Ян Гамильтон - Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны

• Название: Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны
• Автор: Ян Гамильтон
• Жанр: Биографии и Мемуары

Аннотация издательства: Русско-японская война (1904–1905) за господство в Северо-Восточном Китае и Корее не обойдена вниманием исследователей. Ей посвящены сотни научных трудов и книг. В этом море военно-исторической литературы затерялись оригинальные записки британского военного агента при Первой японской армии генерал-майора сэра Яна Гамильтона. Ему удалось нарисовать обобщающие портреты как японского, так и русского солдата, описать их морально-боевые качества, вытекающие из национального характера. В этом неувядающая ценность мемуаров английского, генерала, ставших библиографической редкостью. Печатаются по изданию 1906 года.

---

Хлеб наш насущный даждь нам днесь!

Как почувствовали бы они себя, если бы на самом деле хлеба оказалось недостаточно! Как сильно чувствую я в себе недостаток необходимых для солдата качеств, когда уже теперь я с сожалением вспоминаю о нашей мясной пище в Египте! Давно ли я в Токио неоднократно и хвастливо высказывал свое горячее желание питаться совершенно той же пищей, как солдаты!

Мы выехали из Виджу рано утром на следующий день, т. е. вчера. Весь город был полон ранеными. Винцент и Жардайн, беседовавшие со многими из них, уверяли меня, что все они в бодром настроении духа, что все жаждут как можно скорее вернуться в свои части до новой битвы. Мы направились к Антунгу, и, несмотря на то что путь наш был короток, нам удалось найти время, чтобы рассмотреть по дороге русские окопы и подступы японцев для атаки. Мои первые впечатления о силе позиции более чем подтвердились. Позиция представляла природную крепость. Холмы, занятые русскими, круто возвышались над ровным песком, подобно настоящему брустверу, а речка Айхо (Aiho) протекала как раз на таком расстоянии, где должен был бы находиться ров. Отсюда простирался в южном направлении, вплоть до р. Ялу, самый совершенный гласис, какой можно только вообразить, около 2000 ярдов длиной. Для войск, ведущих отчаянную атаку на эту позицию, нет ни малейшего закрытия на всем протяжении этого естественного гласиса. Хотя я и набросал много заметок об этом сражении, однако я до тех пор не решусь приступить к связному изложению событий, пока мне не удастся выслушать мнений от главных деятелей победоносной стороны. Все-таки я послал сегодня домой итог моих первых впечатлений и короткую телеграмму[11], ибо я считал необходимым разобраться, могут ли результаты этого первого сражения служить доказательством превосходства вооружения, управления, численности и нравственных достоинств или же они являются следствием тех, более или менее случайных и эфемерных, факторов, примером которых были Бульс Рон или Маджуба. Быть может, это сражение доказало неизмеримо более важное явление, т. е. что русские как раса были превзойдены на поле сражения другой расой.

Мы провели это утро, осматривая поле сражения при Хаматоне (Hamaton), что значит по-китайски Лягушачий Пруд.

Похоже, что русские попали здесь в неблагоприятную обстановку; однако, несмотря на то что нас сопровождал офицер, бывший в этом сражении, я был не в состоянии уяснить себе некоторые вопросы. Мне придется отложить описание этого дела до того времени, когда мне удастся встретиться с людьми, действительно командовавшими японскими войсками в этом сражении.

Глава V. Фенгхуангченг

Фенгхуангченг (Fenghuangcheng), 27 мая 1904 г. Я нахожусь здесь при штабе знаменитой Первой армии и проживаю в маленьком китайском домике, что кажется для меня так же естественным, как будто я родился мандарином! Я только что вернулся домой после приятного посещения генерал-майора Ватанабэ, как раз того лица, к которому я собирался обратиться за разъяснениями в конце предыдущей главы. Я присутствовал также на трехдневном сообщении о сражении при Ялу, беседовал со многими второстепенными начальниками, и теперь я чувствую себя вполне компетентным сказать что-либо об этом сражении. Сперва, однако, я должен продолжить мой дневник, насколько позволит мне моя память. 14-го числа мы покинули любезного генерала Шибуйа (Shibuya), начальника коммуникационной линии, который был нашим гостеприимным хозяином в Антунге. Несмотря на обед а la Chinoise, состоявший буквально из хвостов щенков и улиток, после которого я должен был произнести мою благодарственную молитву по-французски, я проснулся утром 14-го числа бодрым, как сверчок, когда мы двинулись дальше к Тосанджо (Tosandjo), в семнадцати милях по нашей дороге к Фенгхуангченгу. Когда мы остановились на отдых на полдороге в великолепном дубовом лесу, росшем на ковре из цветов ириса и ландышей, я нашел окровавленный русский мундир с пулевым отверстием спереди на правой стороне груди и сзади, посредине спины. Бедняге долго пришлось идти с такой страшной раной, а может быть, его и похоронили в нескольких ярдах дальше. Этот случай произвел на меня очень печальное впечатление. Более печальное, чем поле сражения, усеянное сотнями трупов. Когда встречаешься со смертью в таком колоссальном размере, напоминающем смертным об их общей участи, как бы невольно признаешь все это за явление, свойственное смертному человечеству. Но когда умирает отдельная личность, чувствуешь себя иначе. Судьба не пощадила его, когда его товарищам удалось спастись, и всю эту трагедию легко можно было себе представить, в особенности когда каждого из нас могла ожидать такая же участь. На ночь мы расположились в фанзе и улеглись вдоль кана насколько возможно теснее. На следующее утро мне пришлось увидеть много фазанов, и я страстно мечтал о ружье. Мы отправились в путь в 10 ч. утра.

