Елена Прудникова - Сталин. Битва за хлеб

• Название: Сталин. Битва за хлеб
• Автор: Елена Прудникова
• Жанр: Публицистика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-373-03362-6

Елена Прудникова представляет вторую часть книги «Технология невозможного» — «Сталин. Битва за хлеб». По оценке автора, это самая сложная из когда-либо написанных ею книг.

Россия входила в XX век отсталой аграрной страной, сельское хозяйство которой застыло на уровне феодализма. Три четверти населения Российской империи проживало в деревнях, из них большая часть даже впроголодь не могла прокормить себя. Предпринятая в начале века попытка аграрной реформы уперлась в необходимость заплатить страшную цену за прогресс — речь шла о десятках миллионов жизней. Но крестьяне не желали умирать.

Пришедшие к власти большевики пытались поддержать аграрный сектор, но это было технически невозможно. Советская Россия катилась к полному экономическому коллапсу. И тогда правительство в очередной раз совершило невозможное, объявив всеобщую коллективизацию…

Как она проходила? Чем пришлось пожертвовать Сталину для достижения поставленных задач? Кто и как противился коллективизации? Чем отличался «белый» террор от «красного»? Впервые — не поверхностно-эмоциональная отповедь сталинскому режиму, а детальное исследование проблемы и анализ архивных источников.

* * *

Книга содержит много таблиц, для просмотра рекомендуется использовать читалки, поддерживающие отображение таблиц: CoolReader 2 и 3, ALReader.

---

Земский начальник — это персона весьма интересная. Он — главный по крестьянским делам в конкретной волости. Он — точка сопряжения государства и населения. Земские начальники всегда — дворяне, как правило — дворяне, до такой степени ни к чему не годные, что не смогли найти себе другой работы. Они твердо держат сторону государства. Пройдет еще несколько месяцев, и они будут являться в деревни во главе карательных отрядов. Кстати, и земские начальники, и отряды земской стражи содержались за счет тех самых крестьян, которых они усмиряли. Помещики платили с десятины вдвое меньше, чем крестьяне, монастыри не платили вообще ничего.

Это всё тот же социальный расизм, за который жестоко, но не чрезмерно поплатилось русское высшее общество. Вот еще несколько картинок с той же выставки…

Не помню уж, в чьих мемуарах мне встретился один случай. Некий молодой офицер — что-то вроде поручика — в офицерском собрании потребовал бутылку шампанского. По-видимому, он был уже на взводе, или ещё по какой-то другой причине (может, задолжал), но солдат-официант отказался её принести. Тогда поручик, недолго думая, застрелил непослушного солдата. Бывает, в общем… Поразительно не это, а другое. В полку — на полном серьезе — развернулось движение в защиту этого офицера, которого за его выходку все-таки отдали под суд. Однополчане — на полном серьёзе — доказывали, что судить его не надо… Не то чтобы не за что, но офицер-то хороший…

Воспоминания о царской армии красноречивыми примерами переполнены сверх всякой меры. Ну, может быть, не такими экстремальными, но солдатики после Февраля знали, за что мстили…

Ладно, армия требует беспрекословного повиновения. А как поступали с крестьянами? Тот же Кара-Мурза пишет:

«Мы сегодня предельно чутки к страданиям дворян, у которых мужики сожгли поместья. Но ведь надо вспомнить, что было до этого — за волнения, для „урока“, еще верноподданных крестьян заставляли часами стоять на коленях в снегу, так что с отмороженными ногами оставались тысячи человек. Разве такие „уроки“ забываются? Ведь это — гибель для крестьянского двора. Никогда американский плантатор не наказывал раба таким образом, чтобы причинить вред его здоровью — а что же делали российские власти с крестьянами!»

К «чёрному народу» относились и рабочие. После поражения революции 1905 года российская промышленная верхушка, растеряв от радости последние мозги, принялась с упоением топтать побежденных. Какими идиотами надо быть, чтобы, едва полиция загнала рабочих на заводы, тут же начать снижать расценки — а их снижали, хорошо, если на 10 %, а ведь случалось, что и вдвое. Тут же был увеличен рабочий день, восстановлены штрафы, все с той же бесконечной изобретательностью: за выход на лестницу, за долгое пребывание в уборной, за «дерзость» (или то, что ею сочли), даже за полученную самим же рабочим травму.

Издеваются, торжествуя победу и даже не ощущая, что земля-то под ногами уже плавится от внутреннего жара. Мол, еще раз полезут — еще раз загоним на место. Стоит ли удивляться, что спустя десять лет господа фабриканты не нашли у народа ни малейшего сочувствия.

Вот еще замечательная фигура того времени — Петр Аркадьевич Столыпин, вплотную приблизившийся к тому, чтобы быть объявленным «лицом России». В известном смысле так оно и есть, той России, которую сейчас усердно раскручивают на экранах, именно такое личико и подошло бы…

Говоря о деятельности «великого реформатора», нельзя упустить один её аспект, а именно — его усердную работу по подавлению революции. Не против революционного террора, отнюдь (террористов судили хоть и военные суды, однако после положенного следствия, и наказывали гораздо мягче) — а чтобы справиться с крестьянскими восстаниями, Столыпин ввел знаменитые военно-окружные и военно-полевые суды. В них не было юристов — судили обычные армейские офицеры, а права им предоставлялись широкие.

