Борис Костюковский - Жизнь как она есть

• Название: Жизнь как она есть
• Автор: Борис Костюковский
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Эта повесть была опубликована в журнале «Звезда» №№ 6, 7 за 1971 год под названием «Нить Ариадны». Для юного читателя повесть переработана.

---

Они, конечно, согласились.

Мы приотстали и по очереди целились в березу. Райкович две пули послал в цель, а мы с Лобачем… «за молоком».

Выстрелов наших Веселовский не слышал, но, когда я вернулась в лагерь в сопровождении того же своего «почетного эскорта», он встретил меня таким бешеным взглядом, что добра я не ждала.

В этот же вечер он послал меня с ребятами за соломой и сеном в деревню Любожанку и обменять лошадей и сани в деревне Добринево.

Мы сделали все и вернулись под утро в лагерь. Правда, трудно мне было, не отдохнув после засады, вместе с ребятами укладывать вилами сено и солому на сани, а после пешком возвращаться в лагерь.

Мы сделали нужное дело: пригнали крепких лошадей, привезли корм для них и свежие «матрацы» — солому — для всего отряда.

Вот я рассказываю все это и невольно думаю: ну что интересного в моих «приключениях»? Действительно, никаких геройских подвигов я не совершала, особым опасностям не подвергалась. Все буднично и обычно.

Помню еще, ездила со своим отделением в засаду на шоссейную дорогу около деревни Добринево.

Начальник отрядной разведки Парамонов и Марат (Парамонов повсюду брал с собой Марата), узнали, что по дороге из Негорелого полицаи повезут соль. Пожалуй, по тому времени не было ничего дороже соли, особенно для партизан. Даже пушки делали умельцы в нашей партизанской «Туле», добывали из мин и старых снарядов порох. С трудом, но добывали обмундирование и одежду, картофель, сало, мясо и муку, а вот в соли партизаны почти всегда испытывали нужду. Запасов ее у местного населения не было, и соль ценилась почти на вес золота. В отряде мы ели один раз в сутки нехитрый обед, приготовленный нашим поваром Васей Давыдовым, но хлеб и бульба чаще бывали несолеными. А тут — целый обоз соли! Участие в такой операции я считала для себя большой удачей.

Я стояла, замаскировавшись у крыльца клуба, и наблюдала за шоссейной дорогой. Ребята меня подменяли часто, а я бегала греться. Наверно, только часа через три вдали послышались гомон возчиков и скрип саней, а вскоре показался на дороге и сам обоз. Стрелять нельзя — всполошатся возчики. Я побежала к хате, где грелись ребята, и постучала им условно: три длинных и три коротких. Через несколько минут все отделение во главе с Бондаревичем рассыпалось цепочкой при въезде в Добринево.

Как только обоз втянулся в деревню, с винтовками наперевес и с гранатами мы окружили его.

Произошло все без единого выстрела. Мужики (это были не полицаи, а колхозники) подняли руки. Обоз, правда, возвращался без соли, хотя и были оформлены накладные на ее получение. Соль ожидали на станции только через два-три дня. Бондаревич проверил документы, узнал фамилии всех возчиков, места их жительства.

— А почему не полицаи поехали, а вы? — спросил Бондаревич старшего по обозу — щуплого мужичка, обросшего большой, как у Черномора, бородой.

— Дак боятся они теперь партизан, на нашем брате выезжают.

— А мы ведь могли вас свободно подстрелить, — засмеялся Бондаревич. — Знали, что полицаи поедут.

— Могли, чего там…

— Так вот, — заключил Бондаревич, — сейчас в хате я всех вас перепишу. Все вы снова поедете за солью, получите ее, а мы вас встретим на этом же месте. А может, и не на этом. Если кто-нибудь из вас попробует донести в полицию или гитлерюгам — пеняйте на себя. Всем ясно?

— Чего уж там! Мы ничего не знаем и ничего не слышали. Остановите — забирайте соль, да и подводы тоже. А захотите, так нас можете прихватить. Мы с великой душой к партизанам подадимся, чем так-то горе мыкать.

Через три дня мы снова были в засаде, но уже километров за пять впереди Добринева.

Мужики встретили нас как старых знакомых. Именем Советской власти мы конфисковали у них несколько мешков соли (они получили ее не полностью) и дали в том расписку.

Старший опять затеял разговор о том, чтобы уйти в партизаны. Бондаревич пообещал через связных сообщить им решение командования.

Встречали нас в отряде с большой радостью, как будто мы совершили подвиг. Мы даже немножко загордились.

Эта соль была настоящим богатством, которое помогло отряду вынести труднейшее испытание, вскоре выпавшее на нашу долю.

