Жан-Мари-Гюстав Леклезио - Путешествия по ту сторону

• Название: Путешествия по ту сторону
• Автор: Жан-Мари-Гюстав Леклезио
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1993

Путешествие в прекрасный мир фантазии предлагает читатели французский писатель Жан Мари Гюсгав Леклезио.

Героиня романа Найя Найя — женщина-фея, мечты которой материализуются в реальной жизни. Она обладает способность парить в воздухе вместе с дымом сигареты, превращаться в птицу, идти к солнцу по бликам на воде, проливаться дождем, становиться невидимой — то есть путешествовать «по ту сторону» реального и возможного. Поэтичны и увлекательны сказки, которые героиня рассказывает своим друзьям.

Повествование о странной женщине-фее обрамляют рассказы о начале и конце жизни на Земле.

---

Найя Найя проскальзывает в Северный Треугольник, и тут появляется огромный Овен, вокруг которого вращаешься целые столетия, а после снова черное пространство, вплоть до Пегаса, Альгениб и Меркаб, расположенные на одной кривой, тоже прекрасны. Найя Найя пересекает ромб Дельфина, а за ним Геркулес. Перед полукружием Короны, блистающей шестью своими ледяными мирами, Найя Найя останавливается.

Но тут ее притягивает новая звезда. Найя Найя быстро ныряет вперед, в пустоту, пересекает что-то вроде круга, и в конце пути к Волопасу ее ждет последний небесный свет, самая, наверно, прекрасная из всех, уединенная, надменная, мерцающая в полном мраке звезда, от которой невозможно отвести взор; это Арктур, так далеко отстоящий от Сириуса, Андромеды, Бетельгейзе, божественная звезда, никогда не открывающая своих тайн. Он не подпускает к себе. Бессмысленно вместе со световыми лучами мчаться к нему со скоростью взгляда, он неизменно остается далеким и недоступным. Арктур сверкает со всей силой своей боли, своего одиночества. Никому не дано прервать его изгнания. Арктур неотрывно смотрит на мать, и взгляд его не слабеет. Найе Найе очень хотелось бы перемолвиться с ним словом, отвлечь его от навязчивой мысли, загородить собой Большую Медведицу. Но это невозможно, ночь слишком широка, и свет Арктура продолжает свой тяжкий путь презрения и боли, путь до противоположного края вселенной. И Найя Найя уходит, оставляя Арктур в его изгнании. Удаляясь, она порой оборачивается, чтобы посмотреть на прекрасную звезду, на яркий и высокомерный Арктур; он не хочет разговаривать, не хочет быть с другими — это одинокое светило, которому не интересны приключения других солнц и которое целиком замыкается в своей ненависти. Взгляд Арктура направлен на Большую Медведицу, и именно к ней держит путь Найя Найя. Она следит за Плугом, чьи выстроившиеся в ряд огни горят в ночи, подобно маякам. Как велик Каллисто! Найя Найя скользит вдоль его чрева меж желтых звезд. Две из них, Мизар и Алькор, горят ярче других, но это не беспощадный свет Арктура, а приятное, умиротворяющее мер- [195] цание. Найя Найя неторопливо дрейфует среди солнц Медведицы. Здесь, в окружении звезд, так хорошо. Везде горят огни, некоторые так близко, что греют лицо, другие бледно мерцают вдали. Со звездами нельзя чувствовать себя одиноко. Они танцуют по-своему, вращаясь, сжимаясь, отбрасывая брызги лучей. За Медведицей Найя Найя замечает далекие, похожие на корабельные огни, светящие во мраке ночи, — Вега, Рысь, Волосы Вероники, Регул и гигантская Капелла. Это странствие — вдали от миров, вдали от твердой земли и полюсов — бесконечно. Здесь светила никогда не заходят и горизонты открыты взору. Странствуя в ночи, ты сам становишься ее частью. Ты видишь свет, но сконцентрированный в виде шариков, которые напоминают капли воды. Тут есть непонятные полосы, неподвижные языки пламени, которые не гаснут в течение веков, есть черные дыры, непрозрачные участки, звездные скопления, потоки темноты. После Алькора Найя Найя начинает вращаться, словно опускаясь в воронку. Она пересекает созвездия Цефея и Дракона, разглядывая все голубоватые, белые, желтые, красные шары. Ей то холодно, то жарко, ее тело словно прочесывает небеса. Она спускается ниже, ниже и вдруг замирает на месте. Ее сердце еле-еле бьется, может, раз в несколько тысяч дней. Вместо сердца у нее — последняя звезда, которая делает человека таким же неподвижным и спокойным, как и все мироздание, звезда не очень красивая, она не такая яркая и не таких колоссальных размеров, как Бетельгейзе или Е Возничего. Она не такая ужасная, как Алголь, не такая прекрасная, как Вега, не такая таинственная, как Арктур, но и не странная, как Спика, не ослепительная, как Канопус, не двойственная, как Капелла. Просто эта звезда в центре твоего существа, она бьется вместо сердца, твое неподвижное тело окружает ее, меж тем как в ночи тобою бережно овладевает почти что вечный сон и твои глаза закрываются. Найя Найя дышит медленно, ведь внутри нее уже, по существу, не воздух, а безграничное пространство черной ночи, которое разрушает границы тела и распыляет сознание. Теперь уже тысячи взоров, одни холодные, цвета ржавчины, другие голубые, белые, жгучие, упираются в твою плоть, нанося несмываемые татуировки, единственно настоящие, таящие скрытый смысл рисунки, которые никогда не сотрутся. Тебе холодно одной на земле, а ночь долга. Мужайся! Мужайся, и ты достигнешь звезд.

