется, как платье от ветра.

— Убью! — рычит Кургамыш.

— Съем! — шипит Туянчи.

Ладно.

И день. И два. И три. Конца битве не видать…

Только листья качаются, жмутся, молятся:

— Хорошо бы Кургамыш победил! Ах, хорошо!

Узнал старый бог-Кутай, всем богам бог, у которого трон из чистого золота в тени березы с алмазными листьями, а подножье — облака, а конь — синегривый, а чамбырь из красного гаруса. Сказал:

— Нельзя богам сердиться, накажу. Бросьте.

А те не бросают. Кургамыш отогнул лицо от драки, крикнул:

— Вот убью и брошу.

И опять за лицо Туянчи схватил.

И махнул рукой старый бог-Кутай. Рассердился.

В невидимом вихре понеслись Туянчи и Кургамыш. Крутятся, вертятся.

Ветер. Стужа.

Зима, по-вашему, приходит.

Когда повернется к земле Туянчи, — космы упадут на бор, вздохнет — снег идет, холодно.

Кургамыш повернется: оттепель, солнце выглянет.

И так долго носятся.

А потом Вунт едет — конь у его белый, седло из старой меди, а подковы из китайского золота.

Улыбается.

— Будет, — говорит: — тепло надо. Уходи, Туянчи.

Туянчи прячется в логовище. Злится, когти точит:

— Подожди… — шипит.

Опят плывет по Желтому озеру Кургамыш-зеленый бог. Хохочет:

— Гу-у… Я плыву… Гу-у…

Травы ему кланяются, ароматы курят. Листья навевают прохладу. Радуются:

— Наш бог плывет…

А он лицо широкое, лохматое как кедр, во все стороны поворачивает. Хохочет от радости:

— Гу-у… Гу-у…

II БАРАН

Ходит баран по горам. Жирный.

Ладно.

Кучича — злая ведьма в болоте лежит. На солнце брюхо греет.

Думает:

— Если год брюхо на солнце держать — сильно оно блестеть будет?

И видит — вверху по горам, баран ходит. Курдюком трясет.

Говорит Кучича:

— Баран! Дети есть у тебя?

— Есть, — ласково отвечает баран. (Все жирные ласково отвечают.)

— Хочешь, — говорит Кучича, — научу их брюхо на солнце греть?

Думает баран:

— Если я по горам лазить умею, да еще мои баранята брюхо греть научатся (а это что-то должно быть умное), и совсем хорошо барану на свете жить будет.

Говорит баран:

— Учи.

Ладно.

Одно лето — зима выпила, другое выпила, только за третье принялась пожелтело оно с перепуга…

Говорит Кучича:

— Бери своих баранят. Научились.

Обрадовался баран, с радости из курдюка сало даже закапало.

Говорит:

— Спасибо.

Видит: тащатся в гору баранята. Втрое жирнее отца. Втащились — и хлоп!

Лежат кверху брюхом. Шерсть только шелковистую ветер на брюхе в колечки завивает.

Ладно.

Лежат. Солнце брюхо им греет.

Думает баран:

— Вот сейчас должно быть оно и придет.

Ждал, ждал. Ничего не дождался.

Говорит:

— Айда, баранята, по горам лазить.

— Нет, — отвечают баранята, — брюхо тогда солнце греть не будет. Не пойдем.

Лежат да еще кричат на отца:

— Тащи травы! Жрать хочу, видишь брюхо морщится с голоду.

А Кучича в болоте от радостной злости лапами в кочки бьет, прыгает:

— Вот, мол, — наделала.

А баран — все тоньше и тоньше и курдюк пропал. Плохой стал баран.

А баранята по-прежнему брюхо греют.

Ладно.

Узнал дух Ори про Кучичу, плюнул и сказал:

— Вот, дура, как теперь баран без курдюка будет.

Рассердился. Взял Кучичу в сало превратил и барану в курдюк всунул.

— Болтайся, — говорит.

А баранят съел.

— Все равно, говорит, не заблестите.

Я говорю:

Вот почему, когда барана на спину положишь — орет, а курдюк редко хорошему человеку достается — Кучича там торчит. Злая.

Ладно.

III КУЯН

Койонок-бог (борода — пихта верхушкой вниз) сидел в тени березы с золотыми листьями. Иримчик жует и губами толстыми (доволен!) шлепает:

— Н-на!.. Н-на!..

