Татьяна Туринская - Идолопоклонница

• Название: Идолопоклонница
• Автор: Татьяна Туринская
• Жанр: Современные любовные романы

---

Пока непослушные от волнения пальцы лихорадочно пытались продеть скользкие пуговки в маленькие петельки, Женя лихорадочно рассуждала, кто мог потревожить ее в столь поздний час. Катя на днях грозилась зайти, Женя уже устала от напряженного ожидания судьбоносного (быть может) разговора с нею. Но чтобы Катька, да так поздно? Нет, Катя — человек деликатный, в такое время без предварительного звонка по телефону ни за что на свете не пришла бы. Да и по телефону позвонила бы только уж в очень пожарном случае.

Нет, не Катя, точно не Катя. Тогда кто? Дима? Без звонка, без предварительной договоренности? Да еще и с риском вновь быть застуканным на месте преступления? Совершенно абсурдное предположение! Тогда кто? Мама. Телеграмма. Господи, что-то случилось?..

Едва справившись с верхними пуговицами, прижав рукой оставшуюся часть полочки к телу, дабы не светить перед почтальоном голым телом, Женя в панике открыла дверь. 'Мама, мама' — стучало в голове. Женька могла злиться на мать сколько угодно, могла обижаться и ненавидеть, могла ревновать к маленькой Изабелле, более счастливой сопернице за драгоценное материно внимание, но все равно страх за мать, за ее счастье, за совсем еще крошечную сестричку доводил до сумасшествия…

Однако на пороге увидела не почтальона. И сама не поняла — радоваться за мать, или плакать за собственную судьбу.

— Здравствуй, Женя. Я пройду. Ты не возражаешь?

Женя опешила. Не ждала. Не только не ждала, даже боялась его прихода, потому что пообещала и Городинскому, и самой себе: если придет, она обязана будет помочь Диме, не придет — какой с нее спрос? И тут — вот он, живой-невредимый, собственной персоной. Зимин. Страшный человек. На ее пороге.

Зимин не стал дожидаться ее приглашения. Чуть отодвинув хозяйку с дороги, чтоб не мешала, прошел в квартиру и по-хозяйски закрыл за собою дверь, пытаясь производить по возможности меньше шума. Не стал задерживаться в маленьком коридорчике, сразу отправился в комнату. А Женя так и осталась стоять у входной двери. Не было сил пройти в комнату, не было сил взглянуть в наглые требовательные глаза гостя. Только пальцы нервно дергали пуговицы халата, застегивая петли до конца, до самой последней, до самой нижней. Как будто застегнутый наглухо халат мог защитить ее от чужих хищных рук…

— Ну что же ты? — нетерпеливо спросил Зимин. — Разве так встречают дорогих гостей?

Женя на одеревеневших ногах подошла к двери, ведущей в комнату, оперлась на косяк, ответила едва слышно:

— Так то ж дорогих…

Зимин усмехнулся:

— А! Понял, не дурак. Намекаешь, чтоб уматывал? Если ты настаиваешь, я могу и уйти.

Сказал вроде шутя, однако Женя услышала в его голосе угрозу. И ведь правда уйдет. И вот тогда-то уж точно начнет шантажировать Диму. С одной стороны так хотелось, чтобы он ушел, чтобы никогда больше не видеть его отвратительного усмехающегося взгляда, чтобы навеки забыть о самом существовании страшного человека Зимина. И на всякий случай его сестры, неплохой, казалось бы, девчонки Кати.

С другой… А как же Дима? Он ведь так на нее надеется… У него ведь и в самом деле будут огромные неприятности, Зимин ведь ему их гарантировал. Шантаж… Что может быть страшнее шантажа?! Только сам шантажист. В данном случае Зимин. И именно от него теперь зависело Димино будущее. И пусть даже они с Димой никогда не будут вместе, разве от этого Женю меньше волнувало его благополучие?

