Йозеф Секера - Чешская рапсодия

• Название: Чешская рапсодия
• Автор: Йозеф Секера
• Издательство: Прогресс
• Жанр: О войне
• Год: 1972

О гражданской войне у нас написано немало книг, но книга Йозефа Секеры, одного из старейших писателей Чехословакии — он родился в 1897 году, — вызывает особый интерес. Знаменателен сам по себе факт, что о гражданской войне в России пишет иностранный писатель, пишет взволнованно, глубоко, как бы изнутри передавая атмосферу событий полувековой давности. «Чешская рапсодия»… Это книга о простых чехах и словаках, на которых надели австрийские шинели и погнали на смерть за чуждые им интересы. Это книга о тех чехах и словаках, которые не желали выполнять направленные против своих же братьев славян приказы и группами сдавались в русский плен. Это книга о тех из них, кто не принял участия в контрреволюционном мятеже так называемого Чехословацкого корпуса, а добровольно вступил в ряды Красной Армии, чтобы вместе с ней сражаться против белогвардейцев и интервентов. Книга эта в конце концов о самом главном — об интернационализме, о классовой солидарности, о братстве по оружию чехословацкого народа с революционными народами России.

---

Бедржих высморкался, вытер пальцы о штаны. Ох, этот проклятый насморк — наследие Максима!

* * *

Ранним пасмурным утром дивизия Киквидзе возвращалась в Филоново. Впереди шел бронепоезд. Маруся стояла на платформе впереди паровоза, лишь до пояса прикрытая запасными рельсами и шпалами, из-за которых торчал ствол трехдюймовой пушки. Лицо у Маруси словно спелый ранет — такое сравнение нашел певец Костка. Кобура с пистолетом на офицерском лакированном ремне так и блестела новизной. Вокруг Маруси на рельсах и шпалах сидели ее живописные подчиненные. Они держались вызывающе и воинственно, насмешливо покрикивая красноармейцам, которые смотрели, как они отъезжают, и, видно, просто для развлечения стреляя в воздух из самозарядных винтовок. Именно о такой винтовке мечтал Аршин, Вагоны позади паровоза тоже были загружены саперным материалом, и на каждом — станковый пулемет. За бронепоездом, в километровых и больших интервалах, двигались остальные эшелоны. Штабные вагоны Киквидзе распорядился прицепить к первому эшелому с чехословаками, начальником которого назначил комбата Вацлава Сыхру.

Комиссар Кнышев на ходу вскочил в вагон к Бартаку, оступился, упал ладонями на пол, но тотчас поднялся на короткие свои ноги и стряхнул пыль с черных вельветовых брюк.

— Говорят, у вас чай хорош, — весело сказал комиссар. — Не угостите, товарищи?

Помятый самовар давно стоял на чугунной печке, и вода в нем приветливо булькала. В чайнике был заварен черный чай. Ян Шама нацедил в чашку.

— Натуральный китайский, сто раз заваренный, — шутя сказал Шама, мешая чешские слова с украинскими.

— Лучше, чем никакой, — засмеялся комиссар. Когда он смеялся, шрам его почти исчезал в глубокой складке от виска к подбородку. Он сел на лавку около Бартака и стал ждать, когда чай остынет. Что за люди эти чехи? Еще Шевченко восторгался ими, особенно их Яном Гусом. Кнышев оглянулся по сторонам, как будто хотел запечатлеть в памяти все тридцать лиц этих молодых ребят, среди которых двадцатипятилетний Аршин Ганза был, вероятно, самым старшим.

— Вот зашел к вам, хочу знать, как вы себя чувствуете в моей стране, сыновья мировой революции, — сказал Кнышев, отхлебнув чай. В глазах его горели огоньки, теп-ые и пронзительные, а усы под толстым носом добродушно ерошились. — Меня вы, пожалуй, уже приметили — по шраму. Это у меня для того, чтоб в темноте на ощупь узнавать, где у меня левая сторона. А пометил меня казак братской сабелькой. Не успел вовремя увернуться, ну да ладно, по крайней мере могу послужить вам предостерегающим примером. Родом я из Харькова, по профессии печатник, ничего особенного, но на коне удержусь, не сомневайтесь. — Он засмеялся, будто его развеселили собственные слова. — Нет ли среди вас моих коллег? Нам печатник нужен для дивизионной газеты.

Чехословаки улыбались, вопросительно переглядывались и молчали. Таким дружеским тоном Кнышев еще с ними не разговаривал.

