Лев Корнешов - Зона риска

• Название: Зона риска
• Автор: Лев Корнешов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1982

Остросюжетная повесть о нравственном искании подростков. Молодые герои книги вступают в жизнь сложными путями. Честность и мужество не дают свершиться преступлению, задуманному матерым преступником.

---

На стол, застеленный клеенкой, мать поставила нарезанную крупными кусками колбасу, банку с маринованными помидорами, зеленый лук.

К луку Геннадий Степанович пристрастился во время пребывания на Севере дальнем и требовал, чтобы он всегда был на столе.

Сеня Губа, пока собирали на стол, лениво перебирал струны гитары. На гитаре был большой бант и наклейки — кукольные девичьи личики с белокурыми локонами. Мишка с завистью смотрел на гитару, на Сеню Губу. Научиться играть на гитаре было его мечтой. Мечта разбивалась о полное отсутствие музыкального слуха.

Сеня Губа поражал Мишкино воображение шикарными костюмами, модными сорочками, брошенной на правый глаз косой челкой, отчего казался диковатым и неприступным. К месту и не к месту Сеня вставлял словечко «эта»: «Значит, эта, пришел как было велено».

Встретив Сеню на вечерней пустынной улице, женщины поспешно переходили на другую сторону. Сеня гордился впечатлением, которое производил, как он говорил, на слабонервных:

— Испугались, эта, моего пронзительного взгляда...

Другое дело Геннадий. Брат всегда одевался скромно, носил стандартные недорогие костюмы. И на улице терялся в массе прохожих, в толпе его трудно было отличить от множества других людей.

Мишка как-то даже огорченно спросил брата:

— Что ты такой?..

— Какой?

— Серый...

— Это в каком смысле? — Геннадий заинтересованно глянул на Мишку. Взгляд у него был острый и бегающий, он никогда не смотрел прямо на человека, а так, будто скользил глазами.

— Неприметный, — объяснил Мишка, стараясь не обидеть брата, потому что в гневе тот бывал лют.

— Скромность украшает человека, — назидательно сказал Десятник. И ударился в воспоминания: — Вот, бывало, идешь в колонне, все психуют, матерятся, одним словом, бузу варят. Но до поры — там этого не терпят. Потом пошло-поехало: кто закоперщик? И кому, думаешь, достанется? Тем, кто с краю, на виду. До середки не добираются начальнички... Виноват всегда крайний.

Вообще-то Десятник неохотно вспоминал былое, говорил Мишке:

— Успеешь еще попробовать на вкус и цвет.

Мишку удивляла эта уверенность, что не миновать ему кривой тропиночки, протоптанной старшим братом. Было тревожно и приятно чувствовать себя вот таким — отпетым, меченным судьбой.

— Я не тороплюсь, — в тон брату говорил Мишка.

— Это ты правильно, — одобрял Десятник. — И если по-умному, то, может, и обойдешься. Пока же — дурак...

Мишка дотошно спрашивал почему, и брат со знанием дела объяснял, что он суетится, шебаршится, пробавляется мелочами, а надо одно дело, но чтоб хватило хотя бы на полжизни.

— Не путайся с мелюзгой, — советовал Десятник, — хуже нет, когда по-мелкому, кинут немного, но уже засекли, учитывают, из виду не упускают. У них сила, потому и надо все с умом...

— А почему тебя зовут Десятником? — поинтересовался Мишка.

— Там, — делал ударение на этом слове брат, — я завсегда примерный. Это в цене, думают — перевоспитался, а начальники любят, когда перевоспитываются. И на всяких работах меня старшим назначали. Я из доходяг все выдавливал. — Десятник сжимал кулаки, и Мишке казалось, что сквозь короткие пальцы капает тот самый сок, который давил из «доходяг» брат Геннадий. — Они у меня план на сто двадцать выколачивали. Опять-таки засчитывалось.

— Учи, учи младшего, — бормотала мать, — мало, что себе жизнь искалечил, так и до него добираешься.

Мать, сколько помнит Мишка, всегда хворала. Отца и не знал: мать говорила — умер, но Геннадий как-то проговорился, что напоролся на нож в пьяной драке. На груди у брата была синяя татуировка: «Не забуду мать родную». Но что-то Мишка не замечал, чтобы Геннадий относился к матери если не с любовью, то хотя бы с уважением. Навсегда остались в памяти Мишки тяжкие, беспомощные слезы матери каждый раз, когда звучало: «Встать! Суд идет!» — и объявлялся приговор. Первый раз судили брата, когда Мишке было лет пять. Потом была еще судимость. И еще. Но Геннадий каждый раз выходил раньше определенного ему срока. Мишка позже понял, что учитывались «примерность», план на сто двадцать процентов, а однажды повезло — попал под амнистию. И постепенно, исподволь утверждался в мысли, что, даже если не повезет, припаяют за что-нибудь срок, ничего страшного. У Геннадия вон какая жизнь — мурашки по коже, есть о чем рассказать. И дружки у него что надо. Если по-умному, можно и не попасть туда, где небо в темную клеточку и живопись, как уныло пошутил однажды брат, хорошо представлена — северное сияние. А уж взяли, так есть амнистии, сроки часто сокращают. Вот и Сеня Губа вместо пяти лет отсчитал всего три. Брат и Сеня разные дела проворачивают — и ничего...