Российская армия мирного времени была в высочайшей степени заражена социальным расизмом. Можно представить, как вели себя эти офицеры, заседая в военных судах и участвуя в карательных экспедициях. За 1906–1909 гг. военно-окружными судами были приговорены к смертной казни 6193 человека (повешены 2694 человека), военно-полевыми судами — более тысячи, по распоряжениям генерал-губернаторов расстреляно без суда и следствия 1172 человека. Далеко не всегда суды даже давали себе труд узнать имя казнимого: вешали и закапывали в яму как «бесфамильных». Поголовные порки и прочие более мягкие меры усмирения никем не подсчитывались.

До чего должны были дойти каратели, чтобы против них выступили помещики, интересы которых они вроде бы защищали! В 1906 году помещики Дона обратились к министру внутренних дел с просьбой унять «усмирителей»:

«Они разъярили всю Россию, заполнили тюрьмы невиновными, арестовали учителей, оставив детей без школьного обучения… Потерпев постыдное поражение в войне с Японией, они сейчас мучают беспомощных крестьян. Каждый полицейский сечет крестьян, и из-за этих ублюдков наша жизнь, жизнь мирных дворян, стала невыносимой».

Дворян. А крестьян?!

И нет тут никакого противоречия, ибо вешатель Столыпин и великий реформатор Столыпин — один и тот же человек, причем на редкость цельный. Исключительные по жестокости казни[37] он завершил исключительной по жестокости реформой.

Ещё один аспект так называемой «реакции» отметил Кара-Мурза:

«Дело было не только в казнях и репрессиях, но и в оскорблении. Ведь и „Манифест“, и обещания свобод не могли быть восприняты основной массой русских людей иначе как издевательство. Массовые порки крестьян (иногда поголовно целых деревень), которых никогда не бывало в России в прошлые столетия, начались сразу за принятием закона, отменяющего телесные наказания. Казни крестьян без суда, зачастую даже без установления фамилии, так что казненных хоронили как „бесфамильных“, войти в практику как раз после „Манифеста“».

«Манифест» отделил российское общество, которого он касался, от российского народа, к которому он не имел никакого отношения. «Хаму» показали его место. А было этого «хама» — 90 % населения Российской империи. Стоит ли удивляться тому, что произошло потом?

Как, почему вышло, что нас, сплошь и рядом потомков черного люда, приучили смотреть на Россию глазами дворян? С чем это вошло в нашу жизнь? С русской историей, которая наполнена деяниями князей и царей? Хотели написать другую, да не очень получилось… Со школьной программой по литературе — монологами Чацкого, охотой и первым балом Наташи Ростовой, тургеневскими девушками и лермонтовскими офицерами? С «Сибирским цирюльником» и «Бедной Настей»? Откуда это?

Девять десятых населения Российской империи составляли крестьяне. Хорошо, пусть не девять десятых, пусть 83 %, если вам от этого легче. Из них три четверти — бедняки. Треть — безлошадные. Земля не родит. Две трети детей умирают во младенчестве. Зимой в избе семья — полтора десятка человек, теленок, козы, птица, и все — дышат! И книг про это великая русская литература не оставила. Недосуг ей было, великой литературе, она рассуждала о слезе ребенка. Абстрактной слезе.

А народ не плакал. Он пел. На севере была колыбельная — подлинная!

Спи, усни,
Хоть сейчас умри.
Тятька с работы
гробок принесёт,
Мамка у печки
блинков напечёт.

У кого из читателей есть дети? Что надо с вами сделать, чтобы вы спели такою песенку своему ребенку? Живому… пока?

Туп русский народ, пьян и грязен. Отец моего друга рассказывал, как был шокирован в армии в 1941 году. Его товарищи, призванные из деревень, не понимали, для чего нужно постельное бельё. Ах да, это их большевики развратили, а до того они на крахмальных простыночках… Воду из колодца на горбу таскали, сучки по лесам собирали да простыни крахмалили.

Ленив русский народ, неподъёмен. Что бы в Сибирь переселиться. Может статься, веке этак в семнадцатом и переселились бы… но крепостное право насмерть приковало их к этим проклятым полям. А теперь — поздно.

За триста лет на цепи хорошие манеры появятся только у лакеев. Если человек год проведет в рабстве у каких-нибудь горных ваххабитов, ему потом выделяют психолога. По крайней мере, должны выделять. Человеку. А народу? И не год, а двести лет?

Может быть, поэтому мы смотрим на Россию глазами русских дворян? Потому что посмотреть на нее глазами русских крестьян — потом впору самим психолога потребовать. И на год перейти исключительно на бразильские сериалы.

Глава 2 ЛОМЫ И ПРИЁМЫ

«Вишь, как тут заросло, а был совсем пустырь, —

Молодняком помещик любовался. —

Как, Филька, думаешь? Хорош молоднячок?