Федор Шахмагонов - Ликуя и скорбя

• Название: Ликуя и скорбя
• Автор: Федор Шахмагонов
• Издательство: Советский фонд милосердия и здоровья
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1990
• ISBN: 978-5-9533-1722-1, 5-9533-1722-0

Исторический роман Федора Шахмагонова «Ликуя и скорбя» посвящен важнейшему периоду в истории Руси — периоду правления великого князя Дмитрия Ивановича, разгромившего татаро-монгольских завоевателей на Куликовском поле.

В чем смысл великой и кровопролитной битвы, произошедшей много веков назад на Куликовом поле? Стала ли она важнейшей вехой в борьбе Московской Руси за политическую независимость от Орды? Нет, отвечает в своем романе Ф. Шахмагонов, убедительно и ярко воссоздающий предысторию битвы и саму картину сражения: ценой колоссальных лишений и жертв Русь не просто отстояла для себя право самостоятельно развиваться, но, по сути дела, спасла европейскую цивилизацию. Тщательно изучив сохранившиеся письменные памятники Куликовского цикла, автор выстроил на их основе высокохудожественный ряд сильных, запоминающихся образов великих воителей и подвижников, сохранивших для потомков Русскую землю, Святую Русь.

---

Алексей Петрович вооружал горожан. Не на Орду ли вооружал? Случалось, что черные люди поднимались против ордынцев, тогда Орда надвигала рать. Вельяминовы рассуждали, что с ханами лучше жить в мире и давить свой черный люд, чем пасть под ордынскими копытами.

Василий Васильевич Вельяминов — человек в летах, спокойный. Умеет ждать. Сын его Иван молод, нетерпелив, торопится схватить, что почитает положенным, не ожидая. А ждать долго. Алексея Петровича уберут, так ему, отцу, место тысяцкого, а Ивану когда же? Под старость. Зачем почет и слава под старость? Сладки они смолоду. Тысяцкий — второй человек после великого князя в городе. Ивану грезилось в горячих и нетерпеливых снах, как он едет по городу на коне, а впереди гридни. Крик «Пади!», городской люд застыл в низком поклоне, а у боярских детей от зависти тускнеют глаза. Жадно он слушал, что старшие говорят о тысяцком, укоряя его заглазно в непочете, в опасной дружбе с черными людьми.

— Был уже один такой!— говаривал боярин Михаил, родственник Вельяминовых.— Князь Андрей Боголюб-ский. Всем взял — и мужеством и умом, а вот с боярами ошибся, потому и пришел ему конец!

— Долго ли кликнуть! У меня найдутся люди! — намекнул Иван.

— Цыц!— оборвал его боярин Михаил.— Молод еще! Тебе известно, кто извел Андрея Боголюбца? Слуги черные! Один Анбал, а другой Ефрем Моизич! На века прокляты убийцы!

Василий Васильевич огладил черную бороду, раздумчиво молвил басом, едва пошевелив мясистыми губами:

— Князь наш милостив... Вишь, рязанцы отхватили Лопасню, а он простил. Князь тишину любит, чтобы все было тихо! Сыска не любит!

— Князь не любит сыска, не он, так городские сотские на дыбу потянут! Кто будет молчать? А если побежит холоп к тысяцкому? Все холопы ему в глаза заглядывают! Холопский город строит!— ворчал Михаил.

— С холопами тут дело не делать!— заключил Василий Васильевич.

В Москву прибыл ханский посол Ирынчей, привез с собой торговых гостей сурожан. Хлопотал Ирынчей, чтобы купцы сурожане торговали по всему великому Владимирскому княжеству без взимания тамги, чтобы могли скупать товары не только на торге, а свободно бы ездили по городам и селам, держали бы русских посредников. Князь Иван знал, что торговля без тамги сильно ударит по тягловым людям, по мелким торговцам, заденет и купцов, побегут те из Москвы, с владимирских, суздальских и ростовских торгов потечет ручеек к соседям, в Тверь, в Рязань, в Нижний Новгород, соберутся ручейки в поток денег из Владимирского княжества. А как отказать? Ханский посол приехал с пайцзой, на пайцзе две стрелы, скорый посыльный хана. И ярлык при нем. И ордынские всадники при нем. Отказать нельзя, нужно бить челом великому хану, объяснить, что, если разорить торговлю в княжестве, уменьшится выход дани. Однако далеко до хана. Очень далеко. Пока посланный доедет, пока передаст челобитную, да еще вопрос, в чьи руки она попадет до рук ханских, да и кто ханом будет... А Ирынчей жмет неотступно.

— Большой купец что щука!— говорил тысяцкий Алексей Петрович князю Ивану. — Щуку вынул из воды, она норовит руку тебе отхватить, сразу не подохнет. Пусти в воду, опять оживет! Не уйдут купцы, не бойся, князь! Уходить некуда. И во Твери, и в Рязани тот же Ирынчей, а Новгород своих не знает, куда девать, чужие не нужны... Мелкий торговый люд тебе казну насыпает по деньге, а из денег растут рубли. Что лучше, князь, один рубль рублем или двести денежками? Продать свой товар сурожане продадут, а вот как купить захотят, тут своя хитрость. Мимо малого торгового люда не пройдут. Я шепну, они не пустят!

Повелел великий князь торговать гостям сурожанам без тамги по всему княжеству: продавать и покупать товары. Продать продавали, а покупать усунутся, все закуплено, мимо малых торговых людей никак не пройти. Сурожане попробовали стакнуться с большими купцами владимирскими, суздальскими, московскими. Купцы руками развели. Больших купцов едва десяток, а мелких торговцев тысячи. Пока один повернется, те, как муравьи, обтекут товар на местах! Вот их, этих торговцев, стеснить! Тогда уж! А мелких торговцев стеснить тысяцкий не дает!