— Ищите, товарищ комиссар, — сказал Бартак, — найдете среди нас много специалистов: кузнецов, котельщиков, слесарей, а больше всего из деревни. Матея Конядру вы знаете, он окончил гимназию и два семестра медицинского факультета. Есть за ним и отягчающее вину обстоятельство — женат. Но о продолжении рода он уже позаботился.

— Вы ведь тоже студент? — спросил комиссар.

— Как считать. Я только начал учиться в высшей сельскохозяйственной школе, люблю полевые работы, ну да ничего, здесь я тоже все время в поле. Всех нас свела судьба, привыкаем понемножку друг к другу…

— Не будем подменять понятия, командир, — заметил Конядра. — Нас свела не судьба, а Красная Армия.

— Я тоже учился в гимназии, да не закончил — исключили из седьмого класса, — улыбнулся Кнышев без всякой горечи. — Ничего, революция — лучшая школа. Расскажите мне, товарищи, как вы себя здесь чувствуете. Говорите по-своему, что не пойму, объяснит мне товарищ Бартак.

Беда Ганза встал, окинул беглым взглядом свои выцветшие драгунские брюки, расставил ноги и начал:

— Меня зовут Бедржих Ганза, я колесник, а при надобности кучер в имении эрцгерцога Фердинанда д'Эсте, которого застрелили в Сараеве, из-за чего будто бы возникла эта война. Наш командир прав, семейных забот у нас нет, зато есть другие. Порой никак не распутаемся с вопросами. Я тоже частенько чертовски, как бы сказать, плаваю… Вот как остановимся где-нибудь, позовем вас, товарищ Кнышев, в нашу теплушку и высыплем вам весь мешок вопросов. Из всех нас у Яна Шамы, пожалуй, самая светлая голова. А вот один вопрос есть у нас прямо сейчас. — Ганза проглотил слюну и виновато улыбнулся. — Отчего это, товарищ комиссар, у царских генералов до сих пор такое влияние на мужиков и казаков? За какие такие обещания люди отдают им душу? Я бы этих генералов позапирал еще в прошлом году осенью, после Октября. Как устроим что-нибудь подобное в Чехии, генералы у нас и не пикнут. И пойдут-то за ними только богачи да ренегаты.

Кнышев медленно отхлебывал чай, помаргивая. Бартак, опасаясь, что он не понял Аршина, перевел. Вагон громыхал по рельсам, качался из стороны в сторону. Кнышев пристально глядел на Беду.

— Это долгий разговор, товарищ, — сказал он наконец. — Об этом надо будет поскорее поговорить в спокойной обстановке. Когда вы были взяты в плен?

— В пятнадцатом, под Львовом.

Петник и Шама за спиной Ганзы начали тихо смеяться.

— Сейчас он и комиссару покажет, где его нагайкой поцеловали, — прошептал Шама Костке, который не понял, чего они хихикают.

— Понимаю, вы как пленные мало что могли видеть, — сказал Кнышев, — но не так уж много укрылось от вас. Не каждый украинец, русский понял, что даст ему победившая революция, и до сих пор многие не решаются положить на алтарь будущего страх перед кнутом. — Кнышев почесал широкий заросший подбородок и отвел с губ длинные светлые усы. — Хотите послушать немного о прошлом нашего народа?

— Зачем спрашивать, товарищ, — сказал Конядра, — Мы ведь потом тоже будем рассказывать.

Натан Федорович Кнышев весело усмехнулся:

— Вам нужен протокол вскрытия, так? Хорошо. Очень хорошо. — Кнышев допил чай, отдал чашку Шаме и начал.

Он рассказал о жизни в дворянских поместьях на Украине и в России, о том, как жили в городах, в каких условиях работали люди на заводах и фабриках. Рассказал о войске казачьем и о власти атаманов. Он говорил медленно, чтобы его понимали, и то и дело оговаривался, что скоро научится по-чешски.

— У нас нисколько не лучше, товарищ комиссар, — отозвался Ян Шама, — только здешний мужик знал лекарство против этого, знала его и казацкая беднота. А мы тоже так жили и знаем, к каким мыслям приходит человек, если его каждый день кормить кашей из прогорклой гречихи.

Кнышев с улыбкой ответил:

— Конечно, и мужик, и рабочий знали такое лекарство, а разве мало было на Украине и в России бунтов и восстаний? Только захлебывались они в собственной крови, и потому не удивляйтесь, что многие еще боятся господской злобы. — Он вытащил из кармана папиросу, закурил. Выдохнув дым, добавил: — Те, которые ели эту самую прогорклую кашу, начинают нам верить, а вот с прихлебателями помещиков и буржуазии хуже, предательская компания. Свою ненависть к нам проявляют свинцом. Мы им платим тоже свинцом. