Глен Хиршберг - Дети Снеговика

• Название: Дети Снеговика
• Автор: Глен Хиршберг
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-352-01514-9

«Дети Снеговика» – это, по выражению критиков, новый вариант «Убить пересмешника» – каким его мог бы написать Стивен Кинг. Герой романа возвращается в места своего детства, в пригород Детройта, улицы которого тогда терроризировал серийный убийца по прозвищу Снеговик. Но не все призраки рассеялись, не все страхи остались в прошлом, не все расставлены точки над і…

---

– Ты весь в крови…

– Позови маму, позови маму, позови маму!

Брент убежал, а я с трудом перешел в сидячее положение и отодвинулся подальше от мельницы, не спуская глаз с дыры на тот случай, если вдруг оттуда кто-нибудь выползет, хотя прекрасно знал, что на мельнице никого нет. Сердце билось так сильно, что я чувствовал его пульсацию в горле и даже на нёбе. А что я ей скажу, подумалось мне. Что я знаю? Ничего, ничего, ничего. Почти ничего.

Через несколько секунд из-за угла мельницы выскочила мать и, увидев меня, остановилась как вкопанная.

– Мэтти! Что ты сделал с лицом?

– Ричард Грейс, – сказал я и указал на навес над колесом.

– Что?

Я закрыл глаза. Капельки слез, казалось, замерзли и повисли на ресницах кристалликами льда, словно я превращался в снег.

– Не Ричард Грейс. А Ричард и Грейс.

У Брента, стоявшего за маминой спиной, отвисла челюсть; видимо, до него дошло. Он уставился на меня, как будто я действительно превращался во что-то другое, прямо у него на глазах. Потом он с криком бросился через поле. Вскочив на ноги, я погнался за ним, оставив мать стоять в изумлении, а когда догнал, он повернул назад к мельнице. Он продолжал кричать, что заставило его замедлить шаг, и только по этой причине мне удалось его поймать. В конце концов я метнулся к его коленям, сбил его с ног и мы вместе повалились в сугроб; я лежал на нем, а он дубасил меня кулаками и пытался меня укусить.

– Перестань, – сказал я, но он продолжал меня колотить, вырывая руки, когда я пытался их зажать. – Перестань, Брент. – От беготни я ничуть не согрелся, только нагнал в легкие морозного воздуха. По щекам поползли новые слезы, новыми реками растекаясь по заиндевелой коже.

Брент подо мной перестал вертеться и затих. Он смотрел на меня, по-прежнему разинув рот, округлившимися от ужаса глазами.

– Мэтти, – строго сказала мать, подойдя к нам. – Дай ему подняться. Если это еще одна из твоих дьявольских шуток…

– Нет, – прошептал Брент, и тут до меня дошло, что он держится за мои рукава. Смотрит на меня, хватается за меня.

Я сполз с брата и, усевшись на колени, рассказал матери о щепке, которую Тереза сжимала в руке, и о сердце на колесе. Потом мы чуть не волоком потащили Брента к машине. У него отказали ноги, поэтому нам пришлось попросту уложить его на заднее сиденье. После чего мы снова двинулись в путь.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я понял, что мы едем не домой. Как только мы отъехали, мне стало пусто и одиноко; я сидел, не чувствуя ничего, кроме жжения в отогревающихся щеках, пальцах и ногах и жаркой, удушливой вони кондиционера. Изредка в голове прокручивались мысли – вхолостую, как лопасти колеса, которые ничего не давили, исчезая внизу.

– Разве мы не домой? – спросил я.

Мать резко крутанула руль и въехала на парковку торгового центра. Насколько я помню, нас сюда никогда не привозили, но здесь есть «А amp;Р»[82] и скобяная лавка.

– Присмотри за братом, – сказала мать, выключая двигатель и плечом открывая дверцу.

– А ты куда?

– Позвонить в полицию. Потом мы поедем в Кентукки. И как можно быстрее.

– А вдруг они захотят с нами поговорить?

Мать впервые посмотрела на меня за всю дорогу от Сидровой мельницы. Перед отъездом она не досушила волосы, и теперь они торчали во все стороны неровными жесткими клочьями. Веки отяжелели от недосыпа, уголки рта опустились. Она мельком глянула на Брента, все так же неподвижно лежавшего на заднем сиденье.

– Они не узнают, что это мы, Мэтти. Хватит с нас разговоров.

Ее не было довольно долго. Я сидел и смотрел на брата. А он все так и лежал, пока я не назвал его по имени, и тогда он уткнулся головой в виниловое сиденье и заплакал, но теперь без тех душераздирающих рыданий, как в прошлый раз. Было что-то родное, мирное и даже успокоительное в этом созерцании плачущего брата – все равно что смотреть из окна моей спальни на весенний дождик.

Мать вернулась, завела машину и вставила в плеер кассету Боба Дилана.

– Ты им сказала? – спросил я.

Она кивнула, и после этого никто не проронил ни слова до самого вечера.

