Йозеф Секера - Чешская рапсодия

• Название: Чешская рапсодия
• Автор: Йозеф Секера
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1972

О гражданской войне у нас написано немало книг, но книга Йозефа Секеры, одного из старейших писателей Чехословакии — он родился в 1897 году, — вызывает особый интерес. Знаменателен сам по себе факт, что о гражданской войне в России пишет иностранный писатель, пишет взволнованно, глубоко, как бы изнутри передавая атмосферу событий полувековой давности. «Чешская рапсодия»… Это книга о простых чехах и словаках, на которых надели австрийские шинели и погнали на смерть за чуждые им интересы. Это книга о тех чехах и словаках, которые не желали выполнять направленные против своих же братьев славян приказы и группами сдавались в русский плен. Это книга о тех из них, кто не принял участия в контрреволюционном мятеже так называемого Чехословацкого корпуса, а добровольно вступил в ряды Красной Армии, чтобы вместе с ней сражаться против белогвардейцев и интервентов. Книга эта в конце концов о самом главном — об интернационализме, о классовой солидарности, о братстве по оружию чехословацкого народа с революционными народами России.

---

— Только посмей! — кричал бледный задыхающийся Аршин, бешено крутя головой. Шама сжал ему челюсти и проворчал:

— Будешь вертеться, сделаю из тебя отбивную с чесноком!

Ганза дернулся еще раз-другой, но Петник уже въехал ножницами в его волосы и начал стричь, как барана.

— Не бойся, Аршин, мне не впервой, дома я стриг отца и братьев, и знал бы ты, как они меня хвалили! А татарин из тебя получится знатный!

И Ганза присмирел. С ненавистью таращил он глаза на Шаму, но не двигался — рыжий стоял над ним наготове. «Прямо подручный палача», — пришло в голову Аршину, и взгляд его повеселел.

— Товарищ Шама, а знаешь, ты делаешь доброе дело, — сказал он вкрадчиво. — Я как раз собирался завтра остричься, вот теперь даром это сделаю… А то у меня уже косицы дай бог… А ты, пятачковая[7] душа, — Ганза перевел взгляд на Петника, — уши мне оставь как есть, они мне, знаешь, нужны. Хоть и выросли побольше твоих закорючек, но я желаю сохранить их до гроба. Слышишь?

Товарищи стояли вокруг, безжалостно хохоча при виде того, как ловко Петник орудует ножницами. На макушке Аршина начала выделяться прядка длинных волос.

— К осени вырастет настоящий чуб! — крикнул «челябинец» Качер.

— Спрячь-ка язык за зубами, как бы Карел и его не подрезал, большой будет удар для тебя, — огрызнулся Бедржих.

Власта Барбора поднял с пола шашку Ганзы, вложил ее в ножны и повесил на стену рядом с шинелью.

Тут появилось мыло, Качер с хохотом принялся править бритву на ремне. Беда Ганза опять повел глазами, попытался встать, но Шама прижал его к седлу.

— Намыльте-ка его как следует, наш запорожский атаман любит, чтоб побольше пены было на морде! — вскричал он уже без злобы. Однако он не выпускал Ганзу из рук до тех пор, пока голова драгуна не стала как детский задок, а на темени не остался зародыш чуба. Тогда он его развязал, бросил недоуздок в угол и закурил.

— Так, а теперь произнеси-ка хорошую речь, красавец, — язвительно засмеялся он.

Аршин, не ответив, провел рукой по голове. Задержал ладонь на кустике волос. Криво усмехнулся — глаза его как-то побледнели.

— А удобно мне теперь будет! — выпалил он, однако бодрился он явно из последних сил, потому что в следующую минуту, сорвав со стены фуражку и растолкав товарищей, он выскочил из теплушки. Его проводил громовый хохот, причем выделялся голос Шамы.

Аршин вернулся через час. На бритой голове от чубчика не было и следа. Он сдержанно улыбался и разговаривал, словно медом по губам мазал.

* * *

Войтех Бартак не старался докопаться, отчего к нему так относятся его люди. Некогда ему было. Он любил сидеть в их теплушках, участвовать в их разговорах и смеяться над их остротами. Ему и в голову не приходило, что он чем-то от них отличается. Любой мог его остановить, довериться ему, хотя бы Бартак был и моложе, и заботы своих бойцов он принимал как личные. Конникам он предпочтение не отдавал, и за это его хвалили пехотинцы. А он и не стремился заслужить похвалу, ему достаточно было знать, как кто в его роте настроен. Узнав, что проделали над Бедой Ганзой, Войтех как бы мимоходом похвалил Беду за умелые действия при розыске потерянных эшелонов. Потом вызвал Власту и строго спросил, почему Ганза до сих пор не вступил в большевистскую партию. Власта, удивленный, признался, что говорил об этом с Ганзой, но Ганза до сих пор ничего не ответил.

— Фросин брат тоже большевик, — добавил Власта, — и ее примут не сегодня-завтра, она сослужила большевикам хорошую службу.

Бартак похлопал Власту по плечу и ответил:

— Скажи о своем решении Долине. У него больше возможностей, чем у Аршина, ведь он председатель полкового комитета.

Власта воскликнул:

— Знаю, наш брат не может служить чужому делу…

Наутро кавалеристы отправились в новый объезд Филонова. Натан Кнышев советовал Бартаку не рисковать зря, и Войта вполне понимал его. Командир полка Книжек пожелал им счастливого возвращения.

— До свидания! — крикнул Кнышев и, погладив чистокровку Бартака по крупу, добавил: — Если приведете языка, буду рад. Опять бы поговорили с человеком из другого мира.