За старшего среди гостей сурожан Некомат. Перед ним и ханский посол Ирынчей опускается на колено. У Ирын-чея пайцза с двумя скрещенными стрелами, у Некомата ху-фу, золотая пластинка власти. Скрещенные стрелы — посланец хана, головы дерущихся тигров — власть хана через обладателя ху-фу. Великие князья на Руси получали скрещенные стрелы, дерущихся тигров только сыновья хана.

Золотые дощечки со стрелами и тиграми — обычай давний. Записано в китайских хрониках династии Тан: китайский император Да-е в 610 году по рождеству Христову решил внести раздор в тюркские племена, осаждавшие его империю. Для этого он объявил одного из старейшин тюркского племени Шегуя главным ханом. Он послал Шегую бамбуковую стрелу и сказал своему посланнику: «Надобно, чтобы дело это шло так же скоро, как летает стрела».

Тюркский хан Шаболо Хилиши в 634 году по рождеству Христову разделил свои владения на десять аймаков и в каждом поставил одного правителя. В знак власти над аймаком каждому правителю вручил по стреле с золотым копьецом и восчатой печатью. Правители назывались «десять ше», что означало — десять стрел. Стрела была знаком власти.

Чингисхан знаком власти провозгласил тигра. А чтобы показать, что власть — это сила, повелел изображать головы дерущихся тигров. Некомат не ханский сын, не ордынец даже, он торговый гость. За что же ему дана такая власть? И ордынцы, и торговые гости, и те, кто имел дело с Некоматом на Руси, без труда догадывались, что Некомат несметно богат и за великие дары выкупил у хана пластину с головами дерущихся тигров. Но пластина не только свидетельство власти хана через Некомата, это свидетельство и того, что Некомат — довереннейший соглядатай хана и его посол.

В Москве Некомат первый раз, а знает все московские обстоятельства, знает и об обиде Вельяминовых. Старика не беспокоил. Завел знакомство с его сыном Иваном. Иван рад знакомству, напрашивается на дружбу и службу, через посланца хана с властной дощечкой надеется прикоснуться к власти. Не вернется ли место тысяцкого в род Вельяминовых, да мимо отца к нему, к Ивану, напрямую?

Не остерегся спросить:

— Что нужно сурожанам?

— Много нужно!— ответил Некомат, подливая Ивану мальвазии, что во рту испарялась, глотать не надо.

— Небогата наша земля!

— Это как смотреть!— отвечал Некомат.

— Как смотреть?— спросил Иван Васильевич.

— Мех бобровый, мех соболий, мех беличий...

— Это свободно! Тысяцкий объявит, чтобы везли мимо торга, со всех концов привезут.

— А тысяцкий не объявляет... Тогда что?

Сидели в горнице, в новорубленных хоромах Вельяминовых на Воронцовом поле; Иван Васильевич наклонился через дубовый стол к гостю.

— Наш князь — милостивец! Власти своей боится! А тысяцкий властен!

— Тысяцкий не князь! Сегодня он, а завтра князь другого поставит!

— Поставил бы, да черные люди за тысяцкого поднимутся. Тысяцкий за горожан, за черных людей, против боярства.

Некомат пренебрежительно скривил губы.

— У горожан ныне меч и самострел! Тысяцкий вооружил!

— Против бояр?— спросил Некомат.

— Сегодня против бояр, а там и против хана!

Некомат горбат, сморщено лицо, хотя и не стар, нос, как клюв у коршуна, изогнут, нависает над верхней губой, глаза черные, как угли, из-под лохматых бровей две темные точки, как каленые наконечники у стрелы. Безбород. Ручки маленькие, пальцы тонкие. Иван огромен, дебел, хоть и молод, а уже с одышкой. Тож не воин. Любит медовое вино, а еще больше греческое и фряжское, а еще более мальвазию. Очень они разные, а вот сговорились, вполголоса понимают друг друга. Иван себя хитрецом считает, а Некомат воистину хитрец, ему и притворяться хитрым не надо. Иван весь на свету, Некомат в полной тени.

Когда Иван сказал о хане, Некомат усмехнулся.

— О хане оставим! Я все королевства обошел. Нет силы, чтобы могла помериться с Ордой.

— Да кто ж думку запретит, кто надежду пресечет?

Некомат поморщился:

— Об этом и говорить неинтересно! О тысяцком думай!

— Я давно думаю, да кто защитит, ежели что...

Некомат раздвинул на груди терлик, сверкнула пуговица на терлике. Иван глаз не сводил с пластины, угадав намек.

Иван давно точил черную думку, и вот наконец-то пришла пора посчитаться с тысяцким.

Город строился, а чтобы не было пожара, каждую улицу на ночь задвигали решетками. С одной улицы ночью на другую не перейдешь, не объявив сторожам. Сторожат не княжьи дружинники, а горожане и посадские. Ночные посты проверяет тысяцкий. Один не ходит. Десяток ближних с ним. Все в кольчугах, при полном оружии: с копьями, с мечами, с топорами, с самострелами.

Иван выбрал на подмогу холопа Фролку по прозвищу Козел.  За придурковатость выбрал. Ловок был одним ударом ножа борова завалить или быка оглушить обухом и под сердце ножом. Сразу валил, и кровь не запекалась. Бегал по боярским подворьям, сенных девок портил, потому прозван Козлом. Служил, однако, исправно. Кого нужно батогами проучить, сам вызывался. Но и ему не доверился Иван. Сказал, нужно, дескать, двор одному лиходею подпалить. Ночью. Чтобы потушить не успели. Обещал показать двор.