Поездка была томительной и долгой. Небо было серое, мир – белый. Брат уплакался до бесчувствия и заснул. Вставал он, только чтобы доковылять до туалета на заправке или обругать гамбургеры. У меня было такое чувство, что я бесцельно плыву в безвоздушном пространстве – маленький мальчик в космическом костюме с крошечной дырочкой, сквозь которую все, что заключено у меня внутри, вытекает в пустоту и уносится назад тем же путем, которым мы пришли в этот мир.

Далеко затемно мать разрешила мне включить радио. И опять я сразу же попал на интересное сообщение. Незнакомый мне женский голос вещал: «Действуя по анонимному сигналу, полиция тщательно обследовала сегодня каждый дюйм Сидровой мельницы в Оклендском парке, отталкиваясь от последнего странного поворота в нелегких поисках детоубийцы, более года державшего в напряжении жителей окраинного Детройта. Представитель управления готов лишь подтвердить, что полученная информация не вызывает сомнений и что она изменила характер – цитирую – некоторых аспектов расследования».

– Мам, – спросил я, когда она выключила радио и колеса снова задребезжали по льдистому асфальту, а над кукурузными полями южного Огайо воссияла полная желтая луна, похожая на глаз некоей чудовищной ночной птицы, – а Кентукки поможет?

Не знаю почему, но после этого вопроса мать окончательно расклеилась. Она вырулила на обочину, остановила машину и уронила лицо на затянутые в перчатки руки. Ее тело затряслось мелкой дрожью, как парус, у которого лопнули канаты. Но когда она подняла голову и вытерла щеки рукавом пальто, глаза у нее засияли, губы обмякли и она даже как-то помолодела.

– Поможет ли Кентукки? – переспросила она. – Не знаю, Мэтти. Но я знаю одно. И хочу, чтобы ты мне поверил. Я… я горжусь тобой, мой странный одинокий сын. Горжусь тем, кто ты есть, горжусь всем, что ты видишь, всем, что ты думаешь и о чем размышляешь. И всегда гордилась. Слышишь? Ничего не изменилось.

Она взяла меня за руку. Я не знал, что делать. В уголках глаз собрались слезы, но я не заплакал.

– Ты меня слышишь, Мэтти?

Наконец она выпустила мою руку, взялась за руль и до самого Кентукки не проронила ни слова.

1994

– Ты что, офонарел? Спенсер!

На какое-то мгновение у меня мелькает мысль, что он сейчас набросится на Элизу с кулаками. Но вместо этого он показывает ей средний палец и опрометью вылетает из библиотеки. Я бросаюсь за ним, но на полпути притормаживаю и оглядываюсь назад.

Элиза сидит перед открытой папкой, устремив взгляд на дверь. Вид у нее не столько рассерженный, сколько озадаченный и немного печальный.

– Спасибо, – говорю я. – Вы не представляете, как много это… в общем, я и сам только сейчас понял, насколько… – Фраза растворяется у меня во рту. – Мне надо спешить.

– Идите, идите, а то он уйдет. Но его агрессия, скажу я вам, Мэтти, совершенно лишена смысла. И уж точно никак не связана с тем, что я нашла.

Я пытаюсь улыбнуться, но не знаю, хочу ли я, чтобы улыбка была ободряющей, фривольной, благодарной или какой там еще, и мне становится неловко. Сегодня я как никогда в жизни не способен общаться с людьми из настоящего. В итоге я ограничиваюсь простым взмахом руки и оставляю свою спасительницу сидеть за столом и смотреть в окно на падающий снег.

Спенсера я нахожу возле машины. Он стоит, облокотившись на капот и обхватив голову руками. Когда он поднимает на меня глаза, я встречаю взгляд того мальчишки, которого видел в последний раз потерявшимся в складках плаща его матери, уводившей его от меня по нашей подъездной аллее.

– Садись в машину, Мэтти.

– Ты знал о смерти доктора, – говорю я. – Ты знал обо всем, что случилось с тех пор. Ты не сказал мне ни слова правды.

– По сути, я говорил тебе только правду. Просто не всю. Не видел смысла.

– Полагаю, теперь видишь?

– Да, Мэтти, теперь вижу. Ради общего блага я должен от тебя избавиться. Вот в чем смысл. А пока лезь в машину.

В сумеречном предвечернем свете березы похожи на торнадо, заледеневшие в полуобороте: их белые стволы – столбы взбитого снега, а ветви – взметнувшиеся в воздух обломки. Спенсер едет по Бирмингему мимо Шейн-парка, мимо того мини-мола, где когда-то была забегаловка «Джиглис», мимо поворота на дорогу к Сидровому озеру и дальше по Кленовой аллее. На въезде в местечко Блумфилд улицы и пейзаж становятся менее знакомыми. Наконец, не потрудившись закамуфлировать раздражение, я говорю:

– Спенсер, я действительно не знаю, ни почему ты лгал, ни что ты скрываешь, ни какой смысл тебе сторониться меня после стольких лет. Но, пожалуйста, Спенсер, пожалуйста, объясни мне, что происходит.

Сморщив губы, Спенсер поднимает руку, сжимает кулак и опускает его себе на колено. Мы пересекаем Телеграф-роуд и въезжаем в район, которого я почти не знаю. Меня охватывает совершенно незнакомое чувство – свежая, прохладная смесь надежды, страха и потерянности.