Татьяна Туринская - На восходе луны

• Название: На восходе луны
• Автор: Татьяна Туринская
• Жанр: Современные любовные романы

---

— Но, Витя, там же куда как просторнее! Все-таки у нас три комнаты, а не две, как у вас. Мама будет по-прежнему жить в своей, а две остальные комнаты в полном нашем распоряжении. Мы поселимся в маленькой, а Аришке отдадим проходную, и всем будет удобно. Ты пойми — мы же мешаем твоим родителям! Теодор Иванович совсем слабенький, ему отдых нужен, а мы шныряем круглосуточно мимо, поспать ему нормально не даем…

Каламухин отрезал:

— Нееет, Марина, я сказал, этот вопрос больше не поднимааается! И не может моя жена мешать моему отцууу! Он только счааастлив, что дожил до того момента, когда у меня наконец появилась женааа. Еще раз, послееедний, говорю тебе: я не сиротааа, и я, в конце концов, мужииик, это я должен привести в дом женууу, а не тащить свои чемоданы к твоей матери. Всеее, Марина, давай больше не возвращаться к этой теме.

К счастью, Антонина Станиславовна к моменту Маринкиного замужества успела немножечко отойти от инсульта, умела уже не только подняться с постели и дойти до туалета, но и вообще довольно свободно передвигалась по квартире. Правда, правая сторона ее тела навечно осталась парализованной, но Антонина Станиславовна приловчилась как-то к болезни — опираясь на трость, ходила, чуть приволакивая ногу. Пожалуй, гораздо большее неудобство ей доставляла безжизненно свисающая рука, не позволявшая свободно заниматься хозяйством. А потому каждую субботу, с утра пораньше, Марина, прихватив с собой Аринку, бежала к матери. Маршрут был отработан до мелочей: восемь остановок на автобусе, пересадка, три остановки на троллейбусе, супермаркет, где нужно было набрать продуктов на целую неделю, и с полными сумками и ребенком 'под мышкой' еще почти полновесную остановку пройти пешком. Потом целый день стирка, уборка, готовка опять же если не на всю неделю, то хотя бы дня на три, на четыре, на оставшиеся до следующей субботы дни Марина забивала материн холодильник пельменями-варениками, морожеными блинчиками да котлетами-полуфабрикатами. Под вечер, ухайдакавшись вконец, предстояло проделать весь путь в обратном направлении, забежав в супермаркет уже для собственных нужд…

Глава 19

— Ну что, Маринка, как жизнь семейная? — дождавшись, когда в корректорской они останутся вдвоем, спросила Бабушкина.

— Ничего, спасибо, — скукожившись за своим столом, ответила Марина.

— Вообще-то 'ничего' — пустое место, — заметила Бабушкина. — Ты именно это и хотела сказать: ничего вместо семейной жизни? Я же вижу — тебя что-то гложет. Не хочешь говорить со мной — поговори с матерью. Хоть с кем-нибудь, только не носи в себе. Такие тихони, как ты, обычно плохо кончают. Неполезно это для здоровья, твое тихушество.

Марина тяжко вздохнула:

— Мама и так за меня переживает, разве можно ее так нагружать? Она и без моих проблем слабенькая, а у меня ведь, кроме нее да Аришки, никого на свете нету…

— Та-а-ак, — протянула Бабушкина. — Таки я была права — не все у тебя с Тореадоровичем в порядке.

Марина вновь тяжко вздохнула:

— Ох, Наталья Александровна, я и сама не знаю, в порядке у нас или как. Знаю только, что если это оно и есть, тихое семейное счастье, то уж лучше бы его и вовсе не было…

— Что, неужели так заметна разница в возрасте? Какая, говоришь, у вас разница-то?

— Да нет, — возразила Марина. — Не думаю, что всему виной разница в возрасте. Одиннадцать лет — для кого-то, может, и много, однако ж бывает и больше, правда? И ничего, живут люди…

— Тогда что тебе мешает? Серьезный мужик, весь из себя такой положительный. Да и с виду ведь вполне интересный мужчинка, я б от такого о-о-очень даже не отказалась в свое время!

Бабушкина хохотнула беззлобно, весело, привычно намекая на свой 'ранне-пенсионный' возраст, а ямочка на подбородке так мило замигала, что Марине захотелось прижаться к Наталье Александровне, как к самой настоящей бабушке, и просто-напросто выплакаться в жилетку.

— Ох, Наталья Александровна, знали бы вы, как мне эта его серьезность поперек горла стоит! Да я и не уверена, что это серьезность, это больше на обыкновенный эгоизм смахивает. Прошу же его: давай переедем к моей маме, ведь там все-таки три комнаты, там просторнее. А главное, понимаете, там меня не будет преследовать его мамаша. Я же там не то, что в туалет спокойно сходить не могу — дойти утром до умывальника без пригляда не получается! Она же меня таким уничтожающим взглядом окидывает! Как же — она вся из себя такая умытая-причесанная, а я заспанная и лохматая. Так а какой же я должна встать с постели?! А она, кажется, специально меня поджидает, насладиться моим неумытым видом. И взгляд у нее такой торжествующий при этом. Вот, дескать, погляди, какая я вся из себя аккуратненькая в свои восемьдесят, а ты — лахудра молодая!