Ротный вскочил в седло и махнул рукой — знак к выступлению. За ним тронулось более сорока всадников — прямо как на свадьбу. Так пошутил Шама, и никто не стал издеваться над ним, даже Аршин. «А у этого моста через Бузулук я бы поставил часовых на том берегу», — промелькнуло в голове Бартака, но он тут же забыл об этом. Перед ними расстилался зелено-желтый летний пейзаж. Солнце начинало припекать. Йозеф Долина рассказывал Бартаку, что видели они вчера и как радовались хорошей прогулке.

— А знаешь, нравится мне Лагош, — вдруг перебил сам себя Йозеф. — Он служил у гонведов пулеметчиком, а здесь готов отдать лошади свой паек. Вчера мы наехали на стожок сена. Пусть лошадки полакомятся, говорю, а Лагош взял да и раскидал стог: дескать, красноармейскому коню полагается не сухое сено снаружи, а самое сочное изнутри.

Ротный засмеялся, оглянулся на Михала Лагоша. Парень ехал с довольным видом, сидел в седле как влитой.

— Я просил Кнышева, пусть скажет начдиву, как неудобно жить в вагонах, — продолжал Йозеф Долина. — Валяемся в духоте, дышать нечем, сам знаешь, что такое тридцать мужиков в одной теплушке, а открывать двери на ночь не могу позволить.

— Разговор уже был, — ответил Бартак. — Киквидзе просил потерпеть еще немного, и Кнышев согласился. Книжек за это чуть не отругал комиссара. Голубиреку с его батальоном еще хуже, их выдвинули за мост в поле, они там со всех сторон открыты, как заезжий двор.

— Я скажу Кнышеву, чтоб надоедал Киквидзе до тех пор, пока не найдется для нас место в городе, хотя бы в бараках. Пусть пехотинцы немного потеснятся. Ведь нас всего-то навсего тысяча с лишним…

На голой равнине, шагах в трехстах, появились два всадника.

— Господа казаки! — вскричал Долина.

Войта Бартак повернул коня к строю и приподнялся на стременах.

— Аршин, Матей, за мной! А ты, Йозеф, подожди здесь с остальными да рассредоточьтесь немного. Если что, скачите на помощь.

Долина хотел остановить его, но Бартак был уже далеко, а Беда Ганза и Матей Конядра неслись за ним.

Казаки увидели их, но не трогались с места, не распознав, вероятно, что это красноармейцы, и подпустили их к себе на пятьдесят шагов.

— Кто вы? — крикнул один из казаков.

— Свои! — с тихой яростью ответил Конядра. — Подождите!

Его бородка, должно быть, внушала доверие, казаки стояли спокойно, и, только различив красные звезды на фуражках, торопливо выстрелили из карабинов, и обратились в бегство. Три выстрела прогремели им вслед. Один казак свалился с лошади, под другим упал конь. Красноармейцы поскакали. Оставшийся в живых казак пытался выбраться из-под раненой лошади. Вдали показалось еще несколько всадников с пиками, они неслись на отряд Бартака, как осиный рой.

— Матей, оставайся в седле! — крикнул Бартак Конядре, соскакивая на землю. Ганза уже снимал с убитого оружие, после чего бросился помогать Бартаку, который вытаскивал второго казака из-под лошади. Тот пытался сопротивляться, но его живо вскинули на спину жеребца, и Бартак поскакал к своим.

Казаков, спешивших на помощь своим, было более сотни, и красноармейцы поскакали назад, словно на скачках. Никто не заметил, что лошадь Ганзы задурила, и, прежде чем ему удалось ее успокоить и вскочить в седло, он был окружен казаками…

Тем временем в вагоне Книжека собрались командиры, и комиссар сердито говорил им о трудном положении с размещением полка, как вдруг в окно увидели скачущих разведчиков с пленным поперек седла Бартака. Все вышли, помогли снять пленного. Книжек хотел допросить казака, но Кнышев не позволил. Он вызвал тачанку Лагоша и вместе с Бартаком повез пленного в город, в штаб дивизии.

Киквидзе выслушал комиссара, прищурив сверкающие глаза. Пленный стоял, опустив голову, с видом человека, покорившегося судьбе. Начдив порывисто повернулся к нему и воскликнул:

— Ну, Антон Антонович, большего несчастья, чем встреча со мной, с тобой случиться не могло. Ведь ты меня узнал? Помнишь, на фронте ты выдал меня, я был для тебя политическим преступником. Садись же теперь и говори! Ничто тебе не поможет, казак, так хоть душу спасай!

Казак огляделся из-под желтых бровей. Его окружали шесть командиров, у двери стояли два красноармейца с винтовками. С ненавистью посмотрел он на Войту и сел с вызывающим видом. Войта выдержал этот взгляд, не отвернулся.

* * *

Три пики уперлись в грудь Ганзы. Одно движение — и конец Аршину. Вокруг стояли казаки в синих шароварах с красными лампасами, и их хмурые лица не оставляли ему никакой надежды. Он дернул плечом, усмехнулся. Вытри под носом, Беда, сейчас тебя на весы! У него отобрали оружие, и Аршин почувствовал себя нагим. Низенький, как и он, казак с невинной поросячьей физиономией сбил с головы Беды фуражку и растоптал сапогом. Красная звездочка треснула, переломилась надвое. Бритая голова Ганзы блестела от пота. Низкорослый казак вытащил из кобуры Ганзы его же наган и взвел курок.