Виктор Авдеев - Ленька Охнарь

• Название: Ленька Охнарь
• Автор: Виктор Авдеев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1962

В новую книгу Виктора Авдеева входят три повести, составляющие своеобразную трилогию о днях скитаний и жизни беспризорного мальчишки Леньки Осокина.

Судьба Леньки Осокина, отец которого погиб в годы гражданской войны, прослежена автором с первых дней бегства мальчика от тетки до юношеского возраста, когда парень, прошедший суровую школу жизни, выходит наконец на верный путь. В этом ему помогают воспитатели и коллектив трудовой колонии, а затем рабочий Мельничук, взявший Леньку в свою семью.

В книге с большим знанием и художественным тактом раскрыты психология беспризорника и история его перековки под влиянием новых обстоятельств жизни. Характер Леньки Осокина — Охнаря — показан в процессе постоянных изменений, ломки, становления.

Две повести из этой трилогии — «Трудовая колония» и «Городок на Донце» — вышли в 1957 году в издательстве «Молодая гвардия» под общим названием-«Ленька Охнарь», однако для настоящего издания значительно переработав. Третья повесть «Асфальтовый котел» — печатается впервые.

---

— Сказать по совести, Леонид, — своим спокойным, несколько холодноватым тоном заговорил Колодяжный, — хорошее ты дело начал. А помнишь, говорил, что у тебя нет ни охоты к труду, ни сноровки? Я еще тогда сказал: ерунда это! Неспособных людей нет, есть разболтанные и ленивые. Придумал же вот загородку, газету?

Охнарь поежился от удовольствия, словно его пощекотали.

— Да это я так просто. Пришла охота… ну и занялся.

— Я, призваться, не ожидал. Надоумил тебя, что ли, кто?

— Скажете! Да мало я чего видал? Думаете, всего и свету, что ваша колония? Вот я в Баку жил, какую там огольцы в богадельне газету выпускали? Закачаешься. Заглавие делали разным цветом, с финтифлюшками— лучше, чем печатают в редакции! Я вспомнил ну и… чего тут такого?

— Почему бы тебе, Леонид, не издавать постоянную стенновку?

Предложение польстило Охнарю.

— Времени нету. Я что вам, лунатик? Каждую ночь мне не спать?

— Газету ты сделал занятную, — продолжал воспитатель убедительно. — Конечно, первый блин всегда выходит комом, но и он, по новинке, вкусен. Главное идея хороша, да вот и рисуешь ты, все-таки… тоже ценно. Соглашайся! Будешь вашим художником-оформителем. Мы подберем тебе в помощь редактора, секретаря, и принимайтесь за дело. А тебя для выпуска газеты я специально стану освобождать от работы.

Охнарь остановился, недоверчиво переспросил:

— Не заливаете насчет освобождать от работы? На целый день?

— Разумеется, — усмехнулся воспитатель.

Это обстоятельство окончательно решило дело.

Ну, если другие будут придумывать всю газету, я не отрицаюсь. Разрисовать я могу еще хоть сто номеров. Только надо купить кисточки: толстую и маленькую — усы на портретах подвести, глаза.

— Отлично, — согласился Колодяжный. — Купим и кисти. Вообще, когда мы выберем редколлегию, вам придется собраться всем вместе и обсудить план. Во-первых, конечно, надо изменить название стенгазеты. Не «Загородка», а как-нибудь иначе. Ну, скажем… «Голос колониста» или «К новой жизни». Похарактернее. Не одну ж птичню мы будем освещать? Писать станем о подготовке к учебе, о лучших хлопцах, о достижениях Советского Союза, — словом, тут я сам дам статью. Не помешает ввести и «Почтовый ящик», ка «кие-нибудь шарады, что ли… Для тебя самого это будет интересней, чем… доставать драмкружку очки да кисеты.

Воспитатель слегка улыбнулся в усы, а Охнарь с удивлением почувствовал, что краснеет. Интересно, что бы запел Колодяжный, узнай он про другие Ленькины планы: насчет муки, хомутов, и каким образом потерялись ключи у кастелянши? Оказывается, правильно Ленька сделал, что пока еще не убежал из колонии, с этим всегда успеется! Тут иногда тоже можно поколбаситься.

— Наша задача, Леонид, сделать газету боевой, зубастой, чтобы за живое забрала воспитанников и педагогов.

Долго еще, на удивление всем ребятам, Тарас Михайлович и Ленька медленно прогуливались вокруг цветочной клумбы. В сумерках мягко светились белые табаки, нарциссы. Оголец далеко не все понимал из того, что говорил ему воспитатель, во слушать было интересно. Ишь, оказывается, в какое дело выросла его забава: помощников дадут! На одно мгновение Леньку даже взяла робость: справится ли?

Звонок дежурного позвал всех ужинать.

Сам не зная почему, Охнарь пошел не в столовую, а к речке. Недалеко от загадочно и тускло блестевшего бочага сел на сосновый пень. Багровый месяц невысоко поднялся над лесом; на мельнице сонно бормотала вода, пущенная мимо колеса. Перед лицом Охнаря со стенящим звоном толклись комары; нетопырей у бочага носилось еще больше, чем в колонии. Хутор за далекой дорогой тонул во тьме, не лаяли и собаки по дворам. Позади, в здании, между тополями, светились окна веранды на первом этаже: там ужинали воспитанники. Тихо было вокруг, пахло водорослями, ряской. За ржаным полем, где-то очень далеко, вспыхивали зарницы.

