Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа (Книга 1)

• Название: Орлица Кавказа (Книга 1)
• Автор: Сулейман Рагимов
• Издательство: Язычы
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1989

---

И Гоги принимался декламировать с воодушевлением:

Хотя я судьбой на заре моих дней,
О нежные горы, отторгнут от вас,
Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз;
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ…

У Гоги недостатка в примерах не было.

— А как наша "христианка"? — Людмила переводила испытующий взгляд на Тамару. — Как ты смотришь на движение гачагов?

— Как я — так и она, — опережал ответ неуемный Гоги.

— Я?.. Мое место там, где Гоги, — вспыхивала Тамара и смущенно добавляла: Честно говоря, я не представляю, как я могу стрелять… убивать…

— Ясно… — разочарованно вздыхала Людмила. — Ты — против кровопролития…

— Не знаю. Я сама себя еще не знаю… Но я считаю — надо помогать всем, кто борется за правое дело.

— Помогать — но как? — не отставала решительная Людмила.

— Всем… Всем, чем можно.

— С оружием в руках?

— Если придется…

Андрей укоризненно косился на подругу. Но Людмилу не так-то просто было унять:

— А за помощь — могут и подстрелить…

— "Суждены нам благие порывы", — грустно вздыхал Гоги.

— Ты говорил вот о кавказской женщине… И у нас были воительницы… Против Наполеона сражались… — И Людмила рассказала о храбрых русских женщинах, о декабристских женах.

… Вскоре Гоги с Тамарой пришлось расстаться и с друзьями, и с Петербургом; их исключили из академии без права поступления в другие учебные заведения. Наверное, донес кто-то об их горячих речах.

Глава восемьдесят вторая

В доме старой княгини остались кавказские этюды, которые Гоги подарил петербургским друзьям.

Андрей и Людмила любовались акварельными пейзажами, портретами, зарисовками, из которых представал далекий край, первозданная стихия диких гор, ущелья, где "мчится Арагва в тенистых брегах", мужские и женские образы, гордые, сильные люди… На этих, еще быть может, несовершенных созданиях лежала печать дарования и истинного вдохновения, и друзья сокрушались при мысли о прерванной стезе, которая обещала рождение двух незаурядных художников.

Пелагея Прокофьевна, разделившая с мужем тяжкие невзгоды сибирской ссылки, похоронившая ссыльного князя там и на склоне дней вернувшаяся в покинутый очаг, разделяла восхищение внучки и ее друга. Просвещенная женщина, выросшая в атмосфере пристрастия к искусствам, видела в даровитости молодых гостей с Кавказа знак даровитости их народа. Расхожее представление о диком крае, темных, необузданных людях, насаждавшееся и официальной литературой, уже изрядно расшатанное и опрокинутое доблестным духовным примером многих сынов кавказских народов и с другой стороны, пристальными, глубокими и правдивыми свидетельствами передовой российской литературы и науки, не могло помешать Пелагее Прокофьевне составить свое непредвзятое представление о кавказцах.

Прислушиваясь к разговорам и спорам кавказских друзей Людмилы и Андрея, она убеждалась в благородном бескорыстии их молодых порывов, их мечты о временах, о том, "когда народы в великую семью соединятся".

С интересом старая княгиня узнала и об удивительном свойстве многоязыкого края, где народы, живущие по соседству, самым естественным образом, в обиходном общении постигали язык друг друга. Они приобщались к, языку соседей сызмальства, в детских играх, в будничной жизни, в общих заботах и трудах…

Людмила и Андрей, воодушевленные примером российских подвижников-собирателей, не без влияния народнических идей, всерьез увлеклись фольклором народов Востока, мечтая представить их читающей публике и споспешествовать развитию благослонного интереса к народам окраин…

Гоги и Тамара рассказали им о легендарном кавказском певце — ашыге Саят-Нова, творившем, помимо родного армянского, и на грузинском, и на "мусульманском", то есть азербайджанском языке. Им удалось раздобыть некоторые образцы творчества этого народного певца в переводе. Особенно заинтересовало их стихотворение, написанное на "мусульманском" языке и посвященное прекрасной неведомой Алагез.

Перейму печаль и беду твою,
Ты приди ко мне, ты плени меня…
Смоляную косу расплету твою,
Ты приди ко мне, ты плени меня!

Пелагея Прокофьевна светлела лицом, слушая этот "восточный мадригал" и просила прочитать что-нибудь еще…

Вскоре молодые "вольтерьянцы" удивили старую княгиню еще одним "новооткрытым" поэтом Молла Панах Вагифом, и если Саят-Нова вдохновенно воспевал "мусульманку" Алагез, то его современник Вагиф — христианскую красавицу.

