Франсуа де Жоффр - Нормандия — Неман

• Название: Нормандия — Неман
• Автор: Франсуа де Жоффр
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1960

Франсуа де Жоффр — один из французских летчиков, сражавшихся на советско-германском фронте в составе добровольческого авиационного полка «Нормандия — Неман» с мая 1944 года до дня капитуляции фашистской Германии.

В своей книге Франсуа де Жоффр освещает путь полка «Нормандия — Неман» от его сформирования до возвращения во Францию. Живым, образным языком, с присущим ему французским юмором автор описывает различные эпизоды из жизни и боевой деятельности летчиков «Нормандии».

С большой симпатией Франсуа де Жоффр отзывается о советских людях, их героической борьбе против немецких захватчиков и о боевом содружестве советских и французских летчиков в борьбе против общего врага.

Книга рассчитана на широкий круг читателей. Перевод книги дается с незначительными сокращениями.

---

На аэродроме Хелиополис летчиков заключает в свои объятия один из старейших ветеранов иностранного легиона Аревиан. Он предоставляет в наше полное распоряжение принадлежащие ему клуб и ресторан.

В Каире мы попадаем в уголок довоенного мира: ни затемнения, ни патрулей, ни слежки. Всюду жизнь, бьющая ключом. Ирибарн — мой старый товарищ и коллега по летной школе, аккуратист Вердье, Баньер, весельчак Карбон, де Фалетан, Лебра, сумевший беспрепятственно пересечь всю Испанию, гастроном и большой лакомка Дуар, группа «африканцев» — Фельдзер, Марши, Делэн, Андре, Роже и Жан Соваж, Казанев, Кюффо, Амарже, Дешане, де Сейн, де Сэн-Марсо, Бриэ, Пенверн и я — все мы, ошеломленные, бродим по улицам, то и дело липнем носами к витринам, пьяные от музыки и ослепленные неоном.

Нас чествовали так, как будто мы служили в «Нормандии» с первого дня ее существования. Слава, окружавшая наших товарищей, доставалась и нам. В Тегеран мы вылетели с полным желудком и тяжелой головой.

Там нам пришлось пробыть около двух месяцев. Немало беспокойства причиняли всем пресловутые визы, которые мы долгое время не могли получить. Наша жизнь здесь почти ничем не отличалась от той, которую вели наши предшественники. Прием следовал за приемом. Однообразие этой жизни, к счастью, нарушалось проделками Карбона. Однажды во время высокопарной, ультрапатриотической речи примерно такого содержания: «Господа летчики! Вы направляетесь в СССР сражаться с тевтонским угнетателем. Мы знаем, что вы будете достойными посланцами вечно живущей Франции и что кровь, которую вы прольете на ледяных просторах степей в этих сражениях титанов, когда вершатся судьбы цивилизации, которая…» — наш Карбон принялся с аппетитом жевать перо, украшавшее шляпу его соседки, супруги иранского министра.

Военный атташе полковник Жувель потом вызвал к себе «проголодавшегося» Карбона и сказал:

— Карбон, получите две недели строгого ареста. Вы отсидите на пересыльном пункте и будете находиться там в распоряжении майора Смита.

Карбон прищелкнул каблуками:

— Слушаюсь, мой полковник.

В течение двух последующих недель из-за Карбона вся французская колония была словно в лихорадке. Появились карбонисты и антикарбонисты. Слухи об этой истории дошли до самого шаха. Начальство боялось, как бы это не переросло в дипломатический инцидент. А в это время на пересыльном пункте Карбон и майор Смит прониклись друг к другу необычайной симпатией на почве глубокого уважения, которое они питали к виски. Когда вышел срок наказания, Карбон не проявил ни малейшего желания покинуть своего нового друга и тюремщика. Приказания не помогали, пришлось прибегнуть к угрозам. И спустя еще долгое время Карбон не раз с любовью вспоминал виски сорта «блэк энд уайт» и майора Смита.

У меня из жизни в Тегеране сохранилось воспоминание об одной охоте на волков на горных склонах Демавенда и о том, как я опоздал во время почетного визита в иранский Сен-Сир. За это я был вызван к полковнику, который сказал:

— Каждое утро вы будете являться на манеж военной школы. Там вы будете получать от дежурного иранского офицера самую норовистую из чистокровных иранских лошадей. Я хочу посмотреть, удастся ли вам ее приручить. Это принесет вам только пользу.

— Но я же летчик, а не кавалерист, — возразил я. — Кроме того, я никогда не ездил верхом. Приручение лошади, возможно, и является наиболее благородным завоеванием человека, но я все же предпочитаю этому виски. Направьте меня лучше на пересыльный пункт…

Полковник нахмурил брови, но не мог удержаться от улыбки.

— Убирайтесь, — проворчал он, — на этот раз я вас прощаю. Но в дальнейшем извольте быть аккуратнее. Франция должна быть всегда точной.

В Тегеране нас представили майору Пуйяду, нашему будущему командиру. Мы познакомились с Матисом, возвратившимся после ранения в Каир. Несколько ночей напролет мы его расспрашивали о России. С тревогой в сердце мы следили за развертыванием событий на конференции, от которой, говорили, зависит наша судьба. Но вот в один из декабрьских дней 1943 года нас сажают в огромный советский самолет, и, следуя по пути пионеров «Нормандии», мы направляемся в Россию.

