Лев Корнешов - Зона риска

• Название: Зона риска
• Автор: Лев Корнешов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1982

Остросюжетная повесть о нравственном искании подростков. Молодые герои книги вступают в жизнь сложными путями. Честность и мужество не дают свершиться преступлению, задуманному матерым преступником.

---

— Но ведь вы, кажется, владеете французским? Значит, на чужом языке вам объясняться не в диковинку? — пошутила Инна.

— Даже зная буквальное значение каждого слова, можно не понимать собеседника.

Инна тяжело вздохнула. Оживление постепенно сходило с нее, она реже и не так вызывающе смеялась, под глазами четче обозначились полутени. Девушка удобно устроилась в кресле, зябко сжалась. Роману показалась она одинокой, усталой, увядшей, будто на холодных ветрах. Он принес материнский пушистый платок, набросил Инне на плечи. Она закуталась в теплую шаль, благодарно улыбнулась Роману.

— Ой, спасибо, никогда не чувствовала себя так уютно.

— Так что с вашим любителем древних шедевров? — напомнил Роман.

— «Пятерка» за спекуляцию... В свободное вечернее время читает лекции таким же неудачникам, как и он сам.

— То есть заключенным?

— И так их называют. Я предпочитаю вот это — неудачники. Они попались, им не повезло.

— Старая, затасканная песенка, — перебил Роман. — Воруют, мол, десятки, а «горят» единицы... Есть другая арифметика...

— Не будем спорить, — устало сказала Инна. — Тем более что вы, кажется, правы. — Она вспомнила что-то, дрогнувшим голосом сказала: — Вместе с Борисом Марковичем замели всю его компанию, от «тузов» до «шестерок». А «художник» уж на что был чутким, пугливым, а попался на горячем — торговал икону иностранцу.

— Отвратительно! — возмутился Роман. — Обкрадывать собственную страну! Ведь оригинальные древние иконы — народное достояние!

— С ним романила моя подружка. Золотой был мальчик, только прижимистый.

— Уж не вы ли были той подругой? — настороженно спросил Роман. — Впрочем, не хотите, не говорите.

— Да нет, тогда у меня был Борис Маркович...

— Провались он сквозь землю, ваш Борис Маркович! — со злостью сказал Роман. — О чем бы ни говорили — обя-за-тельно на него выйдем.

Его и в самом деле начал раздражать этот неведомый Борис Маркович, которого Лина называла еще толстым Боренькой. Что за птица такая? И кем он приходится Инне?

— А он провалился уже, — спокойно ответила Инна. — На полную «десятку» провалился.

— Понятно.

— Ничего вам, Роман, не понятно. Никогда вы не знали той жизни, в которой он варился, и дай вам бог — желаю от чистого сердца — не узнать. Пошло там все и мерзко. А меня он, между прочим, подобрал, когда я в петлю хотела лезть. Как кошку подобрал, подкормил и даже дал возможность красивой шерсткой обзавестись.

Музыка звучала чуть слышно. Тоскующая Магдалина бередила сердце.

— Выключите, — попросила Инна. — Поставьте Высоцкого.

Роман замешкался, и она почти закричала на него:

— Смените музыку, пусть крутится то, что сердце не жалит — рвет на части!

— Ну уж... — скептически протянул Роман. Но кассету сменил, и хрипловатый сильный голос певца под высокое напряжение гитарных струн ворвался в туманы прошлого, рассеял их.

— Это то, что я люблю! — Инна снова оживилась. — Вот, Роман, и здесь мы — разные.

— Так это же хорошо!

— До поры.

Звонок у телефона был низкий, успокаивающий. Роман долго подбирал такой тембр — чтобы не раздражал, не сбрасывал своей внезапностью со стула.

Роман извинился перед Инной, взял трубку.

— Как вы там, воркуете? — В голосе Лины слышалась насмешка.

— Линок, не будь занудой.

— Ты уже окончательно морально разложился или только к тому дело идет?

— Линка!

— Звоню из автомата, кино закончилось, следователя по прозвищу Шериф убили... Я зайду к Зойке, попьем чаю.

— Приходи домой.

— Нет уж... Я дала тебе время до 23.00. Не беспокойся, еще рано, мы с Зойкой поболтаем, не забудь, что кофе в буфете, печенье там же, сахар в голубенькой сахарнице. Привет твоей пассии.

Инна отчужденно смотрела в окно, его легкие, колеблющиеся на ветерке шторы отделяли комнату от огромного мира.

— А у меня никогда не было старшего брата, — сказала Инна.

Роман промолчал.

— Иногда мне очень хотелось, чтобы у меня был умный, сильный, добрый старший брат. Пусть бы он даже изредка поколачивал меня, но защищал. И чтобы все на стометровке знали его и шептались: «Не трогайте Инку, а то за ее братом не заржавеет...»

— Давайте пить кофе! — предложил Роман. — Или, может, вы хотите чаю?