Мишка часто теперь обдумывал слова брата насчет крупного денежного дела. Ясно, Геннадий имел в виду не работу. Не из зарплаты же он всегда при монете? Мишка видел, как брат иногда вынимает из кармана тугую пачку денег, бросает матери несколько бумажек. Мать ворчит, но берет.

— А это тебе, Миша, — отваливал Мишке червонец, а то и два. — Разбогатеешь — вернешь, — смеялся.

Геннадий добрел, когда выпивал. Вот и сейчас он степенно подождал, пока мать накроет на стол, и к Сениной бутылке добавил свою, из холодильника.

— Со слезинкой, эта, холодненькая, родимая, — одобрил Сеня.

— С чего гульбище затеваете? — Мать с трудом ходила от кухни к столу, годы и невзгоды совсем согнули, иногда Мишке было жаль ее, хотелось, как давным-давно в детстве, прижаться к ней, чтобы его сила перешла в сухонькое, маленькое, старенькое тело. Но такие мысли приходили все реже и реже, тем более что брат всякие нежности не одобрял.

— Мишка, садись и ты за стол, — скомандовал Геннадий. Сеня уже отложил гитару и занял свое любимое место — прямо против двери. «Люблю всегда видеть вход, а особенно выход», — как-то объяснил он Мишке.

Сене Губе не терпелось выпить, он ерзал на стуле, покрякивал, тер ладони, словом, всячески показывал, как ему сейчас хорошо.

Брат налил Мишке, себе и Сене по полной. Выпили молча, без тостов и лишних слов. Геннадий не уважал, как он выражался, все эти интеллигентские штучки, когда пьют на копейку, а базарят на рубль.

Выпили еще по одной.

У Геннадия Степановича были свои привычки: опрокинув в рот одним махом рюмку, он молчал, словно прислушивался, как растекается по телу водка.

— Понимаешь, сволочи, — начал разговор Сеня, — пришли в парк новые машины, так они, эта, их всяким ударникам да передовикам...

— Правильно, — солидно одобрил Геннадий действия руководства таксомоторного парка, где трудился Сеня. — А ты небось снова при своих интересах?

— Тачка такая — вот-вот развалится.

— И план ты, верно, копейка в копейку привозишь?

— Эта, ясное дело.

— Так за что тебе новую машину давать? Все жадничаешь. Нет, чтобы план дать с процентами, чтоб на хорошем счету был, никакая сучка бы не взвизгнула, если чего.

— Лучше, эта, без «чего», — мрачно заметил Сеня.

— Конечно, — согласился Геннадий, — но если вдруг? Да ты глянь на себя, вырядился, за версту видно, что несерьезный человек и фрайер. Таких на производстве не жалуют.

— Так я ж по случаю воскресенья, — объяснил Сеня, — на работу я, эта, в другом костюмчике. И чего ты, Десятник, всего боишься?

Мишка подумал, что сейчас брат отвесит Сене в полную меру по довольной, заблестевшей от выпитого физиономии — не любил Геннадий Степанович, когда его оскорбляют, требовал от дружков уважения. Но, на удивление, Десятник ответил спокойно:

— Пуганый потому что. И не боюсь, а осторожничаю. Береженого не только бог бережет.

— А кто еще?

— Судьба... — туманно ответствовал Геннадий. — Знал я некоторых скорых... Где они сейчас?

Мишка в разговор не влезал, не одобрял брат этого. Но впитывал каждое слово. Умный у него брат и сильный. Такой не только свое возьмет. Пацаны на улице тоже знали, какой у Мишки брательник, и остерегались его, обходили стороной. Иногда, когда сбивались где-нибудь в подъезде, на задворках, Мишка таинственно начинал пересказывать то, что слышал от брата о той, неизвестной им жизни.

Пацаны внимали ему в испуганном молчании. С первой бутылкой справились быстро. Сеня чуть захмелел, у Геннадия ни в одном глазу.

— Мишке больше не наливайте, — плаксиво тянула мать, охая на кухне.

— Выйди, старая, — твердо сказал Геннадий.

— Вот уже и в своем дому не хозяйка, — запричитала мать. — Куда гонишь-то? Я тебя своим материнским молоком вскормила, вынянчила.

— Счас пойду, куплю два бидона молока и отдам, на люблю в долгу оставаться, — сказал Геннадий.

Сеня заржал.

Десятник глянул на него тяжело, тот поперхнулся, подавился смехом.

— Выйди, посиди на лавочке, подыши свежим воздухом. Доктора говорят, он полезный. А людям не мешай.