[196]

Pajarito pajarito
que haces en tu nidito?
Porque te ves tan grandote?
Porque soy un guajolote.[7]

[197]

«Меня зовут Гарматан. Я обитаю в пустыне, вдалеке от человеческих селений. Никому не дано знать, где я, когда сплю. Месяцами я неподвижен, сосредоточен в себе самом, я всего лишь масса знойного воздуха в глубине безоблачного неба. Солнце наполняет меня, и с каждым днем я все больше и больше раздуваюсь. Я такой горячий, что даже птицы не в состоянии лететь сквозь меня. Там, где я нахожусь, земля твердеет, словно стекло. Все спокойно, придавлено книзу, безмолвно. Кругом лишь застывшее песчаное море, светлое небо да солнце. Низкорослые растения пустыни ссыхаются, прокаливаются насквозь. Так продолжается многие месяцы. Я не покидаю своего песчаного жилища, жду. Чего я жду? Может быть, зова, голоса, который освободит меня, произнеся мое имя. Я долго не сдвигаюсь с места, долго нахожусь в напряжении. Складками невидимого воздуха, словно прижатыми друг к другу металлическими пластинками, застыли мои стиснутые члены, раздробленное тело, лицо, обращенное к обжигающей земле. А тем временем вдали от пустыни, на побережье над морем собираются облака пара, никто не дышит, все замерли, даже птицы не отваживаются летать. И тогда, наверное, начинают произносить мое имя, сначала шепотом, потом все громче и громче, вот так: Гарматан, Гарматан! Такая влажность, такая жара на болотистых лиманах, такая тяжесть и плотность в воздухе, что жизнь больше не в состоянии продолжаться. Как перед землетрясением, я ощущаю глухие удары, которые отзываются в прибрежных скалах и пещерах, черное гнетущее небо исполосовано молниями. Я сам, мое тело словно из сухого камня, и по коже у меня скатываются крошечные песчинки. Я так долго, так много дней пребываю в ожидании, меж тем как солнце [198] то поднимается по безоблачному небу, то опускается к горизонту. Дни похожи один на другой, я их не чувствую, не считаю, но во мне закипает страшный гнев. Я согнут в дугу посреди пустыни, мои члены ноют, тело изнывает от боли, все словно посыпанная солью рана, взгляд жжет сомкнутые веки. Когда же я, наконец, распрямлюсь, покажу свою силу? Прорву скорлупу и хлыну наружу? Ринусь вперед огненным столбом? Уже целую вечность я сдерживаю свою мощь. Они там у себя, во влажном тепле болот, в окружении мангровых деревьев, не знают жизни. Они ползают улитками, растекаются мыслью, мучаются сомнениями. Их деревья похожи на хрящи, а сами они заключены в темницу, где серая стена моря с его тухлыми запахами, свинцовая крыша неба, стелющийся туман. Они не знают солнца. У них свет ползет со всех сторон сразу, он просачивается из углов, течет длинными ленивыми потоками.

