Борис Костюковский - Жизнь как она есть

• Название: Жизнь как она есть
• Автор: Борис Костюковский
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Эта повесть была опубликована в журнале «Звезда» №№ 6, 7 за 1971 год под названием «Нить Ариадны». Для юного читателя повесть переработана.

---

Когда начинался перерыв на обед (единственный час за весь длинный день), я испытывала такие муки, что уходила подальше к реке, чтобы не видеть, как едят другие.

Я садилась на берегу реки, смотрела в воду, меня клонило ко сну. Иногда засыпала, этим, наверно, и спасалась. Как-то раз моя одноклассница из деревни Кукшевичи, Иринка Лобач, разбудила меня и опросила:

— Ты почему не обедаешь?

— А у меня ничего нет.

— Дура я, дура, — ругала себя Иринка, — как это я заметила, что ты все время уходишь одна. Вот у меня остался кусочек мяса и хлеб. Возьми съешь.

С того дня Иринка стала подкармливать меня, и я вечно ей благодарна за ее доброту и отзывчивость. В такое время поделиться последним куском хлеба мог только настоящий ДРУГ.

И сейчас, спустя почти тридцать лет, я говорю тебе, милая моя школьная подружка Иринка Лобач, с которой я разделила четыре месяца самого каторжного, черного рабства на торфе: «Спасибо тебе за все. Этих дней не забуду никогда. И если я смогла выдержать, не упасть, не погибнуть, то только благодаря тебе».

И еще в те дни появилась у меня «палочка-выручалочка»- тоже одноклассница, Нина. Вечером я спешила в свою деревню и часто ужинала у нее в семье «чем бог послал», как говорила ее мать. У них, по крайней мере, были молоко и картофель.

На торфе нам обещали платить за работу, но получили мы один раз по пять килограммов гречневой муки, по бутылке постного масла да еще пол-литра патоки. Это все — за четыре месяца!

В августе баба Мариля, которая считала своим долгом не оставлять меня своими заботами, стала настойчиво сватать меня за Костю Кокальского, пожалуй, самого последнего дурака и прохвоста в Станькове. Зато был он красивый и не считался с тем, что у меня «такая мать». (Этого «женишка» потом за предательство расстреляли партизаны нашего отряда.)

Атаковала меня не только баба Мариля, но и тетки. Выйти замуж — значит не поехать в Германию. Семейных в то время еще не угоняли.

Что делать? Ходить на торф? В этом случае тоже не отправят в Германию, и замуж можно не выходить.

Я все еще ждала маму, по ночам сидела на пороге своего «замка», и мне мерещилось несбыточное. На рассвете, не выспавшись, надо снова идти на болото… А ходить туда уже не могу, нет сил. А что зимой делать, когда торф добывать нельзя? Один только я видела выход: к партизанам! А их и след простыл. Ни Дядиченко, ни Привалов больше не появлялись.

Я забыла сказать, что еще в апреле или мае гитлеровские каратели блокировали станьковский лес с целью уничтожить партизанский отряд. Думаю, что это был отряд, в который после ареста мамы и Домарева ушли Дядиченко и Привалов.

Хорошо помню, как гитлеровцы ехали к лесу с пушками, шли подразделения пехоты. Целый день гремела стрельба где-то на кладках или в горелом лесу.

Я была почему-то дома — видимо, дали выходной.

Мы с Маратом видели, как санитарная машина много раз проезжала к лесу и обратно мимо нашего дома.

Через день я шла на торф и заметила в парке, у самого замка, целое новое кладбище с березовыми крестами и немецкими касками на них.

После этого боя партизаны ушли из станьковского леса, вместе с ними исчезли мои друзья Дядиченко и Привалов.

У каждого человека наступает время, когда он должен принимать самостоятельные решения. Видно, наступила такая пора и у меня.

В один из последних дней августа я больше не пошла на болото. Меня охватило такое безразличие и равнодушие, что я даже не вполне отдавала себе отчет: что же дальше?

Пока сходила к дяде Саше в Ляховичи, жила там дня два. А потом просто уходила на целый день в лес, в поле, на кладбище. Я хорошо знала, что меня теперь начнут разыскивать и, если поймают, Германии мне не миновать.

Но кто первым сумел меня подкараулить — так это баба Мариля. И посыпались на мою голову упреки, ругань.

И опять попреки мамой.

— Сама гибели ищешь, как мать! От счастья своего бежишь, такого тебе жениха нашла, а ты морду воротишь.

Я ответила, что замуж не пойду и в Германию тоже не поеду. Лучше умру, а этому не бывать.

Она смотрела на меня злобно и беспомощно.

— Вся в мать, окаянная, вся в мать, — приговаривала она со слезами.

