Федор Шахмагонов - Ликуя и скорбя

• Название: Ликуя и скорбя
• Автор: Федор Шахмагонов
• Издательство: Советский фонд милосердия и здоровья
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1990
• ISBN: 978-5-9533-1722-1, 5-9533-1722-0

Исторический роман Федора Шахмагонова «Ликуя и скорбя» посвящен важнейшему периоду в истории Руси — периоду правления великого князя Дмитрия Ивановича, разгромившего татаро-монгольских завоевателей на Куликовском поле.

В чем смысл великой и кровопролитной битвы, произошедшей много веков назад на Куликовом поле? Стала ли она важнейшей вехой в борьбе Московской Руси за политическую независимость от Орды? Нет, отвечает в своем романе Ф. Шахмагонов, убедительно и ярко воссоздающий предысторию битвы и саму картину сражения: ценой колоссальных лишений и жертв Русь не просто отстояла для себя право самостоятельно развиваться, но, по сути дела, спасла европейскую цивилизацию. Тщательно изучив сохранившиеся письменные памятники Куликовского цикла, автор выстроил на их основе высокохудожественный ряд сильных, запоминающихся образов великих воителей и подвижников, сохранивших для потомков Русскую землю, Святую Русь.

---

Отдавали свои товары купцы даром, ибо знали, что имения не сохранить, если Мамай пройдется по Руси со своей ратью.

Во хоромах коломенского тысяцкого Тимофея Васильевича Вельяминова, в гриднице, где когда-то игралась свадьба Дмитрия и Евдокии, Дмитрий собрал воевод московского войска и подручных князей, всех, кто поднялся на Орду, на большую думу.

Дмитрий и Боброк, принимая в расчет условия Олега рязанского, пришли на думу с готовым решением вести войско на Дон, на Куликово поле. Запомнилось оно с тех пор, как вымеряли его шагами по дороге в Орду.

Сегодня дума о том, как идти к Дону.

О сговоре с Олегом знали только Дмитрий и Боброк, а о том, что Олег не пришел на общий сбор, что Олег сносится с Мамаем и Ягайлом, знали все. Раздались голоса на думе, что ближний путь на Дон лежит через Переяславль на Трубеже, через Пронск. Должно идти на Переяславль, разбить Олега, согнать его с княжьего стола, дабы не успел соединиться с Мамаем.

Дмитрий не спешил выдавать тайну Олега. Сказал:

— Пойдем по рязанской земле — толкнем рязанцев в объятия Мамаю. Идти надо в обход рязанской земли и упаси бог тронуть и обидеть хотя бы одного рязанца!

Боброк расстелил на столе чертеж земли от Оки до Дона. Дьяк Нестерко обмакнул кисть в тушь и положил ее перед Дмитрием.

На чертеже пролегла черная линия от Коломны к Лопасне по дорогам над Окой. Она пересекла Оку возле устья реки Лопасни и потянулась через реку Осетр, минуя Зарайск и рязанскую землю, переползла приток реки Упы речку Уперту и, обойдя истоки Дона, уперлась в Непрядву, где она впадает в Дон.

Приговорили на думе идти скоро, опередить Ягайла, дабы не успел он сойтись с Олегом рязанским.

Бояре не разбрелись после думы. Тимофей Васильевич Вельяминов приготовил угощение на всех князей, бояр, воевод и торговых гостей в гриднице. Во дворе выставил столы для дружины, и по городу, по войсковому стану развозили на возах мед и брагу.

Дмитрий прошел в горницу, где они провели первую ночь с Евдокией, где он заснул на медвежьей шкуре у ее ног, посмотрел с городских стен на Оку, где впервые встретился с Олегом рязанским. Минуло десять лет, и как все переменилось. Суздалец ныне тесть и друг, Олег — тайный союзник, Михаил тверской — молодший брат и весь в его воле. Тогда собирались ставить град каменный, робея перед Ордой, ныне город окружен войском, что идет повергнуть Орду.

Стол в гриднице ломился от яств. Не скупился коломенский тысяцкий, все отдавал, чтобы потешить витязей, для иных, быть может, последним в их жизни застольем.

И мед, и фряжские вина — все на столе, но нет веселья, задумчивы гости в преддверии смертной встречи с исконным врагом. Ни речами, ни скоморошьими забавами не развеять тяжких дум. Тимофей Васильевич призвал в гридницу гусляров. Приготовил их заранее.

В три голоса повели песню гусляры. Басом старец с седой окладистой бородой; дискантом молодец с окатными плечами ушкуйника, волжского витязя; тенором безбородый отрок.

— Не пристало ли нам, братья, начать старыми словами печальные повести о походе Игоревом, Игоря Святославича? Пусть начнется же эта песнь по былям нашего времени...

Угадано, чем затронуть собравшихся, о чем напомнить тем, кто поднялся на смертную страду.

Тянулось разноголосье в лад гусельным струнам.

— ...Начнем же, братья, повесть эту от старого Владимира до нынешнего Игоря, который скрепил ум волею своею и поострил сердце мужеством, преисполнившись ратного духа, навел свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую.

Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел, что прикрыло оно его воинов тьмою. И сказал Игорь дружине своей: «Братья и дружина! Лучше убитым быть, чем плененным быть; так сядем, братья, на борзых коней и посмотрим на синий Дон...»