Наша дорога пролегала по местности, достойной белых людей, как эгоистично назвал бы ее американец или англичанин. Неудивительно, что русские и японцы борются за обладание ею. Она стоит хотя бы семилетней войны. Один из французов нашел сходство между этой почвой и почвой Бэрри в прекрасной Франции. Американец уверял, что эта местность более плодородна, чем большой пояс хлебов вдоль Миссисипи. Немец заявил, что Маньчжурия напоминает ему горы Гарца со всеми его домиками, только выровненными и учетверенными в размере рукой какого-то добродетельного духа. Я не могу привести примера из Великобритании. Остроконечные горы, возвышавшиеся над равнинами без особой системы, производили странное и необычное впечатление. Китайцы с косами, одетые в костюмы из синей бумажной материи, заменившие одетых во все белое корейцев с их шляпами в виде печной трубы, так же походили на моих соотечественников, как и их страна походила на мою собственную. Исчезли небрежные корейцы-хлебопашцы; не видно больше жалких, грязных лачуг.

Необыкновенно параллельно проведенные борозды везде покрыты нежными ростками и листочками проса и маиса, посеянными, выращенными и выполотыми, точно сад богатого хозяина, посреди которых возвышаются солидные кирпичные дома с опрятными черепичными крышами, окруженные фруктовыми деревьями. Климат в это время года безусловно превосходен, и все вокруг зелено и красиво. Везде по песку или голышам текут кристально чистые ручейки, приятно оживляющие весь пейзаж. Здесь ни человеку, ни животному не придется испытать мучений.

Наконец мы увидали Фенгхуангченг, похожий на пейзаж, перенесенный с рисунка старинного китайского чайника. Город очень живописно расположен в центре возделанной равнины, на которой гаолян скромно подымал свои верхушки, подобно обыкновенному растению, а не будущему гиганту, способному, как нам говорили, скрыть в своей чаще целые бригады кавалерии. Мы проезжали через улицы внешнего города, битком набитые солдатами всех родов оружия, покупавших у китайских продавцов всевозможные, не поддающиеся описанию пирожки и сласти. Я сомневаюсь, чтобы кому-либо на свете удалось видеть глубокое удивление, которому я был сегодня свидетелем. Многим из японцев, пришедших из отдаленных частей империи, никогда до сих пор не приходилось видеть европейца, за исключением разве убитого или раненого русского. Китайцы были поражены не менее. Наше шествие через эти улицы напомнило мне невольно, как изолированы мы были среди этих тысяч азиатов, не имея другого пути сообщения с остальным миром, кроме того, ключ которого находится в руках цензора прессы.

В 3 ч. дня, проехав под аркой ворот цитадели, мы очутились в штабе армии. Так как генерал и его штаб куда-то уехали, то мы уселись в приемной, где нас угостили чаем и бисквитами. Служил нам японский солдат, самый высокий во всей армии, как он объяснил нам на отличном английском языке. Кажется, что его отец был англичанином. Смешение двух рас в этом случае вышло очень удачное: он был высок даже для европейца и красив, хотя несколько в тяжелом стиле. Немного спустя появился маршал барон Куроки вместе со своим адъютантом принцем Куни (Kuni) и генерал-майором Фуджии (Fudjii), его начальником штаба. Они прошли через приемную во внутреннюю комнату, куда я был сейчас же приглашен. Здесь я имел случай поговорить с генералом несколько минут, а также вторично отведать бисквитов. В это время офицеры генерального штаба направились в наружную комнату, где завязали разговор с находившимися там другими иностранными офицерами.

Вскоре все военные агенты, один за другим, входили в нашу комнату и представлялись его высочеству принцу. Маршал Куроки не принял в этом представлении совершенно никакого участия, как бы совершенно стушевавшись и оставаясь, подобно мне, посторонним зрителем.

Потом Куроки вышел, оставив меня вдвоем с принцем, и сказал несколько слов каждому из иностранных офицеров отдельно. В заключение он вернулся обратно, и тогда мне были официально представлены один за другим все офицеры генерального штаба. Вскоре после этого я откланялся.