Что уж делалось в ее сложной душе — судить не берусь, но она вдруг предложила мне уехать в Минск к Лене, моей двоюродной сестре по отцу. И я тут же не раздумывая согласилась. Пока это все-таки был лучший выход. Условились, что Марата баба возьмет к себе.

На следующий день с восходом солнца я встала, попрощалась с Маратом и ушла пешком в Минск.

Лена встретила меня радушно, приласкала и так напомнила маму, что я тут же разревелась.

Недели две я прожила, ни о чем не думая, помогала, чем могла, Лене по дому, но вскоре поняла, что нужно самой что-то зарабатывать. В семье двое детей, муж Лены прячется от полиции, есть нечего — голод. За короткое время я повидала в Минске и облавы, и развалины, и бесконечно марширующих гитлеровцев, наслышалась о расстрелах, концлагерях в самом городе и его окрестностях. И об угонах в Германию, и о преследовании евреев — от мала до велика. (У нас в Станькове была одна-единственная еврейка — моя учительница Александра Ильинична. Она тоже пряталась до тех пор, пока ее не выдал Опорож. Только позднее я узнала, что Александру Ильиничну расстреляли полицаи.)

В это время с Украины в Станьково добралась моя сестра Лёля, уже успевшая потерять и ребенка и мужа. Шел ей тогда всего двадцатый год. Бабка Мариля и ее быстро «откомандировала» в Минск.

Я сразу приободрилась: вместе с Лелей мы устроились в столовую какого-то железнодорожного учреждения, где работали только немцы.

Очень скоро я научилась здесь воровать хлеб, крупу, даже понемногу мясо и гордилась, что приношу этим облегчение семье Лены.

НАХОЖУ «ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ»

Лёля только посмеивалась надо мной: она считала, что таких смельчаков, которые активно работают в антифашистском подполье, в то время вообще не могло существовать. Есть где-то фронт. И там идет война. А здесь расправа, ужас, позор, голод и все другие прелести оккупации. На Украине она навидалась такого, что удивить ее, казалось, было нельзя.

Сама я тоже отчаялась встретить нужных мне людей, и постепенно у меня уже созревал план вернуться в Станьково и во что бы то ни стало разыскать партизан. Теперь я уже удивлялась своей прежней медлительности и недогадливости: ведь партизаны не могли вот так без следа исчезнуть. Возможно, они были совсем недалеко от Станькова, только в другом месте. И там мои ребята — Дядиченко, Привалов…

О том, что в нашем родном городе действуют партизаны, мы узнали от самих немцев.

Некоторые из железнодорожников ездили на облаву партизан вместе с солдатами. Один инженер (как раз из комнаты, которую я убирала по совместительству со своими обязанностями официантки) был ранен. От его товарища — молодого инженера Вальтера, очень доброго немца, который был расположен к нам с Лелей, — я узнала, что того «как зайца» подстрелили партизаны Негорелого. А ведь это в нескольких километрах от Станькова! Может быть, наши партизаны действовали там?

В голове моей рождались бешеные планы…

На решительный шаг подтолкнул меня приезд тети Веры. Она пожаловала в Минск на собственной лошади (знай наших!), чтобы выменять на толкучке картофель на мыло и соль.

Я тут же придумала предлог для поездки в Станьково: мне не во что переодеться, а там остались два моих платья. Эта версия была выдана и Лёле. Я официально отпросилась у начальства на три-четыре дня.

Лёля и по сей день в обиде на меня, что я бросила ее в Минске, не поделилась с ней своими планами. Третьего декабря к вечеру я уже была в Станькове. Домой идти было незачем — там пустота и холод. Если к моему отъезду в Минск там что и оставалось, то тетки и баба перенесли все к себе.

Я зашла к бабе, и она, против ожидания, мне очень обрадовалась. Сколько раз за войну она удивляла меня, баба Мариля! В ней опять проглянуло человеческое, доброе.

В доме она осталась одна. А где Марат? Я так спешила к нему, так истосковалась, так хотела его видеть!

Оказывается, сын бабы, Николай (мой дядя, но так как по возрасту он был ненамного старше меня, то я звала его просто Николаем) ушел в партизаны. А за ним увязался и Марат.

Вот оно, что так «переделало» бабу, смягчило ее! Я понемногу начинала понимать это превращение бабы Марили. Она сказала мне, что завтра Николай и Марат обещали приехать помыться в баньке.

С нетерпением я стала дожидаться следующей ночи. Казалось, я уже у цели. Если в партизаны приняли моего двенадцатилетнего братишку, то меня-то, взрослую, на целых четыре года старше, должны принять и подавно.

В назначенную ночь они приехали.

Лошадь привязали где-то у сарая, поближе к огородам, и потом уже зашли в хату. Баба вовсю топила печь, грела с запасом воду.