Нет, нет, Дима так нуждается в ее помощи… Да что же она, в конце концов? Какие теперь могут быть сомнения? Ведь не только самой себе обещала, ведь даже Димочке так и сказала: мол, придет — все сделаю, как ты хочешь, а на нет и суда нет. Так вот же он, пришел. Наверное, Дима, не дождавшись от нее решительных действий, сам позвонил Зимину. Да, собственно, к чему размышления? Когда действовать надо. Хочешь, не хочешь. Приятно, не приятно. А кому сейчас легко? В конце концов, она обещала Диме. Она должна помочь ему. Даже если появились некоторые сомнения в собственной к нему любви. Но он-то ей верит, он-то ждет от нее помощи! Она одна может ему помочь!

И, чуть склонив голову на бок, Женя тихо и почти покорно ответила:

— Я ни на чем не настаиваю. Просто в прошлый раз… Мне показалось, что вас это не интересует.

— Ну почему же не интересует? — все с той же противной усмешкой спросил Зимин. — Я же живой человек. И если предложение до сих пор остается в силе, я бы с удовольствием им воспользовался. Вот так, со слезой…

Женя разозлилась. Гад, ну какой же гад! Мало ему ее унижений, мало Диминого страха, ему еще и слезу подавай!

— Слез в сегодняшнем меню нет и не предвидится! — ее голос звучал необычно звонко, дерзко, словно бы пятиклассница впервые в жизни осмелилась возразить строгой классной руководительнице. — Да вы же, насколько я помню, плачущими женщинами не питаетесь.

Зимин согласился, кивнул с готовностью:

— Не питаюсь, точно. Это противоречит моим правилам. Но из каждого правила есть исключения. Я вот сразу-то отказался, а потом пожалел. Не каждый день такие встречаются, плачущие…

И решительно шагнул навстречу. Женя зажмурилась. Что ж, она должна хотя бы попытаться. Если будет уж очень противно, она еще сможет отказаться. Ведь если она не захочет, если совсем-совсем не захочет, он ведь ничего не сможет с нею сделать? Тогда почему бы не попытаться помочь Диме? Не ради нее самой, и не ради их совместного счастливого будущего. Какое после всего этого у них может быть будущее? Все это пустые мечты, и не более, ведь Дима вряд ли когда-нибудь осмелится уйти от Петраковой, если уж так от нее зависит. Ну тогда хотя бы ради него самого. Если он оказался таким слабым — значит, она тем более должна ему помочь. Чтобы над ним не висела дамокловым мечом опасность. Только чтобы у него все было хорошо. Жаль, конечно, что он оказался совершенно беззащитным перед своей старой грымзой, перед подлецом Зиминым, но ведь он так надеется на ее помощь. А Зимин? Ну что ж Зимин? Ну, не убудет ведь от нее в конце концов, как сказал Дима. Ведь и Лариска использовала практически те же слова. Не убудет…По крайней мере, она может хотя бы попытаться…

И Женя, по-прежнему не открывая глаз, начала расстегивать пуговицы атласного халатика.

— Не надо, — оборвал ее Зимин. — Я хочу сам.

От него все так же горьковато пахло туалетной водой. Он был не так высок, как Дима, и потому Жене не пришлось дышать в его подмышку. Зимин не стал целовать ее. Сначала просто прижал к себе, прижал крепко-крепко, не пытаясь сразу сорвать халат. Казалось, что он просто наслаждается ее близостью, запахом ее волос. Постепенно Женя почувствовала, как напряглось его тело, как по нему пробежала мелкая дрожь. Погладил по голове, словно пробуя на ощупь ее мягкие волосы. Его рука скользнула под них, к голой шее, к спине, насколько это позволяла горловина халата. От этого движения Женина голова словно сама собою, совершенно инстинктивно, откинулась назад, не то стремясь не допустить дальнейшего продвижения врага в ее тыл, не то, напротив, стремясь прижать, задержать его руку, наслаждаясь предвкушением близости. И только тогда Зимин ее поцеловал. Не в губы. И уж тем более не в щечку. В шею. Поближе к уху. Сначала легко, едва коснувшись ее кожи губами, потом жадно, словно впиваясь в него.

И это почему-то не было Жене противно. Наоборот, все ее естество отозвалось на этот поцелуй неожиданно бурно. Спина выгнулась, в желудке образовалась невесомость, сердце сладко ухнуло куда-то в пропасть, в самый низ живота, в самое таинственное женское место, и забилось там пульсирующим трепетно-горячим шаром, заставляя сжиматься в унисон его ударам все мышцы.

Зимин продолжал жадно целовать ее шею, с каждым разом опускаясь чуточку ниже, все ближе и ближе к глубокому вырезу халата. И Женя уже не думала, что в любой момент сможет это прекратить. Не потому что вдруг изменила мнение. А просто… Просто уже не могла думать. Она никогда раньше не умела полностью забыться в мужских объятиях. Всегда чувствовала и собственное 'я', и тело, старалась даже фиксировать все ощущения, раскладывать их по полочкам. Здесь же… Теперь все было иначе. Начать с того, что Дима вообще никогда не целовал ее так. Он и в губы-то ее не слишком часто целовал, не особо баловал. Он вообще по большей части предоставлял Жене ласкать себя, любимого. И потому тела ее касался, в основном, для непосредственного контакта, для кульминации их встречи, так сказать. Тот раз, в машине, не в счет. Там он, видимо, просто добивался от нее своей цели.

А теперь точно так же своей цели добивался Зимин. Нет, не точно так же, не точно! Потому что, как ни старался Дима, а добиться такой же реакции Женькиного тела на свои ласки не смог ни разу. Потому что вообще впервые в жизни ее тело отреагировало на первое же прикосновение мужчины столь бурно, и Жене оставалось только радоваться, что в данную минуту на ней не было трусиков, иначе Зимин мог бы подумать, что на ней несвежее белье, как бы пошло это ни звучало. Потому что эти поцелуи, такие, казалось бы, незатейливые… Нет, конечно, Женю и раньше мужчины целовали, и в шею в том числе. И приятно было, естественно. Но такого ощущения стремительного полета в бездну, такой мгновенной реакции тела, взрыва эмоций (и, видимо, не только эмоций!) не было никогда. Возможно, это странное ощущение было симбиозом ее чувств к Зимину? Ненависть, презрение, унижение, страх, зависимость — все сплелось воедино, в тугой комок негативной энергии. И вдруг прикосновение страшного человека, к которому Женя бесконечно долгих три недели без перерыва на обед культивировала ненависть, оказалось неожиданно приятным. И не просто приятным, а… Вот эта грань — страх и ненависть, неприятие и приятность, зависимость и долг, и снова ненависть, ненависть, ненависть… Когда ожидаешь, что прикосновение вызовет в тебе отвращение, непреодолимое желание немедленно отмыться жесткой щеткой с каким-нибудь сильнодействующим дезинфицирующим средством, а вместо этого получаешь такое невиданное доселе возбуждение, что нет больше сил терпеть, ждать, когда же он, наконец, доберется до заветных твоих глубин, когда одарит высшим наслаждением. Когда кульминация наступает сразу, буквально от первого же прикосновения, почти невинного: всего-навсего рука под волосами, лишь чуток проникшая под горловину халатика. И нет больше ни ненависти, ни страха, ни презрения, ни унижения. Разве что одна сплошная зависимость. От его рук, от его губ. Таких жадных, таких требовательных. Зависимость. Потому что уже не разум, а все естество твое понимает: без этих рук, без этих губ пропадешь, не получишь того, чего сама пока еще не ведаешь, чего доселе ни разу в жизни не испробовала, потому что все, что было раньше — дешевый суррогат, искусственный заменитель. Какое же это замечательное слово — зависимость!