Альфред Брэм - Жизнь животных Том I Млекопитающие

• Название: Жизнь животных Том I Млекопитающие
• Автор: Альфред Брэм
• Жанр: Биология
• Год: 1992
• ISBN: 5-85050-315-3

Альфред Эдмунд Брэм (1829–1884), немецкий зоолог, в своем популярном труде «Жизнь животных» обобщил огромный материал по биологии животных. В первый том издания вошел очерк о царстве животных и материал по пятнадцати отрядам (с разбивкой на семейства) млекопитающих.

---

Когда услуги его были не нужны, Перро сидел на заборе, свесив хвост и защищая циновкою голову от солнца. Между тем на дворе его длинный шевелящийся хвост соблазнял гулявших по двору страусов, — и какая-нибудь из этих птиц, считая его, вероятно, приманкой, клевала его. Тогда Перро, сбросив с себя циновку, вмиг хватал страуса за голову и тряс, что было мочи. Часто случалось, что он целую четверть часа после не мог успокоиться. Не удивительно, что он видеть потом не мог равнодушно страусов.

К молодым животным наш бабуин чувствовал нежную привязанность. Однажды, во время нашего пребывания в Египте, ему удалось стащить на глазах суки ее щенка. Тщетно собака бросалась на него, Перро не выпустил добычи. Щенок, видимо, пришелся ему по душе: он целыми часами возился с ним, лазал по заборам, по деревьям, оставляя его на этих опасных местах. Привязанность его к щенку была вполне искренна, но это не мешало, впрочем, съедать то, что приносили собачке; жадный Перро даже заботливо отстранял своего голодного питомца, пока сам пожирал его пищу. Когда я приказал возвратить щенка матери, Перро несколько дней сильно дулся на меня.

Во время моего вторичного пребывания в Восточном Судане у меня жило несколько павианов, которых мы научили разным фокусам, даже верховой езде на осле. На спину этого терпеливого животного они усаживались втроем-вчетвером. И комичную же картину представляли из себя эти всадники! Первый павиан нежно обнимал руками шею осла, ногами же судорожно вцеплялся в шерсть его, второй — обнимал руками первого, ногами же точно также вцеплялся в осла; также поступали и остальные.

Все наши павианы пристрастились к пиву из дурро и часто напивались до пьяна; пили они и красное вино, от водки же отказывались. Но раз мы силой влили им в рот по стаканчику водки. Обезьяны совершенно захмелели, стали корчить рожи, стали наглы, бесстыдны, одним словом, представляли самую отвратительную каррикатуру грубого, пьяного человека.

На другой день у бедных животных ужасно болела голова с похмелья; они делали страшные гримасы и, хватаясь за голову руками, испускали жалобные стоны. Похмелье так мучило их, что они отказывались от пищи, а от вина, которое обыкновенно с удовольствием пили, отворачивались с отвращением.

Все эти павианы были по природе храбрые животные и не раз обращали в бегство собак; даже жившая у нас ручная львица не внушала им страха. Тем забавнее было видеть непреодолимый страх их пред гадами и пресмыкающимися. Вид самой безвредной ящерицы или лягушки приводил их в ужас и обращал в дикое бегство. Тем не менее они не могли удержаться от жгучего желания взглянуть на страшное животное. Сколько раз я приносил им в жестяных коробках ядовитых змей! Они отлично знали, что заключалось в них, тем не менее постоянно с любопытством заглядывали в коробку, чтобы сейчас же в ужасе отскочить назад.[247]

Одного из этих павианов я привез домой, в Германию, и он своими шалостями доводил, что называется, до белого каления нашу дворовую собаку. Когда та, удобно растянувшись на зеленой траве, предавалась отдыху, Атила, — как звали павиана, — тихонько подкравшись, хватал ее за хвост и вдруг дергал со всей силы. Собака бешено вскакивала и бросалась на врага. Но тот, спокойно выждав приближение противника, перескакивал через него и снова хватал за хвост. Понятно, что собака окончательно выходила из себя, но ничего не помогало, и дело кончалось обыкновенно тем, что, поджав хвост, она убегала с жалобным воем от злорадствовавшего павиана.

Атила любил приемышей; между ними была и мартышка Гассан, о которой я говорил выше, как он обижал маленькую обезьянку, вытаскивая из ее рта пищу. Не довольствуясь, однако, одним любимцем, Атила крал везде, где только мог, щенят и котят и подолгу возился с ними. Однажды такой приемыш — котенок — оцарапал его. Атила внимательно осмотрел лапы любимца и, отыскавши когти, причинившие ему боль, без церемонии откусил их.

Обществом людей он очень дорожил, предпочитая, однако, мужчин женщинам, которым он всячески досаждал. Догадливость его доходила до того, что он умел отворять и затворять двери, открывал шкатулки и обворовывал дочиста, а, живя зимою в хлеву, снимал двери с петель, выпускал коз и свиней и позволял себе другие проказы. Ел он все съедобное, в особенности картофель, и, что удивительно, очень любил табак и табачный дым.

