Александр Нильский - Закулисная хроника

• Название: Закулисная хроника
• Автор: Александр Нильский
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Восстановив в памяти этот характерный эпизод из милого прошлого, продолжаю повествование об A. Н. Островском, знакомство с которым у меня продолжалось вплоть до его смерти, случившейся в 1886 году.

XXXV

A. Н. Островский. — Его причуды и мнительность. — Юмор и остроумие Островского. — Его рассказы. — Пристрастие к друзьям. — Дружба с Бурдиным. — Представление «Воеводы». — Анекдоты про Островского — Островский в должности управляющего московскими театрами. — Пробные великопостные спектакли. — Рассказ Андреева-Бурлака.

Я искренне любил и уважал Островского, не только как писателя, поражавшего своим огромным талантом, но и как человека. Он совершенно заслуженно слыл милейшею личностью и имел массу обожавших его друзей, в особенности в театральном мире, Обладая мягким, отзывчивым сердцем и оригинальным умом, Александр Николаевич на всякого производил неотразимо-симпатичное впечатление, переходившее обыкновенно вскоре же в привязанность к этому доброму, ласковому и всегда снисходительному человеку.

Островский был причудником. Его причуды впоследствии перешли в капризы, которые иногда делали его несносным… Самою резкою чертою его характера была мнительность, очень часто надоедливая и до приторности скучная. Вечно он жаловался на всевозможные болезни, кряхтел, стонал и морщился, и в большинстве случаев, конечно, совершенно напрасно. Страдание от мнимых болей у него в конце концов вошло в привычку, и он никогда не отказывал себе в удовольствии «хвастнуть нездоровьем», как шутя про него говорили. Своим постоянным недомоганием он точно рисовался, напрашиваясь на сочувствие, в котором, разумеется, не было недостатка.

В своих обыденных сношениях с людьми и в разговорах Александр Николаевич проявлял неподдельный юмор, отличался остроумием и, как собеседник, был незаменим. Его рассказами, выхваченными прямо из жизни и переполненными сатирическими замечаниями, можно было заслушаться. По этим рассказам лучше всего можно было судить, какою громадною наблюдательностью владел покойный драматург.

Отрицательною стороною его характера было пристрастие. Люди, которых он любил, были безупречны и беспорочны. Актеры, к которым он питал приязнь, были гении, и никто в противном его не мог разубедить. Правда, находили на него минуты, когда он отрешался от своих убеждений, но это было мимолетно. Нечаянно вырвавшийся порыв негодования скоро рассеивался, и Александр Николаевич вновь становился искренним поклонником своего приятеля или друга.

Это пристрастие, обусловленное мягкостью его сердца, часто мешало успеху лучших его пьес. Например, покойный актер Бурдин пользовался таким расположением Островского, что на петербургской сцене почти все новые произведения Александра Николаевича впервые шли по желанию автора непременно в его бенефис, причем лучшие в них роли беспощадно гибли от игры самого бенефицианта. Иногда драматург сознавал артистическую несостоятельность своего друга, но не имел силы воли и характера отказать ему в «своем расположении»…

За это Бурдин окружал драматурга услужливостью и угодливостью, подкупающе действовавшей на Островского. Бурдин старался предупредить всякое желание его и брал на себя все хлопоты и заботы «по проводке пьесы», как через цензуру, так и через все другие мытарства. С Александром Николаевичем он был на ты и сильно этим кичился перед товарищами.

Единственный, кажется, раз в своей авторской практике Островский изменил Бурдину и ни за что не решился отдать ему главной роли старика купца в своей комедии «Сердце — не камень», которая, замечу кстати, шла по обыкновению в его же бенефис. Как против этого Бурдин ни протестовал, но Александр Николаевич настоял-таки на своем. Назначив эту спорную роль мне, он наметил своему другу другую, менее ответственную. Бурдин покорился, но в день своего бенефиса он внезапно захворал, так что за него играл другой. Таким образом бенефис был без бенефицианта, о чем своевременно и был извещен Островский.

Мне не раз приводилось быть очевидцем, как Александр Николаевич при первых представлениях своих пьес волнуясь расхаживал за кулисами и вслух высказывал неудовольствие на Бурдина. Помню я, как при первом представлении «Воеводы» в Мариинском театре Островский возмущался Бурдиным, изображавшим молодого, лихого парня Дубровина. Сердито морщась и нетерпеливо пожимая плечами, Островский почти метался за кулисами и, не сдержав волнения, быстро вошел в одну из уборных, где находилось несколько актеров, и проговорил, ни к кому не обращаясь:

— Ах, Федор, Федор!..[32] Что он делает?.. Так играть невозможно… невозможно… положительно невозможно… Что он делает?! Боже ты мой милостивый!..

