Андрей Яхонтов - Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2

• Название: Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2
• Автор: Андрей Яхонтов
• Издательство: МИК
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-87902-016-9

«Теория глупости» — фундаментальный труд, продолжающий и развивающий основные положения романа «Учебник Жизни для Дураков», в котором содержатся первые, правда, весьма сжатые сведения о носителях недомыслия. Именно вам, остолопы и недотепы, эта книга нужна как никому.

Вас воспитывают, а вы не умнеете. Вас обманывают, а вы продолжаете верить. Вас обштопывают на каждом шагу и углу, а вы все равно упрямо остаетесь хранителями самой действенной и эффективной формы существования живых существ на планете — безумной ползучести. Что с вами делать? Как с вами быть? Возможна ли победа над недоразвитостью? Об этом размышляет автор в своем спорном, наверняка скандальном и провоцирующем разнотолки и кривотолки произведении.

Книга может быть также использована как методическая разработка для проведения избирательных кампаний и как инструкция-руководство для выстраивания избирательных технологий.

---

Примечание. Помогать, однако, лучше и правильнее не всем подряд новобранцам, а своим, родненьким, кровненьким, тем, кого именно вы произвели на свет и вынянчили! ЧУЖИМ ЕЩЕ КТО-НИБУДЬ ПОМОЖЕТ.

СВОИ

— Верить можно только своим, доверять — только родной крови, — говорил Маркофьев. — Недавний пример моей выборной баталии подтверждает это с неопровержимостью.

КОНЦЕРТ

Разговор происходил на концерте юного дарования, входившего в моду оперного баритона. Услышав рулады исполнителя, Маркофьев прослезился:

— Он весь в меня, мой мальчик… Такие же ручки, такие же ножки… Такой же заливистый голосок… И полное отсутствие музыкального слуха! Но посмотри, как неистовствует толпа!

Зрители и точно аплодировали, будто взбесившиеся, завалили сцену и певуна букетами и корзинами цветов.

После представления мы отправились за кулисы, где Маркофьев прижал молодого исполнителя к груди.

— Это я, твой папочка, постарался, чтобы о тебе трубили газеты и телеканалы, — сказал он.

— Всю жизнь мечтал тебя найти, — сказал сынок.

Кажется, оба врали. Или оба говорили правду? Я не мог разобрать.

ПЧЕЛА И МУРАВЕЙ

Как пчела начинает восстанавливать разрушенные любителями сладкого меда соты, как муравей возобновляет работу по реконструкции разоренного прохожими вандалами муравейника, так Маркофьев принялся собирать по крупицам в единое целое свой развеянный и рассеянный по всему миру семенной фонд — и созидать семейный клан.

Нет, не таков он был, чтобы бросать многочисленных наследников на произвол, лишая их отеческого тепла и участия…

СЕМЕЙНЫЕ СТВОРКИ

Он говорил:

— В трудные смутные времена люди стремятся укрыться в тиши уюта, в этой раковине с захлопывающимися створками. Я не имею права пренебречь таким шансом. Я ухожу, а, точнее, возвращаюсь в семью!

ПОЛЬЗА

И прибавлял:

— Человек хочет быть полезен, нужен, призван — не какими-то абстрактными химерическими личностями… Не мифическим идеалам предназначен он служить, а прежде всего — близким, своим, родным…

СТРЕКОЗЫ И МУРАВЬИ

— Да, иные потомки не знают меня и никогда не видели, а если видели, то лишь на экране или многочисленных портретах, — говорил он. — Что из того? Генетическая общность в любом случае проявит себя, даст о себе сигнал, от нее никуда не деться.

Он прибавлял:

— У басни "Стрекоза и Муравей" есть аспект, на который никто из исследователей почему-то не обращает внимания… Все знают и много раз видели, как хлопочут, беспокоятся, перетаскивая с места на место свои личинки, муравьи… А стрекозы и бабочки не тревожатся и не заботятся о потомстве. Им плевать, как вылупившаяся из яичной кладки гусеница справится с возникающими перед ней проблемами… И что же? Быть может, приплод стрекоз и бабочек менее счастлив, чем муравьиный? Может, комплекс безотцовщины и безматеринщины наложил на чело этих крылатых насекомых печать неизгладимого переживания? Ничуть! Порхают, резвятся и не в претензии к родителям — за то, что бросили их в раннем детстве. Мураши же в своей убогости не способны осознать: их чадолюбие ничего не дает, ни к чему не ведет, оно не гарантирует и не обеспечивает детишкам счастливой и легкой будущности. Даже роста этим невзрачным букашкам родительская навязчивая опека не прибавляет!

Контрольные вопросы. Так нужна ли она вообще? Нужна ли забота о подрастающем поколении как таковая? Нужна ли она — прежде всего — подрастающему поколению? Прибавляет ли родительская любовь счастья — мурашам больше, чем выросшим беспризорно стрекозам и бабочкам?

Ответ. Как бы не так! Беспризорные беззаботно порхают, а взращенные в теплице заботы целый век горбатятся!

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МУЖ

— Нет, дети не вправе и не смеют на меня обижаться, — резюмировал Маркофьев. — Пока они росли, я думал и помнил о них, но был занят слишком важными и ответственными делами. Государственного уровня, — со значением прибавлял он. — Так что я был не столько мужем их матерей, сколько государственным мужем.

Он провел огромную изыскательскую работу (которую мы не удосужились выполнить ранее) и выяснил: его потомки обретаются практически во всех сферах и областях народного хозяйства…

Перед нами вставала задача громадного политического и исторического значения: объединить разрозненные островки — в целиковый материк, сплотить разомкнутые звенья — в прочную цепь, влить малые притоки — в общее русло, создать могучую монолитную силу.

МУЖСКАЯ ПОЛОВИНА МЛАДШЕНЬКИЙ

Первый, к кому снарядил меня, реализуя свой грандиозный замысел Маркофьев, был его младшенький сынуля. Маркофьев звякнул ему по телефону и сказал:

— Сыночка, ты не мог бы подарить папе несколько десятков или сотен тысяч долларов?

Ответ, видимо, не слишком его окрылил. Он заорал:

— Ничего не понимаешь! Урод! Это всем на пользу! Я создам такую империю, что Морган, Рокфеллер и Херст опупеют!

Повесив трубку, он буркнул:

— Думаешь, в банках работают только умные? Везде сплошь дураки! Что бы они все без меня делали?! Уж давно бы вылетели в трубу… Мой сынок весь в меня. Иди, он тебя ждет.

Некоторое время я колебался. (Обычное мое состояние). Тем более, оказалось: посетить нужно тот самый банк, где канули в августовский кризис мои сбережения (а также сбережения отца и матери). Воспоминания, что и говорить, были не из приятных… Правда, банк сменил адрес и располагался теперь на центральной улице.

— Он стал другим, только название осталось прежним, — убеждал меня Маркофьев.

Это отчасти смягчало негативный настрой и примиряло с необходимостью переступать порог запомнившегося жуликоватостью и бесстыдством учреждения.

Когда я приблизился к высоченному сияющему зеркальными стеклами зданию, у меня захватило дух. Отгрохать многоэтажный небоскреб, да еще после постигшего все денежные хранилища краха — на такое действительно нужны были мозги… На такое способны были лишь финансовые гении.

Младшенький Маркофьев предстал передо мной точной копией Маркофьева-основателя рода (каким я увидел того на вступительных экзаменах в институте). Пухленький, складненький, с розовыми ноготочками и в костюме, закапанном не то кетчупом, не то мороженым. Дорога в его кабинет оказалась нелегкой, я прошел три заградительных кордона — на входе, возле лифта и непосредственно на этаже. В приемной перед дубовыми дверями его покоев меня обыскали с окончательной дотошностью, заставили дважды пройти через пищащий турникет, велели выложить из карманов ключи и мелочь, и лишь после этого распахнули массивные резные, с вкраплениями яшмы створки.

В полумраке плавал сигарный дым, играла тихая музыка. По стенам темнели подлинники Сезанна и Матисса. Парнишка помахал мне рукой из кресла, которое очертаниями напоминало виденное мною в Версальском дворце.

— Садись, располагайся, — сказал он. — Папашка предупреждал, что ты заглянешь. Какие проблемы? Чай, кофе, виски?

— Виски, — от растерянности выпалил я.

Попутное замечание. Насколько легче американцам и англичанам! Местоимение "ю" в их языке означает одновременно и "ты" и "вы". И не понять, какое обращение используешь. Вообще в самом по себе обращении на "ты" нет ничего предосудительного. Мы должны выступать против за простоту и против лишней церемонности и ханжества. Просто подобная форма этикета требует дополнения, произнесения фраз типа: "Помнишь, как мы вместе учились, выпивали, бардачили, воровали и т. д." — подберите по вкусу.

Вывод. НЕ ХАНЖИТЕ!

Он надавил на кнопку, вошла длинноногая секретарша и принесла на подносе стакан толстого хрусталя.

— Узнаю папашкиных друзей, — сказал Младшенький. — С утра виски… Коктейли… Ипподром…

— А вы работаете с восхода до заката? — стушевался я. — Наверно, я вас отвлекаю?

Он улыбнулся обезоруживающе. (Как знакома мне была эта улыбка!) И, смущаясь, признался:

— Я с утра предпочитаю шампанское. А уж потом — коктейли, скачки, девочки…

После первой порции виски Младшенький уговорил меня отведать пива "Молодеческое", бутылки которого стояли темно-зеленой пирамидой на забавной подставке в виде паровозика с прицепом. Паровозик, по команде с пульта (ее давал Младшенький), подъезжал по игрушечной железной дороге и сгружал столько стеклянных, наполненных пенной влагой кегель, сколько требовалось. Младшенький и сам отхлебнул из горлышка.

От смеси двух напитков у меня слегка закружилась голова. Но я достаточно связно изложил то, что велел передать Маркофьев, и вручил приготовленные заранее бумаги. Младшенький, не читая, пихнул их в нижний ящик стола и налил мне еще пива "Молодеческое" и виски в один стакан.

— Потом разберемся, — сказал он.