Привязанность его ко мне была безгранична: я мог делать с ним, что хотел, даже, случалось, наказывал его, а он сердился на других, напр., на присутствовавших в это время в комнате, вероятно, считая их виновниками своего наказания.

Когда Гассан умер, он сильно горевал и я, боясь за его участь, продал его в зверинец, где ему нашлась подходящая компания.

Из других представителей рода павианов следует упомянуть еще о гамадриле (Cynocephalus hamadrias),[248] живущем в горах Абиссинии и Южной Нубии, поблизости воды и растительности, еще лучше — полей. Эти оригинальные павианы, достигающие в длину до 11/2 арш., причем только 8 дюйм. приходится на хвост, украшены длинной мантией, длина волос которой доходит до 10–12 дюймов. Рано утром, в хорошую погоду, стадо гамадрилов медленно и спокойно отправляется вдоль отвесных скал, причем то сорвут растение, корень которого употребляется ими в пищу, то свернут с места камень, чтобы достать из-под него улиток или насекомых. К вечеру, нагулявшись и вволю насытившись, стадо направляется на ночлег, поблизости какого-нибудь поля.

Однажды мне пришлось увидеть стадо гамадрилов на гребне кряжа, довольно круто спускавшегося в обе стороны. Мне уже издалека бросились в глаза высокие фигуры старых самцов, но я принял их за обломки скал, на которых эти животные так похожи. Но отрывистый, громкий лай, который можно передать звуком «кук», сразу разубедил меня. Павианы повернули ко мне головы. Только детеныши продолжали беззаботно резвиться, да несколько самок не бросали своего любимого занятия — «искания» в шерсти самца. Но вот бывшие с нами борзые собаки с громким лаем бросились вперед. Тогда обезьяны поднялись на ноги, одна за другой двинулись вдоль хребта и скоро исчезли из наших глаз. Однако, обогнув долину, мы снова увидели их на узком карнизе скалы; просто невероятно было, как только они держались. Вспугнутое нашими выстрелами, все стадо принялось мычать, лаять и кричать ужасным образом, затем опять снялось с места. Однако при новом изгибе долины мы еще раз встретили его; павианы только что начали подниматься на противолежащие горы. Собаки кинулись на них. Тогда мы увидели редкое зрелище: при виде врагов, старые самцы, уже поднявшиеся было на гору, поспешно спустились вниз и стали громко рычать, раззевая свои страшные пасти, сердито колотя руками о землю и кидая на собак такие свирепые взгляды, что наши отважные животные с ужасом отступили. Однако мы успели снова науськать их; но гамадрилы почти все уже поднялись вверх, только один полугодовалый детеныш замешкался что-то. Собаки кинулись к нему; тот с пронзительным криком бросился на обломок скалы. Мы уже думали овладеть им. Но случилось другое. Величественно и гордо, не обращая на нас никакого внимания, один из самых сильных самцов спустился прямо к собакам и навел на тех прямо панический страх своими блестящими глазами, затем подошел к детенышу, обласкал его и, взяв на руки, направился обратно мимо собак, — и те были так сконфужены, что беспрепятственно пропустили его. Этот мужественный подвиг вселил и в нас такое уважение к гамадрилам, что мы не пытались даже разрядить по ним своих ружей.

На следующих охотах мне удалось еще лучше изучить этих обезьян, и не раз я удивлялся их необыкновенной живучести: если не удавалось попасть пулей в голову или грудь, они постоянно убегали; выстрелы же дробью не производили на них никакого действия.

Мандрил (Cynocephalus mormon)[249] представляет, без сомнения, безобразнейшую из обезьян, а в старости делается и совсем отвратительным во всех отношениях. Неуклюжее, но сильное тело его, снабженное безобразной головой с страшными зубами, покрыто жесткой шерстью едва ли не всех цветов радуги: верхние части темно-бурого цвета с оливковым оттенком; на груди — желтые волосы, на брюхе — белые, на боках — бурые; борода — ярко-лимонная; руки и уши — черные, нос и окружающие части лица — ярко-красные; наросты на щеках — василькового цвета с черными бороздками, зад — ярко-красный, а седалищные мозоли — красные и голубые. Старые самцы достигают длины до 11/2 арш., хвост — всего 3 см. Родственный дриль (C. leucophaeus), немного меньше ростом, покрыт сверху оливково-бурой шерстью, а снизу и по бокам — беловатой. Бакенбарды его желтоватые, лицо — черное, руки и ноги — медно-красные, седалищные мозоли — красные. Оба вида водятся на Гвинейском берегу Африки, но о жизни их мало известно. Рассказывают только, со слов туземцев, что эти обезьяны, не ограничиваясь истреблением хлеба на полях, грабят и деревни, причем будто бы обижают женщин и детей. Туземцы, говорят, боятся мандрилов более льва и не решаются выходить против них поодиночке.