Давид Бранденбергер - Д. Л. Браденбергер Национал-Большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931-1956)

• Название: Д. Л. Браденбергер Национал-Большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931-1956)
• Автор: Давид Бранденбергер
• Издательство: Академический проект, Издательство ДНК
• Жанр: Политика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7331-0369-3 (Академический проект), 978-5-901562-88-8 (ДНК)

В 1930 годы Сталин и его окружение, озабоченные задачей мобилизации советского общества для грядущей войны, организовали пропагандистскую кампанию по "реабилитации" славных деятелей русского национального прошлого. В своем исследовании Д.Л.Бранденбергер прослеживает историю популистской идеологии "национал-большевизма" от 1930 годов вплоть до середины 1950 годов, обнаруживая, что идеология эта, вразрез с намерениями ее творцов, стала катализатором формирования русского национального самосознания.

Раскрывая истоки "национал-большевизма" в ближайшем окружении Сталина, автор прослеживает, каким образом новая идеология внедрялась в советское общество через систему образования и массовую культуру. Важнейшей частью исследования становится попытка реконструкции "общественного мнения" сталинской эпохи, следы которого извлекаются из писем и дневников современников, из секретных сводок НКВД. "Советский человек", советское самосознание, как правило, ассоциируется с идеологией "классового сознания". Бранденбергер доказывает, что, особенно на массовом уровне, идеология сталинизма в большей степени может быть связана с русским национализмом, нежели с пролетарским интернационализмом.

Эта книга не только помогает понять, почему такое мировоззрение пережило Сталина, но и проливает свет на причины возрождения соответствующих настроений в современной России.

---

Русский народ попал в поле зрения национал-больевистской пропаганды во второй половине 1930 годов, хотя точное время, соответствующее этому сдвигу, не зафиксировано в документах. То, что в высших эшелонах власти, и в том числе Сталиным, на протяжении нескольких лет велись разговоры о весомом вкладе русского народа в дело революции, не вызывает сомнения. Однако далеко не случайно и то, что подобные руссоцентричные настроения не придавались огласке в печати до конца десятилетия [198]. В конце концов, сделать пантеон русских героев оружием пропаганды оказалось делом сравнительно легким, но прославление русского народа в целом требовало от марксистского государства гораздо более тонкого и внимательного подхода. Первые пробы идеологической почвы были сделаны в печати во второй половине 1930 годов — на первый взгляд безобидные клише, вроде «первый среди равных», постепенно привязывались к описаниям русского этноса. Материалы, в которых откровенно говорилось о превосходстве русских, появились в прессе лишь в 1938 году, но даже тогда авторы статьи, опубликованной в журнале «Большевик», казалось, ставили перед собой задачу привести длинный список русских национальных героев, а не подробно перечислить характерные черты, отличающие русских как нацию [199]. Написанную Б. Н. Волиным, долгое время отвечавшим в Главлите за идеологию и цензуру, эту статью можно считать промежуточным шагом в постепенном формировании открытой этнической иерархии в СССР, окончательно сложившейся только три года спустя в марте 1941 года с публикацией еще одной статьи (авторство принадлежит опять же Волину) в авторитетной «Малой Советской энциклопедии». Относительное промедление в публикации этих статей свидетельствует о колебаниях, которые сопровождали их официальное одобрение [200]. Тот факт, что до конца 1930 годов в печати не говорилось о доминирующей роли русских, что обеспечивалось бы возвышением русской истории и ее героев позволяет нам сделать вывод, что открытая поддержка идей этнического превосходства русских вызывала значительное беспокойство в партийном руководстве.

Если сталинский национал-большевизм возник как довоенное явление, отражающее озабоченность партийной верхушки государственным строительством и собственной легитимностью, то его появление было завуалировано — но в то же время и стимулировано — провалом кампании, развернувшейся вокруг советского патриотизма с 1936 по 1938 гг. Ее крах заставил партийное руководство рассматривать выбор имперского ореола и русской национальной системы образов как наиболее подходящий способ мобилизовать патриотические настроения и лояльность на массовом уровне – компромисс, аналогичный «большой сделке», через которую В. Данхем определяет советскую литературу [201].

Несмотря на то, что возвращение к руссоцентризму часто рассматривается как необходимость, вызванная войной в 1941 году, его появление — будучи должным образом констектуализировано — более точно отражает озабоченность партийной верхушки в межвоенный период государственным строительством, легитимностью и массовой мобилизацией. В этом русле руссоцентричные и шовинистические аспекты официальной линии понимаются скорее как следствие, возможно, чрезмерного, но расчетливого использования царских символов, мифов и героев, нежели как признак неподдельно националистических убеждений Сталина и его окружения. На самом деле, именно в силу столь инструменталистского интереса к прошлому партийные руководители ожидали (приблизительно в 1935 году), что новый акцент на темах и системах образов, извлеченных из прагматичной истории дореволюционной эпохи, сможет вполне корректно сосуществовать с другими, более заметными кампаниями, направленными на продвижение советского патриотизма, дружбы народов и других мобилизационных лозунгов. Казалось, советскому пантеону героев, созданному в соответствии с правящей эстетикой социалистического реализма, суждено было объединить Петра Первого, Александра Невского и Пушкина с Лениным, Сталиным, Чапаевым, Дзержинским, Щорсом, Фрунзе, Постышевым, Косиором, Ходжаевым, Тухачевским и целым рядом представителей стахановского движения

Однако из-за маниакальных чисток второй половины 1930 годов, нанесших непоправимый урон промышленности, высшему командованию Красной Армии и самой партии, многие члены советского Олимпа были преданы забвению так же скоропостижно, как и возвеличены. Мобилизация «личным примером» в значительной степени осложнялась внезапным арестом или исчезновением прославленных рабочих, руководителей, партийных чиновников и военных командиров — возможные в сложившихся обстоятельствах события, которые требовали в краткосрочной перспективе переиздания многих канонических пропагандистских материалов, а в долгосрочной — угрожали гибелью всему советскому пантеону.

В конечном счете, следствием кризиса стала глубокая трансформация демографического состава официального пантеона. Если до чисток особое внимание партийной линии к руссоцентричным темам и знаковым фигурам из царского прошлого перекрывалось популяризацией советских героев Гражданской войны и текущего социалистического строительства, то гибель во время чисток 1936-1938 годов многих выдающихся личностей чрезвычайно ослабила подобные пропагандистские усилия. После истребления «советских патриотов» (Постышев, Косиор, Косарев, Ходжаев, Тухачевский и др.) в пантеоне остались главным образом традиционные русские национальные герои (Александр Невский, Петр, Пушкин) и горстка революционеров (Ленин, Сталин, Фрунзе, Щорс), многих из которых уже не было в живых более десяти лет. Сложившиеся обстоятельства заставляли фактически неизбежно полагаться на традиционных русских героев, поскольку они были столь же узнаваемы для своих советских современников и не рисковали разоблачением как враги народа

Значимость происходящего трудно переоценить. Особенно ярким примером, позволяющим оценить идеологические изменения произошедшие с 1937 года, является тот факт, что в 1939 году Сталин сам потребовал произвести ревизию официальных представлений о советском патриотизме [202]. На его воззвание «развивать и культивировать» патриотизм ответил в 1940 году Калинин; по его словам, советский патриотизм является по своей сути чувством гордости и лояльности, объединившим с середины XIX в. как русских, так и «наиболее сознательные элементы угнетенных национальностей» под передовым знаменем русской «национальной культуры» [203]. Национал-большевистская риторика подобного толка показывает, насколько нечетким в результате чисток оказалось деление на до– и постреволюционные периоды. Она также отражает новое центральное положение русского народа как «первого среди равных» в советской семье народов.

Будучи скорее прагматическим, чем неподдельно националистическим, идеологический поворот позволил в течение почти всей второй половины 1930 годов открыто продвигать возникающие этатистские призывы вместе с культом личности Сталина и медленно исчезающей интернационалистической этикой. Созданная для пропаганды государственного строительства и обеспечения массовой лояльности режиму, национал-большевистская линия впервые была четко сформулирована в учебнике истории Шестакова. В этом смысле вполне разумно рассматривать выпуск «Краткого курса истории СССР» как веху, ознаменовавшую завершение десятилетних поисков полезного прошлого партийным руководством.

Глава 4 Идеология в довоенном общем и партийном образовании

Выпуск «Краткого курса истории СССР» Шестакова в 1937 возвестил о своего рода идеологическом перевороте; его можно оценить, лишь тщательно проанализировав использование этого учебника. Где по нему учились? Насколько глубоким и всеохватным оказалось его действие на общество? Насколько он определил идеологическую программу советского общества в эти годы? Для ответа на поставленные вопросы необходимо исследовать проникновение патриотических тем и системы образов в советские средние школы и кружки партучебы во второй половине 1930 годов Рассмотрение этих идеологических площадок крайне важно, чтобы определить степень влияния обозначившейся после 1937 года национал-большевистской линии на советскую систему образования.

В середине 1930 годов все сферы советского общества находились в глубоком кризисе — народное образование не было исключением. Причинами низкой успеваемости в общеобразовательных школах в 1936-1937 учебном году, равно как и в предшествующие годы, называли плохое преподавание, низкое качество учебных материалов и нехватку указаний от местных органов народного образования [204]. При недостатке надежных методических руководств для преподавания политически важных предметов, таких как история, плохо подготовленные учителя пребывали в глубокой растерянности, пока их более находчивые коллеги втихомолку просматривали учебники, изданные еще при царе [205].