А там, подле подошвы горы, далеко, заяц-Куян, обжора, траву щиплет.

Смотрит на Койонока, пыхтит:

— Хорошо богу живется. Волков на его нет, коршуны трусят. Благодать!

Пощипет траву, ноздрей поведет, недоволен.

Говорит:

— Хоть бы мне листьев золотых с березы поесть.

Ладно.

Куян долго думал (от дум даже шерсть полезла), решил:

— К богу-Койоноку пойду.

Пришел.

— Здравствуй, бог, — говорит, — как живешь?

Койонок отвечает:

— А ничего живу. Хорошо. Даже когда надоедает так жить.

— Как не надоест, — говорит Куян, — ишь борода-то какая большая. Как следует чесать — год чесать надо.

— Верно, — отвечает Койонок, — долго надо чесать.

Молчат и друг на друга смотрят.

Ладно.

Куян говорит:

— Хочешь, сказку расскажу?

Бог-Койонок думает: какие у зайца сказки.

Но (добрый был) отвечает:

— Рассказывай.

Куян сел около кошмы, расшитой шелком, у ног бога. Сам на листья смотрит, облизывается, а сам говорит…

А так как все время облизывался — хорошо у Куяна выходило. И степь, будто не степь, а кумыс столетний. Колки — не колки, будто аракчины, каменьями разукрашенные, по степи разложены.

Ладно.

Койонок крякнул одобрительно:

— Эк!.. вот заяц!

Спокойно ему стало. Уснул. С кошмы свалился.

Заяц сейчас к березе, давай листья жрать. До того нажрался, брюхо как шишка кедровая крепкое стало.

Нажрался, уснул.

Ладно.

Богу-Койоноку снятся сны дурные. Неприятные для бога сны, — то лошадь уросит, то вместо айрана грязь пьет.

Еле проснулся.

Чует — затылок ему солнце печет.

— С чего бы это, — думает, — тень всегда хорошая была.

Смотрит — на березе половины листьев нет.

А Куян рядом спит.

Одна лапа на брюхе, во рту торчит половина листочка.

Койонок озлился, фыркнул:

— Что ты наделал? А?

Заяц вскочил и от сытости говорит не может.

— Тьфу! — сказал Койонок. — Какая рожа паршивая. Ступай.

И в наказанье сказал:

— Будет тебе, обжора, лучшей пищей кора — осиновая, горькая.

Поднялся, начал листья новые делать.

Ладно.

Вот когда осенью лист на березе зажелтеет, заяц боится подойти к коре. Трясется, душа у него прыгает.

Я говорю:

А идет. Трясется, а идет.

Жрать надо.

IV АЮ

Говорит Уртымбай:

— Хочу медведя-Аю убить. Белолобые много жгучей воды за шкуру дадут.

Хороший охотник был — любил хвастать.

Пошел.

Ладно.

Аю вылез из берлоги на Уртымбая идет.

Пустил стрелу Уртымбай.

Мимо.

Пустил другую, в плечо угодила.

Не успел ножа выхватить, медведь навалился. Обнял. Давит.

Думает Уртымбай:

— Пропал. Не попью кумыса больше.

А медведь-Аю — клыки в пене, трясется весь, кровь из раны по шерсти брусникой катится.

Озлобился.

Только хотел давнуть Уртымбая, да невзначай в глаза ему взглянул.

Увидал Аю-медведь в глазах Уртымбая — маленькая морда, желтые клыки и пена на них.

И Уртымбай увидал свое лицо — серое как солончак и бороденка как горсточка сухой травы.

Как заноза в глаза Аю вошла.

Заревел!

Опустил Уртымбая.

И ушел Аю в тайгу.

Уртымбай, чимбары поддерживая, в аул прибежал.

Хвастается:

— Вот я какой, чуть медведя своими руками не задавил…

V КАК ЛЮБИЛ КАРА-СУ

Поток горный Кара-Су любил кувшинку-Йгу, что в заводях расла. Большая, желтая, как глаза зеленого бога-Кургамыша.

Ладно.

Целует, ласково подергивает плечами мягкими Кара-Су. Йгу как амулет подпрыгивает, смеется:

— Тль… тль…

Кара-Су говорит:

— Почему ты меня одного не любишь? Всем смеешься. Небу, берегу. Всем. Я так не хочу.