В Станьково я больше не показывала носа. Белье свое стирала под елками на морозе. Выносила из землянки нагретое ведро воды и там же мыла голову и сама мылась. Морж не морж, а близко к этому. Смены белья и верхней одежды у меня не было. Накину после мытья и стирки на голое тело юбчонку с кофточкой, поверх пальто, на голову платок. В таком виде просушу над костром нижнее белье, переоденусь — и вот я снова чистая. Или уж мы были загаданы такими здоровыми, не подверженными всяким простудам, или в то время вообще болеть было «не положено», но я не помню, чтобы кто-нибудь из партизан простужался.

На неудобства никто у нас не жаловался, не роптал. Какая-никакая, а крыша над головой была: жили в землянках, спали на соломе. Были у нас свой портной и парикмахер, даже санвзвод — отдельная землянка, с настоящими полами, с железными кроватями, с белыми простынями, с хорошим столом под клеенкой, только не было медикаментов и перевязочных материалов.

Почти все, пока была возможность, навещали родных и знакомых в селах, мылись там в банях и меняли белье.

Как-то дядя Николай и Марат поехали к бабе Мариле «на санобработку», а ночью вдруг вернулись — и сразу в санвзвод. Узнаю: Марат ранен! Я бегом к землянке — лежит мой малыш бледный, большая головенка его на тонкой шее повернута набок, на лбу капельки пота.

Оказывается, перед тем как мыться, Марат решил почистить пистолет, но каким-то образом забыл, что в стволе остался патрон. Раздался выстрел: ранение было сквозное у кисти, несколько дней он температурил, не мог есть. Заботились о нем все — и командиры и рядовые. И разведчики — особенно разведчики. Даже из «Боевого» пеклась о нем вся разведка.

Я к нему бегала каждую свободную минуту. Принести ему я ничего не могла, да и где было взять? А вот наши разведчики и разведчики «Боевого» добывали кое-чего. Почти во всех ближайших деревнях знали и любили нашего малыша и посылали «для раненого Марата» гостинцы: мед, яички, масло, даже кто-то прислал свежие пирожки.

Знали его уже хорошо и полицаи, и каратели. Знали и охотились за ним.

Райкович и другие ребята из «Боевого» заверяли меня, что я смогла бы стать хорошей разведчицей. Сама я всем сердцем рвалась в разведку. Эта мысль не давала мне покоя. И только долг перед своими товарищами, принявшими меня в отряд, останавливал меня. Все же я решила посоветоваться с Маратом, как быть.

— Иди, Адок, к разведчикам, — сказал Марат. — Я бы сразу пошел и думать не стал.

Его слова придали мне решимость перейти к разведчикам «Боевого».

Конечно, если бы это было сейчас, я бы стала действовать по-другому: подала бы рапорт, доложила начальству. А тогда мне казалось, что достаточно моего собственного согласия, и все будет в порядке.

Вечером в нашу землянку вошел Миша Мерцелава и принес записку от Райковича. Саша писал мне, что у него открылась рана (он был ранен в ногу еще в первые дни войны, из-за чего и попал в плен). Просил, если я смогу, прийти, он будет ждать меня. В записке было и несколько ласковых слов, которые заставили мое сердце радостно забиться. Он, кажется, впервые обращался ко мне с такими словами.

Я не могла почему-то сразу пойти и написала на обороте этой же бумажки ответ. И только хотела отдать записку Мише, как подскочил откуда-то Веселовский и выхватил ее у меня из рук. Я готова была его ударить, но нашла в себе силы сдержаться: подумаешь, дурак бесится.

Миша повернулся и ушел.

Я тут же накинула на плечи пальто и за ним вслед. До землянок «Боевого» через ров всего 100–150 метров. Теперь уж я не колебалась: сегодня я дам согласие Цибульскому и перейду в разведку «Боевого».

В землянку я вбежала запыхавшись и увидела Сашу Райковича лежащим с лихорадочно блестевшими глазами. У него была высокая температура. Не стесняясь Саши Лобача, который хлопотал около печурки, я прошла прямо к Райковичу, села около него и взяла его горячую руку. Боже мой, что я чувствовала в эту минуту, какой я казалась себе смелой, какие нежные, незнакомые мне слова рождались в моей душе! Уж очень жаль было Сашу, хотелось погладить его, как Марата, утешить, подбодрить.

— Ну что ты расхныкался? — неожиданно для самой себя сказала я. — Марат вот маленький, и тот терпит. А ты ведь мужчина!

Саша улыбнулся, слабо пожал мне руку, но даже не успел ответить, как распахнулась дверь и в землянку ввалился Веселовский с пистолетом в руке.

— Наших здесь нет? — заорал он прямо с порога, Лобач ответил:

— Свои здесь.

Я сидела за столбом-подпоркой, и меня не было видно. Возможно, он ушел бы, не заметив меня: в землянке был полумрак. Но что-то во мне взбунтовалось, что-то мешало промолчать и отсидеться в укрытии.