Оноре Бальзак - Жизнь холостяка

• Название: Жизнь холостяка
• Автор: Оноре Бальзак
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1983

Бальзак нередко сочетал со своими легитимистскими предрассудками и симпатии к Наполеону и к людям, созданным наполеоновской Францией. В связи с этим «Жизнь холостяка» приобретает особенный интерес. Филипп Бридо, бессердечный и наглый хищник, — наиболее законченный образ наполеоновского офицера, созданный Бальзаком. Реализм Бальзака в этом романе до конца побеждает его симпатии к людям наполеоновской Франции.

---

Эта просьба была слишком справедлива, чтобы не исполнить ее, и Жозеф написал следующую записочку:

«Будь совершенно спокойна, дорогая мама: ошибка, жертвой которой я стал, будет легко установлена — я указал для этого пути. Завтра или, быть может, сегодня вечером я буду свободен. Целую тебя, скажи господину и госпоже Ошон, что я крайне сожалею, что доставил им столько беспокойства, хотя я в том ничуть не виноват, так как это дело какого-то случайного стечения обстоятельств, пока еще не понятного мне».

Письмо было получено, когда г-жа Бридо жестоко мучилась в нервном припадке; микстуры, которые ее заставлял принимать г-н Годде, не помогли. Таким образом, чтение этого письма было для нее целительным бальзамом. После судорожных рыданий Агата впала в угнетенное состояние — обычный конец подобных потрясений. Когда Годде снова навестил больную, она выражала сожаление, что приехала в Иссуден.

— Бог наказал меня, — сказала она со слезами на глазах. — Разве я не должна была довериться господу, моя дорогая крестная, и положиться на его благую волю, чтобы получить наследство брата?

— Сударыня, если ваш сын не виновен, то Максанс — самый закоренелый злодей, — сказал ей на ухо г-н Ошон, — а при таких обстоятельствах перевес не будет на нашей стороне. Так что возвращайтесь-ка вы в Париж.

— Ну что же? — спросила г-жа Ошон доктора Годде. — Как себя чувствует господин Жиле?

— Рана хотя и тяжела, но не смертельна. Через месяц Макс будет на ногах. Когда я уходил от него, он писал письмо господину Муйерону с просьбой отпустить на свободу вашего сына, сударыня, — сказал он своей пациентке. — О, Макс — славный малый. Я ему сообщил, в каком вы состоянии, и тут же он припомнил одну особенность в одежде своего убийцы, доказавшую ему, что это не мог быть ваш сын: преступник был в покромчатых туфлях, а ваш сын, наверное, вышел из дому в сапогах.

— Ах, да простит ему бог то зло, которое он мне причинил!

Ночью какой-то человек принес Жиле письмо, написанное печатными буквами и гласившее следующее:

«Капитан Жиле не должен оставлять невинного в руках правосудия. Тот, кто нанес удар, обещает не повторять его, если господин Жиле освободит господина Жозефа Бридо, не указывая настоящего виновника».

Макс, прочитав это письмо, сжег его и написал Муйерону, сообщая ему сведения, переданные доктором Годде г-же Бридо, и прося отпустить Жозефа на свободу, а для выяснения дела прийти поговорить. В то время, когда это письмо было получено г-ном Муйероном, Лусто-Пранжен, допросив звонаря, овощных торговок, прачек, работников с мельницы Ландроль и садовника из Фрапэля, уже удостоверился в правдивости объяснений Жозефа. Письмо Макса окончательно подтвердило невиновность обвиняемого, которого г-н Муйерон сам отвел к Ошонам. Мать встретила Жозефа порывом такой сильной нежности, что этот бедный непризнанный сын, как муж из басни Лафонтена, благодаривший вора, воздал благодарность неприятному случаю, повлекшему за собою такие изъявления любви.

— О, я тотчас понял, по тому, как вы смотрели на раздраженную чернь, что вы не виновны, — с проницательным видом сказал г-н Муйерон. — Но, видите ли, надо знать Иссуден: несмотря на полную уверенность, лучшим средством оказать вам защиту было подвергнуть вас аресту, что мы и сделали. Но какую выдержку вы показали!

— Я думал тогда совсем о другом, — просто ответил художник. — Я знавал одного офицера, который мне рассказывал, что в Далмации, вернувшись утром с прогулки, он, при подобных же обстоятельствах, был задержан возбужденной толпой. Такое сходство положений занимало меня, и я смотрел на все эти лица, замышляя изобразить волнение тысяча семьсот девяносто третьего года. А кроме того, я мысленно обратился к себе: «Негодяй, ты получил по заслугам, явившись сюда за наследством, вместо того чтобы писать картины в своей мастерской».

— Если позволите дать вам совет, — сказал Жозефу прокурор, — то сегодня же, в одиннадцать часов вечера, садитесь в карету, которую предоставит вам начальник почты, и из Буржа возвращайтесь дилижансом в Париж.

— Таково же и мое мнение, — сказал г-н Ошон, горевший желанием отделаться от гостя.

— И мое самое горячее желание — это покинуть Иссуден, где, однако, я оставляю своего единственного друга, — сказала Агата, целуя руку г-жи Ошон. — Когда-то еще мы снова увидимся?