— Да, уютный ваши предки мирок соорудили! — Инна держалась спокойно, но в голосе злость, раздражение, нервная крикливость. — Картинки, книжки, столовое серебро, умная музыка, светская беседа... Чаю я не хочу! А знаете, чего хотелось бы, мой сдержанный рыцарь? Чтобы вы как следует выпили, были со мной грубым, поволокли бы меня туда, куда положено таскать таких, как я, а если бы вздумала собачиться, стукнули для острастки, чтобы твердо знала — твое место на половике и когда тебя приглашают в кровать, то должна благодарить, а не брыкаться.

Инна налила себе, выпила, глянула остро на Романа: мол, вот я такая и другой быть не хочу.

Роман растерялся перед потоком злых, обидных слов. Он не думал, что Инна может быть такой — циничной, вульгарной. Она даже подурнела.

— И не сомневайтесь, мой дружочек, я не буду долго строить из себя недотрогу... Все на стометровке знают, что к числу неприступных крепостей я не отношусь. Кроме того, вы мне просто нравитесь. А почему бы нет? Высокий, симпатичный, уравновешенный, положительный, сдержанный, перспективный, у вас — «колеса», у меня — «берлога», могло бы получиться, а? Нет, конечно, ненадолго, но кто заглядывает вперед? Кому это надо — думать, что будет потом? Я бы к вам свои руки приложила, научила одеваться как следует, а не во что придется, познакомила бы со стоящими людьми — смотришь, образовались бы, а данные у вас есть, на фоне других вы смотритесь. Не теряйте, мой дружочек, времени... А то скоро придет благовоспитанная сестрица Лина...

Роман резко поставил на стол чашку, расплескав кофе, отодвинулся от Инны. Сдерживая злость, стараясь быть спокойным, сказал:

— Вам что, доставляет удовольствие говорить гадости? Тогда продолжайте в том же духе, я терпеливый, все выслушаю. Но если завтра вам будет стыдно — не я виноват...

— Ничего-то вы не понимаете, — устало сказала Инна. Возбуждение прошло, она снова сникла.

— Не понимаю. — Роман смотрел исподлобья, ему не нравилось ни настроение Инны, ни странные ее слова. — Не могу понять, за что вы на весь мир обиделись? Допустим, в чем-то когда-то ошиблись, такое случается... Но не значит же это, что все дороги перекрыты? Вы успели и квартирным уютом попрекнуть и в грязном меня заподозрить — пригласил, мол, девушку, когда дома никого нет... Не такой уж я наивный, чтобы не догадаться, о чем вы подумали. Правильно?

— Да нет, Рома, это я со злости...

— А в квартире у нас действительно хорошо. Отец и мать всю жизнь работали, кстати, всяким, сервантикам-трельяжикам особого значения не придавали. И не раз — мы с Линкой тому свидетели — они весь этот уют бросали и мчались в геологические партии. Мне всегда казалось, что для них жизнь там, а здесь привал, место для передышки.

— Вы очень любите своих родителей.

— Люблю и горжусь ими, — запальчиво продолжал Роман. — Знаете, как они умеют работать? Для них, когда увлекаются по-настоящему, ничего, кроме работы, не существует. Может быть, еще мы с Линой... И, наверное, правильно, что их труд хорошо оплачивается, и смогли они приобрести любимые книги, красивую мебель и прочие предметы, составляющие уют. За свой труд они имеют право отдохнуть спокойно.

— Роман, не горячитесь, я пошутила, не знаю, что это на меня накатило.

Не могла же Инна объяснить ему, что это напряжение последних дней, всякие каверзы Артема Князева, предчувствие того, что поездки по его поручениям добром не кончатся, заставили ее забыться, позволить выплеснуться наружу раздражению. В самом деле, при чем здесь этот мальчик?

— Хватит, Рома, на эту тему, — повторила она.

— Нет, Инна, раз начали, давайте продолжим. Бывает ведь так, что человек жизнь прожил, а вспомнить нечего. Оглянется назад — пустота. Сплошняком вечера с преферансом или с приятелями-доминошниками — тут дело в склонностях. Или попойки и подсчеты, кто сколько употребил...

— Теперь вы злитесь, Роман. — Инна взяла из пачки сигарету, закурила, протянула пачку Роману: — Попробуйте.

— Не курю. — Роман положил сигареты на стол, задержал руку Инны в своей. С той же непривычной для себя обозленностью, с которой говорил раньше, продолжал: — Такие вот преферансисты-доминошники склонны на жизнь жаловаться: и того нет, и это не так, и вот сосед машину купил, а тут на «пузырек» не хватает. Преферансисты — это я образно... Мало ли кто на что жизнь убивает! Мне их нисколечко не жалко. Сами виноваты. А мой отец, сколько я себя помню, всегда работал. И с азартом, с неистовостью, и труд был для него не бременем, а удовольствием, радостью. Я ночью случайно проснусь, а у него в кабинете свет, сидит пишет.