Баку. Здесь наш первый русский обед: котлеты, картошка, блины, которые мы запиваем чаем и молоком.

— Обжоры, поторопитесь, — бросает Вердье, держа в руке словарь. — Вылетаем.

Над Кавказом идет снег. Холод нам кажется ужасным. А мы так легко одеты.

Погода не улучшается. Наш маршрут изменен. Вместо того чтобы сделать посадку на сталинградском аэродроме, мы поворачиваем к Каспийскому морю и застреваем в Астрахани. Волга уже скована льдом. Соваж так окоченел, что не может даже открыть рта, чтобы сказать несколько слов. Мои полуботинки из черного шевро на тонкой подошве имеют жалкий вид. Я пытаюсь согреть ноги, пританцовывая на месте, проклинаю снег и холод, что довольно странно для бывшего чемпиона Франции по лыжам среди студентов университетов.

Нам предлагают открытый грузовик для ознакомительной поездки в Астрахань. Предложение принимается. Мы никак не можем двинуться с места. Дует ледяной ветер. Наш водитель, засунув голову под крышку капота, кажется, изучает свой мотор, как воскресный ребус.

Наконец мотор затрещал. И вот мы, проголодавшиеся, стуча зубами, шмыгая носами, дурачась, трясемся в автомашине по дороге к гостинице «Интурист». В первый же вечер мы решили познакомиться с русским кафе. Марши, Соваж и я идем наудачу, навстречу мелкому колючему снегу. Неожиданно вдали свет и шум.

Я говорю:

— Мне кажется, это должно быть кафе.

Ускоряем шаг. Подходим. Толкаем дверь. Сидящие за столиками не были бы более ошеломлены, если бы увидели входящих марсиан. Мы поворачиваем назад и бродим по улицам.

Из громадных рупоров доносятся ставшие впоследствии такими знакомыми слова: «Говорит Москва». О! Это радио на улицах, это «говорит Москва», металлический и чистый бой Кремлевских курантов! Кто из нас не вспоминает об этом? И кто из нас может сказать, что эти звуки до сих пор не стоят в наших ушах?

Так маленькая группа французских летчиков провела свою первую ночь на советской земле, в устье величественной Волги, в центре города, называющегося Астраханью.

На следующий день через пять часов полета мы уже в Москве. Огромный заснеженный город кажется нам прекрасным. Мы смотрим на новый для нас мир широко раскрытыми глазами. Самые разговорчивые словно онемели. Не хватает слов, чтобы выразить наши ощущения. Лишь учащенное биение пульса выдает силу наших чувств и нашего возбуждения.

Краткие приветствия. Рукопожатия. Нам предоставлена гостиница «Савой» — одна из гостиниц для иностранцев. Можно доехать автомашиной или метро. Я предпочитаю метро. Ведь о нем столько говорили! Мне не терпится сравнить его с нашим, парижским.

Зрелище совершенно необычайное! Какие станции! Белый, красный и розовый мрамор и порфир. Все кругом горит, сверкает, переливается, а спешащая толпа безразлична к этой красоте, которую она видит ежедневно.

Так нас встречает Москва.

Соваж, Марши и я получаем в «Савойе» общий номер. Гостиница шикарная. В комнатах очень тепло. К нам снова возвращается уверенность в своих силах. Звонит телефон:

— Давай, Марши, отвечай. — обращаюсь я к товарищу.

— А что говорить?

— Назови хотя бы номер комнаты…

— Какой?

— 17-й.

— Но как это произнести по-русски?

— Сем-над-цать…

— Сем-над-цать, — говорит в трубку Марши.

Из трубки доносится молодой, приятный женский голос, выговаривающий какие-то непонятные фразы, Марши начинает выписывать ногой круги. Он несколько раз повторяет: «Сем-над-цать», придавая своему голосу самые убедительные интонации. Через десять минут раздается стук в дверь. Мы спешим открыть. Входят две очаровательные русские девушки, улыбающиеся, жизнерадостные, ненапудренные и довольно скромно одетые, Мы не можем подыскать нужных слов, даже прибегая к помощи нашего «словаря». Все настолько неожиданно. Девушки заразительно смеются и с трудом дают нам понять, что они — наши гиды и что им поручено познакомить нас с Москвой.

— Пойдемте в Парк культуры, — предлагают они тут же.

Это, наверное, классический маршрут, напоминающий парижский треугольник: Эйфелева башня — Триумфальная арка — музей Гревэна.

Парк культуры немного напоминает и Гайд-парк и Булонский лес. Он тянется вдоль берега Москвы-реки. Между деревьями выставлены военные трофеи: немецкие танки, пушки, самолеты, стрелковое вооружение, обмундирование.

В Парке культуры я познакомился с одной продавщицей пива. На следующий день она пригласила меня к себе. Меня интересовала только кружка пива, которое нелегко было найти в 1943 году, во-первых, и порция водки — во-вторых. Вот так я и очутился в первый раз в моей жизни в русской квартире. Но что удивительно даже сегодня — это, каким образом после выпитого пива и водки я сумел, не зная ни одного слова по-русски, не зная адреса, добраться с самой окраины Москвы до желанной гостиницы «Савой»!..