Я очень много времени нахожусь в пустыне, и во мне долгими месяцами накапливается сухое тепло. Я такой жгучий, как будто у меня внутри кузнечные мехи. Пылающие угли, горячие камни, металлы, раскаленные сначала докрасна, потом добела, которые капают, буравя землю, Гладкий песок порой похож на большое зеркало, в котором отражается жара. Всюду искры, вихрь искр, кружащийся вокруг остроконечных камней.

Я раздался вширь, я в напряжении и готов к прыжку. Я жду лишь зова, приказа или того мгновения, когда у горизонта раскроются ворота, две металлические створки, которые сдерживают мое тело. Я слышу, как звучит в пустыне мое имя: Гарматан, Гарматан, Гарматан, — и словно кровь закипает у меня в жилах. Там, на другом краю пустыни, дремлют во влажном оцепенении обессилевшие города. Они ждут, призывают меня сквозь сон. Они хотят, чтобы я пришел. Там уже не осталось воздуха, только пар и облака. По улицам, где нет тени, среди застоявшихся газов медленно катят машины. Мужчины сидят, прислонившись спиной к стене, прикрыв глаза, и с трудом дышат. Женщины качаются в гамаках, и по их лбам, шеям, под мышками безостановочно течет пот. Все происходит как в глубоком сне, который увлекает человека вниз головой на дно колодца. Каждый, вырыв себе такой горячий колодец, падает, падает к центру земли по вертикальным галереям, которые тут же за ним закрываются.

Из своего прямоугольного дома в пустыне я вижу эти [199] колодцы, которые люди пробивают в земле своей тяжестью, ощущаю людскую усталость. Я слышу, как издалека доносится мое имя, как оно отзывается эхом в металлическом небе: "Гарматан! Гарматан! Приди, Гарматан!" И тогда я понимаю, что настал мой час. Не очень-то легко сдвинуться с места после того, как месяцами находишься в согнутом состоянии. Отодвинув в сторону давящие на меня плиты, я принимаюсь как бы выкручиваться, словно стряхнувшая сон змея. Я немного приподнимаюсь над землей, и тучи песка смерчем взметаются вверх. Вздымаются высоко в небо и тут же падают невесомыми каскадами стены пыли. Поначалу царит тишина. Встав на ноги, я вырастаю над пустыней на тысячеметровую высоту. Передо мной до самого горизонта стелются желто-рыжие дали. Все тут принадлежит мне. Голубеет небо. Надо пересечь огромные пространства плоской горячей земли, свободно лежащей под лучами солнца. Силы мне не занимать. Вызывая головокружение, мелькают мысли. Я вытягиваю руки или крылья, которые из-за пыли становятся видимыми. Всей своей мощью я несусь вперед через песчаную равнину. Тишину прорывает звук, звук моего голоса, который, исходя из всего моего тела, распространяется в пространстве. Глухой шум, носовой гул, он вибрирует, расстилается по земле и, поднимая клубы пыли, уносится вперед. Так я двигаюсь по пустыне, я, Гарматан. Одинокий гигант, возносящий руки к голубому небу, я иду прямо, иду и кружусь, тихо напевая свои песни.