«А, пожалуй, не так уж плохо тут жить, а?» — вдруг подумал Охнарь. Он сам не ожидал, что сможет близко принять к сердцу дела колонии. Вот только с работой выходит «кудряво». В самом деле: здоровый парень — а теперь еще член редколлегии, художник— и выполняет девчачьи обязанности: цыпляток стережет. Конечно, в этой богадельне он не жилец, но зачем давать повод для зубоскальства?

…У Колодяжного повеселели глаза, когда Охнарь на другой день в обед заявил, чтобы ему заменили наряд. «Наконец-то!» — казалось, воскликнул взгляд воспитателя. Он сказал подчеркнуто сдержанно:

— Что же ты хочешь, Леонид? Опять загорать?

— Я, Тарас Михайлович, лошадей люблю, — тяжело вздохнул Охнарь. — Они… животные. У нас на Дону все казачата верхи катают. Поставьте меня Омельяну помогать.

— Хорошо ль ты обдумал? У Омельяна тебе придется не только «верхи катать», а и боронить, и возить воду для полива плантаций, и навивать сено навоз, и чистить коней, и телегу дегтем смазывать. Да мало ли еще чего?

Охнарь немного замялся.

— Все одно лучше, чем цыплят с девками от ворон стеречь.

— Болтаешь! Всякий труд хорош. На птичне, например, твоя загородка сослужила пользу. А в том, что работать приходится с одними девочками, тоже нет худа. По крайней мере, ты хоть вежливее стал. — И, видя, что Охнарь упорно молчит, Колодяжный мягче докончил: — Иное дело, если ты считаешь работу, с цыплятами слишком легкой… Что ж, у меня возражений нет. Смотри, теперь не ленись: сам выбрал новое дело.

Наряд был заменен, и Охнарь отправился на конюшню. Сильно парило, а на конюшне было прохладно, знойные лучи солнца голубыми полосами падали сквозь узкие, высоко прорезанные окошки, освещая дугу в углу, хомут, путы. В денниках, перебирая по? дощатой подстилке копытами, звучно жевали три лошади и стригунок. Пахло свежескошенной травой, заданной в кормушки, дегтем, попонами, сложенными у стены. Омельян, черный, с казацкими усами, большерукий, легко двигая вилами, убирал помещение. Он был в сатиновой рубахе, расстегнутой на волосатой груди, в неизменных заношенных шароварах, в сапогах; приклеенная к нижней губе, дымилась цигарка.

Охнарь вытянулся, приложил руку к обнаженной кудрявой голове:

— Привет командиру трудовой конницы! Прислан верховным начальством на пополнение вашей конюшни. Что прикажете делать: за пегим мерином поухаживать или Буржуйке хвост подкрутить?

— Что руку к дурной голове прикладываешь? — равнодушно сказал Омельян. — Во-от ломается! Работать, что ль, занарядили?

— Так точно. Назначен твоим старшим заместителем. Оставь мне по этому случаю покурить.

— Нос пригорит. И чего мне на конюшню всякую пакость подсовывают? То Сеньку Жареного дали, и он у Буржуйки, почитай, полхвоста на удочки повыдергивал, а теперь. тьфу. Я, Охнарь, еще не забыл кисета, что ты у меня по дороге из города своровал. Гляди, я не воспитатель из Наркомпроса, надеру ухи — как у свиньи вытянутся. Бери вон метлу, становься в позицию. Первым долгом уберем конюшню. После поедем свежей травы у Козиного лога накосим. Коням на ночь. Понятно? Здесь тебе курортиться не придется.

Охнарь только в затылке почесал.

— Ладно. Раскомандовался! Не чай пить пришел, сам знаю, что делать. — Ленька развязно ступил в денник, похлопал ближнюю лошадь по лоснящемуся крупу. — Ну, саврасые, к вам прибыл еще новый коняга. Только уговор: не вы на мне ездить, а я на вас.

Вечером, перед ужином, Ленька подсторожил в полутемном коридоре Анюту Цветаеву. Все девочки из ее палаты уже ушли в столовую, она одна запоздала: зашивала порванный рукав платья. Спустившись по широкой лестнице со второго этажа, Анюта спешила на запах парного молока, вареного картофеля, когда, отделившись от стены, Охнарь перегородил ей дорогу.

— Чего опаздываешь?

— Фу, нечистый дух! Напугал.

Она действительно вздрогнула, приостановилась.

— Почему все девки тонконервные? Чуть что — «фу!», «ой!».

— Лучше быть как ребята, деревянными? Пошли, все ужинают, воспитатели не любят, когда нарушают порядок.

— Подумаешь: не любят! Плевать.

Правую руку Ленька держал за спиной и по-прежнему загораживал девочке дорогу. Прирожденное любопытство взяло у Анюты верх, она придала глазам кокетливое выражение, улыбнулась, с наивным видом протянула:

— Да что ты выстроился как солдат? Пусти.

Она уж догадалась, что Охнарь хочет сказать ей нечто особенное. Он глянул вверх на лестницу, зиркнул вдоль коридора, и только тогда вынул из-за спины правую руку: в руке белел лист слоновой бумаги, размером в тетрадочный разворот.

— Тебе.

— Ой! Что такое?

Это был рисунок: тот же самый молодец, что и в стенгазете, в красных сапогах, навытяжку, с серебряным топором. Только курицы рядом с ним уже не было, а из открытого рта торчала ярко пылавшая на конце папироса. Дым от нее подымался, будто из фабричной трубы, и волнистой тучей нависал над молодцом в красных сапогах. Подпись внизу извещала: «Кому схочу — тому дорю. Леня Охнарь».