Быть может, не все, кто двинулся в поход за Дмитрием и ныне на синий Дон, понимали, что должно быть содеяно их руками, как откликнется в веках их подвиг, что останутся их имена навеки в народной памяти.

Песня об Игоре, сыне Святослава, не была ли указанием, что содеянное ради русской земли несет вечную славу?

Расходились с пира молчаливо, были раздумчивы, ныне уже не надежды, что когда-то придет час освобождения от Орды, ныне час вырвать его своими руками.

На берегу Северки, что впадает в Москву-реку под стенами коломенского града, в садах боярина Панфилова Боброк выстроил на княжеский смотр все войско. Не было здесь кованой рати Андрея Ольгердовича и Дмитрия Ольгердовича, не было серпуховской и боровской конной дружины князя Владимира, не поспели еще иные дружины из дальних краев, но и без них войско в строю стояло несокрушимой железной стеной. В середине Большой полк, сводный полк всех городовых полков. Стояли дружины конных витязей подручных князей, собран был из удальцов сторожевой полк, и высились копья московской конной дружины, кованой московской рати. Огромная сила, вдвое большая, чем стояла под Тверью, вдвое большая, чем встретила Бегича на Воже.

Затрубили трубы, ударили бубны, войско двинулось походным порядком, заполнив все дороги от Коломны к Лопасне, все лесные тропы.

На перевозе через Оку под Лопасней Дмитрий велел пересчитывать воинов. Никогда ему не доводилось стоять во главе такого войска, затмило оно все войсковые сборы, о которых помнили со времен Всеволода Большое Гнездо. Под его знамя встала вся Северная Русь.

Перевозились на лодиях, на ушкуях, на челнах, на стругах, шли по наплавным мостам, что навели плотники Игната Огородника.

Августа 27-го дня перевезся Княжий Двор, переступило через Оку в Дикое поле княжеское знамя.

В обход рязанской земли шли не спеша, выбрасывая вперед сторожу, ожидали появления Орды и ордынских дозоров. Однако Олег рязанский крепко уверил Мамая, что не пойдет Дмитрий навстречу, что убежит в лесные крепи. До самого Дона сторожа не обнаружила ни одного ордынца.

Еще с перевоза под Лопасней Дмитрий отправил на дальний поиск Семена Мелика по прозвищу Железный. Он хорошо знал повадки Орды, мог исчислить войско Мамая. Семен Мелик перешел со своими сакмагонами Дон у Непрядвы, прошел Куликовым полем и нашел ордынцев у Тихой Сосны перед Комариным бродом. Переход через Комариный брод труден. Семен Мелик дал знать Дмитрию, что ждать Орду на Непрядве надо не менее чем через десять дней.

Дмитрий с войском встал у Березуйского оврага в двадцати трех поприщах от Дона. Ждали с Лопасни подхода запоздавших пеших полков. В Березуй пришли Андрей Ольгердович и Дмитрий Ольгердович с князем Владимиром. Вся кованая конная рать.

3

Пока русское войско двигалось из Коломны к Березуйскому оврагу, Тютчев правил посольство в стане Мамая на Воронеже.

Мамай принял посла у входа в шатер. Возле шатра — золотой трон. По слухам, это был золотой трон Чингисхана, но купцы рассказывали на Руси, что трон был изготовлен для Мамая, а Мамай выдал его за трон По-трясателя вселенной.

Мамай на троне, на коврах ордынские князья и темники, Предводители правого и левого крыльев ордынского войска, предводители туменов, командор генуэзской пехоты.

По обычаю, прежде чем начать речь, Тютчев велел своим людям расстелить ковер у ног Мамая и разложить подарки: серебряные чаши, конскую сбрую, соболью шубу. Такой скудности в подношениях в Орде еще не видывали. За такие подарки в старые времена великокняжеского посла ободрали бы и не пустили бы на глаза к хану.

Мамай и бровью не повел, сидел как истукан. Он догадался, что Москва бросает ему вызов, но он твердо держался ясы Чингисхана — всегда и во всех решениях иметь руки свободными. Русский боярин молод, в Орде он впервые, ведает ли он, что его ждет при этакой дерзости? Дмитрий выбрал смертника, что-то за этим стоит. Для того чтобы узнать, что именно, нужно дать послу выговориться.

Мамай дал знак послу, что тот может говорить.

Тютчев повел речь:

— Великий князь владимирский и московский Дмитрий Иванович ныне здравствует в отчине своей и спрашивает, в здравии ли ныне в отчине своей царь царей восточных царств?

— Только ли спросить о здравии прислал тебя мой улусник Дмитрий?

— Спросить о здравии и пожелать здравствовать многие лета! — ответил Тютчев, догадываясь, что своим ответом ставит Мамая в трудное положение перед ордынскими вельможами. Того и добивался.

— Ради спроса о здравии не следовало моему улуснику беспокоить своего царя!— ответил Мамай.— Дары, что ты принес, то мое добро, его утаил от меня мой улусник Дмитрий. Сказано было моему улуснику, чтобы слал выходы, как то было установлено великим ханом Узбеком и дедом моего улусника Иваном Даниловичем. Где выходы?

— Великий хан ведает,— отвечал Тютчев,— что посол не свои слова говорит, а то, что ему велено его государем! Иного я сказать ничего не имею!