Высказавшись таким образом, он немедленно удалился опять на сцену.

Г. Н. Жулев («Скорбный поэт»), бывший немного навеселе, сосредоточенно выслушал тираду драматурга и, когда тот скрылся за дверь, многозначительно произнес ему вслед:

— Что, брат, не нравится?.. Коробит!!! А кто виноват? Сам. Поменьше бы дружил с Федором-то, не кушал бы его пирогов… Не был бы этот самый Федор твоим другом, и пьесы бы шли лучше!..

Бурдин же, однако, не унывал. Отчаянно играя новые роли в пьесах Островского, он в антрактах ловил в кулисах кого-нибудь из неучаствующих в спектакле молодых актеров и задавал им такие вопросы:

— Смотрите, юноша, пьесу?

— Да, смотрю.

— Ну, что? Как?

— Комедия превосходная.

— A у меня… как идет роль?

— Очень хорошо! — следует ответ смущенным голосом.

— Тепло?

— Да тепловато…

— Сердечно?

— Очень…

— То-то же… вы смотрите, что дальше будет!.. В последнем действии я придумал совсем новый, небывалый эффект…

Что Островский был весьма пристрастный человек, доказательством этого может послужить множество красноречивых фактов.

Так, например, однажды кто-то заметил ему, что он не совсем удачно назначил роли в комедии «Красавец-мужчина», во время постановки ее на московской сцене.

— Чем же это, по-вашему, не удачно? — спросил он, по привычке подергивая плечами.

— Помилуйте, Александр Николаевич, заглавную роль красавца вы поручили Садовскому?! [33]

— Ну, так что же?

— Как что? Садовский превосходный актер, но не на подобное амплуа… Да, наконец, какой же он красавец?

— А чем же он, по вашему, не красавец?

— Конечно, наружным видом… Он очень мил, симпатичен, но не красавец…

— Что вы со мной спорите!? Неужели я не знал, кому поручить роль?! Ведь Миша мой крестник…

Против этой аргументации идти было нельзя, и оппонент поневоле согласился с доводом крестного папаши.

Почти так же он убедил в Петербурге режиссера, который, при возобновлении на сцене Александринского театра «Бедность не порок», роль Любима Торцова не отдал прежнему ее исполнителю, Бурдину, а поручил другому актеру.

— Почему же не Федя играет Любима? — спросил Александр Николаевич. — Это его роль, он должен ее играть, нельзя обижать старого заслуженного актера…

— Бурдин стал слабым на ноги… за последнее время он шибко хворать начал… Такую большую роль теперь ему страшно поручить, того и гляди — споткнется…

— Это ничего не значит! Конь о четырех ногах, и то спотыкается!

Против этого так же трудно было протестовать, и расслабленный Бурдин вновь выступил в своей любимой роли.

Из анекдотических рассказов Островского мне помнится один весьма характерный.

— Повадился ко мне ходить какой-то молодой человек, — рассказывал Александр Николаевич, — и просить моих советов и указаний относительно того, как сделаться драматургом… Ко мне вообще таких молодых людей очень много является в Москве. Я им всегда обыкновенно советую выжидать удобного случая. «Это, говорю я им, само свыше налетит, ждите очереди»… Но только этот, про которого я речь веду, был надоедливее всех. Написал он какую-то сумбурную комедию и представил ее мне для оценки. На досуге я просмотрел ее, и оказалась она никуда не годной: ни складу, ни ладу, просто одна глупость. Является он ко мне за советом с робкой, печальной физиономией. Жаль мне вдруг его стало, я и говорю:

— Ну, батюшка, сочинение ваше прочел, и ничего не могу сказать вам утешительного… Комедия очень слаба, так что и исправлять ее невозможно…

— Как же быть-то? — спрашивает он, уныло опустив голову на грудь.

— Да как быть? — отвечаю. — Если не побрезгуете моим добрым советом, то вот он: оставьте все это и займитесь чем-нибудь другим…

— Да чем же-с? Я, ей Богу, не знаю..

— Женитесь, что ли, — говорю ему шутя, — это все-таки лучше.

Ушел. Месяца через два является опять.

— Что вы? — спрашиваю.

— Я, говорит, исполнил ваше приказание.

— Что такое? Объяснитесь толком, я вас не понимаю…