— О, моя девочка, мы увидимся только на небесах! Мы достаточно страдали здесь, чтобы господь смилостивился над нами, — шепнула старушка Агате на ухо.

Немного спустя после того, как г-н Муйерон поговорил с Максом, Грита весьма изумила чету Ошонов, Агату, Жозефа и Адольфину, доложив о посещении г-на Руже. Жан-Жак пришел попрощаться со своей сестрой и предложить ей свою коляску до Буржа.

— Ах, ваши картины причинили нам столько зла! — сказала ему Агата.

— Оставьте их у себя, — ответил старик, все еще не веривший в ценность картин.

— Соседушка, — обратилась к нему г-жа Ошон, — наши лучшие друзья, наши самые верные защитники — это родные, особенно когда они похожи на вашу сестру Агату и вашего племянника.

— Возможно! — тупо ответил старик.

— Нужно подумать о том, чтобы по-христиански окончить жизнь, — заметила г-жа Ошон.

— Ах, Жан-Жак, — воскликнула Агата, — какой это был день!

— Что же, берете мою коляску? — спросил Руже.

— Нет, братец, — ответила г-жа Бридо, — благодарю вас и желаю вам доброго здоровья!

Руже предоставил сестре и племяннику поцеловать его и ушел, равнодушно промолвив: «Прощайте». По распоряжению дедушки Барух сбегал на почту. В одиннадцать часов вечера двое парижан, притулившись в плетеном кузове кабриолета, запряженного одной лошадью, с ямщиком на козлах, покинули Иссуден. У Адольфины и г-жи Ошон навернулись на глаза слезы. Они одни сожалели об отъезде Агаты и Жозефа.

— Уехали, — сказал Франсуа Ошон, входя с Баламуткой в комнату Макса.

— Отлично, партия выиграна, — ответил Макс, ослабевший от лихорадки.

— А что ты сказал папаше Муйерону? — спросил Франсуа.

— Я сказал, что сам почти дал повод моему убийце подкараулить меня на углу улицы, а у этого человека такой характер, что если станут его разыскивать, то он убьет меня, как собаку, прежде чем его схватят. Поэтому я просил Муйерона и Пранжена для виду заняться самыми тщательными розысками, но оставить преступника в покое, если они не хотят, чтобы меня убили.

— Надеюсь, Макс, — сказала Флора, — что хоть некоторое время вы будете по ночам вести себя тихо.

— Как бы там ни было, но мы освободились от парижан! — воскликнул Макс. — Тот, кто нанес мне удар, и не подозревал, что оказывает нам такую услугу.

На следующий день, если не считать лиц наиболее спокойных и сдержанных, разделявших мнение супругов Ошонов, отъезд парижан, хотя и вызванный прискорбным недоразумением, праздновался всем городом как победа провинции над Парижем. Кое-кто из друзей Макса весьма резко выражался по поводу семейства Бридо.

— Так эти парижане воображали, что мы дураки; дескать, подставь только шляпу — ив нее посыплются наследства!

— Они приехали стричь шерсть, а сами возвращаются остриженными: племянник пришелся не по вкусу дядюшке.

— И, видите ли, они советовались с парижским стряпчим.

— Ага! Так у них был особый план?

— Ну да — они задумали стать хозяевами в доме папаши Руже. Но у парижан не хватило силенок, и парижскому стряпчему не удалось посмеяться над беррийцами.

— Ну, разве, по-вашему, это не омерзительно?

— Вот они — парижане!

— Баламутка увидела, что на нее нападают, и защитилась.

— Отлично сделала...

Бридо в глазах всего города были парижанами, чужаками; им предпочитали Макса и Флору.

Можно себе представить, как были довольны Агата и Жозеф, когда, вернувшись из похода, снова очутились в маленькой квартирке на улице Мазарини. В пути художник опять обрел свою веселость, покинувшую его было во время ареста и двадцатичасового заключения; но он не мог развлечь свою мать. Агате тем более трудно было оправиться от своих волнений, что в верховном суде начиналось дело о военном заговоре. Поведение Филиппа, несмотря на ловкость его защитника, руководившегося советами Дероша, возбуждало неблагоприятные для него подозрения. Поэтому-то Жозеф, сообщив обо всем происшедшем в Иссудене, сейчас же поспешил уехать вместе с Мистигри в замок графа де Серизи, чтобы ничего не слышать об этом процессе, который длился двадцать дней.

Не стоит здесь возвращаться к фактам, взятым из современной истории. То ли Филипп разыграл какую-нибудь порученную ему роль, то ли он был одним из осведомителей, но он был приговорен лишь к пребыванию под надзором политической полиции в течение пяти лет с обязательством немедленно выехать в Отен — этот город назначил ему начальник королевской полиции местом жительства на весь пятилетний срок. Такое наказание равносильно лишению свободы, применяемому к пленным, которых отпускают под честное слово на поселение в какой-либо город, служащий им своего рода тюрьмой. Узнав, что граф де Серизи, один из пэров, назначенных палатой для расследования дела, пригласил Жозефа расписывать замок Прэль, Дерош попросил у этого государственного человека аудиенцию и нашел, что граф наилучшим образом расположен к Жозефу, с которым его свел случай. Дерош обрисовал имущественное положение обоих братьев и напомнил о заслугах их отца, забытых при Реставрации.