Любовь и муза преступали границы веры, они простирали руки к другим народам, и это было знаменье времени, и завет истории. И этот пример возглашал загадочный далекий Кавказ устами своих поэтов, Кавказ, пленивший Пушкина и Лермонтова…

Кавказские этюды, оставшиеся в старинном петербургском доме, оживляли в красках перед взором домочадцев чарующие картины величавых вершин, воплощенные прежде и русской поэтической кистью. И кисть, и слово вторили друг другу.

… Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными сиял.
И глубоко внизу чернея,
Как трещина, жилище змея,
Бился излучистый Дарьял.
И Терек, прыгая, как львица
С косматой гривой на хребте,
Ревел…

Водопады, вечные снега, клокочущие реки и родники, и во всем — гордый дух, передавшийся сынам и дочерям этого края… Смелые, пламенные сердца… А вот демоническая фигура всадника, лихо летящего над бездной… над миром и тщетой людской… И подпись "Мерани"…

Однажды Андрей пришел к ним радостно-возбужденный, в руках у него было письмо.

Людмила пробежала глазами строки: "Вы просили прислать образцы народной поэзии… Спешим вас обрадовать… Вот стихи о вольных гачагах, помните, я рассказывал… Их распевают в горах среди простонародья… Быть может, и сгодится вам для великих научных открытий, а более всего, для просвещения "любознательных читателей". Я, как мог, пересказал их по-русски… Жаль, что не умею рифмовать…"

— Что это вы опять штудируете, голубчики мои? — спросила старая княгина, щуря подслеповатые глаза.

— Песни кавказских татар.

— И о чем они, песни? Небось, вроде тех, что давеча читали, о любви?

— И о любви, конечно.

— А еще о чем?

— Ой, милая, рассердишься.

— А ты читай, читай, а я погляжу, сердиться или нет.

— Ну, узница попала в темницу и зовет на помощь Друга — заступника своего…

— А за что ее упекли?

— Против царя пошла…

— Ох, молодо-зелено, — сокрушенно вздохнула Пелагея Прокофьевна. — Мало было напастей на наши головы… Ну, да ладно, читай, читай, послушаю.

Глава восемьдесят третья

Итак, интересы молодых петербуржцев не преследовали чисто научные цели. Через образцы народной поэзии и "изящной словесности" они хотели постичь сокровенные чаяния народов этого романтического края, доискаться до коренных причин их ропота, давших толчок к повстанческому движению гачагов. По слухам, доходившим до столицы, из разговоров с просвещенными людьми из Кавказа Людмила и Андрей узнали о раздражении в верхах и переполохе властей, вызванных этим движением. Да только ли в далекой уездной глуши происходило такое!.. Даже по официальным вестям о судебных процессах, арестах, ссылках можно было понять, что "вольнодумство" и "ересь" пустили корни по всей многоязыкой державе.

И молодые друзья понимали, что вольнолюбивые песни кавказцев — не праздное стихотворство, а голос тысячеустой народной молвы и совести. Это — мятеж против насилия и самовластья! Это вызов "униженных и оскорбленных", у которых чаша терпения вся до краев полна! Это было рождение нового эпоса народного подвига, которому жить в веках. Слово, песня, сказ, исторгнутые из сердца народа, издревле запечатлевали живую летопись борьбы, передавались из уст в уста, из поколения в поколение, становясь неисчерпаемым родником для грядущих творцов, возрождаясь вновь и вновь, обретая новую силу и звучание, клокоча, бушуя, бунтуя, как мощные горные водопады…

Захваченные всецело идеей служения народу, такие, как Андрей, Людмила и их единомыслящие ровесники видели естественную связь народных песен и сказаний с бытием народа. Народный гений был первоосновой, из которой преемственно черпали поколения, сменяющие друг друга, и это обеспечивало совершенным творениям долгую жизнь, и герои, порожденные одним народом, становясь художественным и литературным достоянием других народов, вырастали в героев всего рода человеческого.

Но молодые радетели народного блага, при всей серьезности своих подвижнических намерений и занятий, ощущали неутолимую жажду борьбы; их пылкие мечты занимали люди реального действия, их сердца бились пока еще несбыточной и наивной мечтой сплоченного и дружного тираноборства… Их влекла к себе романтика далекой животворящей легенды, и они хотели бы причаститься к ней не только словом, но и делом. Как бы ни выглядели неравными противостоящие силы, каким бы колоссом ни представал царизм, логика истории общественного движения была неумолима! Хотя и ни декабристы, ни народовольцы, ни гачаги не могли сокрушить монархию и были обречены на поражение, на арену выходила и крепла сила, которой суждено было стать могильщиком самодержавия. Эта сила, зреющая на фабриках и заводах, в шахтах и на промыслах, еще не предстала во всеоружии, но она выказывала себя там и тут нарастающим упорством и отвагой.