Бабушкина задумалась ненадолго, потом предложила:

— Ну а ты бы подластилась к ней как-нибудь. Старуха, ясное дело, пребывает в крепком маразме, но надо же с ней как-то мириться. Как ни крути, а это его мать. Приготовила бы ей чего-нибудь вкусненького, какой-нибудь пирог, например, ради очередного воскресенья. Посуду бы лишний раз помыла…

Марина вскинулась:

— Ой, да какая посуда?! Какой пирог?! Она ж из моих рук сроду ничего не возьмет! Она даже все за сыночка своего опасается, как бы я его не отравила, все подсовывает ему свою пищу: 'Ах, Витенька, я тебе блинчиков испекла!' — и хоть бы раз Аринке чего-нибудь предложила. А когда я на кухне, стоит за спиной, через мое плечо перегибается и проверяет, не подсыплю ли я чего-нибудь ее драгоценному сыночку. Помою посуду — она тут же, не дождавшись, пока я из кухни выйду, демонстративно ее перемывает: мол, знаю я, как ты ее мыла, ничего-то ты, девка, делать не умеешь… Грымза старая! Не могу больше, нервы не выдерживают!

— Да-а-а, — протянула Бабушкина. — Маразм крепчал… Ну а Тореадорович-то твой что?

— А что Тореадорович?! 'Спасииибо, мамуля', 'доброе ууутро, мамочка', 'спокойной нооочи, дорогая'. Аа-а-а, — Марина махнула рукой, вложив в жест всю безнадежность собственного положения в чужом доме.

— Ну, дорогуша, тогда тебе остается ждать, когда старушку вынесут из дому вперед ногами. Сколько ей, говоришь? Восемьдесят? Так ждать-то осталось шиш да маленько.

— Ха, — взвилась Маринка. — Да она меня переживет. Видели б вы ее! У нее же в заднице пропеллер. Не ходит — летает! У меня мама вон в сорок восемь — инвалид, а эта ведьма и в восемьдесят лет девочка. Скорее свекра на кладбище отнесут — совсем плох старичок. Вот он-то как раз нормально ко мне относится. А может, и никак не относится — не знаю, он спит все время…

— Да-а-а… Несладко тебе там приходится. Ну а конкретно с Тореадоровичем-то как? За закрытой дверью, когда старушка не видит?

— А, — отмахнулась Марина. — И не спрашивайте. Нудный, зараза! Не хочу говорить, все равно не поверите…

Бабушкина усмехнулась:

— Да я не о том. Как у вас, когда Аришка заснет? Ну ты ж понимаешь, о чем я.

Марина улыбнулась, да только улыбка ее скорее была похожа на оскал взбешенного волка:

— Я ж говорю — нудный. Независимо, спит Аришка или нет. Пока не спит, он ей нотации читает, когда спит — мне. Уму-разуму учит. А то, о чем вы спрашиваете, у нас строго по графику происходит, и не дай бог хоть на минутку от графика отклониться. Как часы, два раза в неделю — понедельник и четверг, двадцать три ноль-ноль. В эти дни Аришку следует укладывать на полчаса раньше, дабы к двадцати трем ноль-ноль она уже крепко спала.

Бабушкина переспросила:

— Ой, я, видимо, чего-то не поняла. Что значит в двадцать три ноль-ноль? А если Аришка раньше заснет?

Марина криво усмехнулась:

— Если Аришка заснет раньше, Тореадорович будет упорно читать книжку до двадцати двух часов пятидесяти девяти минут. Потом встанет, аккуратненько поставит книжку на полку, выключит свет, в темноте снимет и так же аккуратно сложит пижаму и ровно в двадцать три ноль-ноль ныряет под одеяло…

— М-да, тяжелый случай. Ну хоть в двадцать три ноль-ноль-то не разочаровывает? Хотя бы два раза в неделю компенсирует все неудобства, причиненные тебе за неделю его ненормальной мамашей?

— О чем вы говорите? — невесело улыбнулась Марина. — Какая там компенсация?! Отрабатывает обязанность ровно десять минут, после чего поворачивается на другой бок и со спокойной совестью засыпает. Он своей Клепочке куда больше времени для ласки уделяет. Вот оно, хваленое семейное счастье.

Бабушкина посмотрела недоверчиво:

— Ой, Марин, а ты не утрируешь? Больно он у тебя какой-то несимпатичный получается.

— Хотела бы я, чтобы все это было утрировано. Да куда там, это я еще не все рассказала. Одна только манера разговора меня добивает. Вы бы послушали, как он по телефону разговаривает! Он и так-то слова тянет, как резину, а по телефону почему-то вообще не говорит, а как будто поет — слушать противно. Меня уже от его голоса воротит, от этого его 'Здрааааааавствуйте'!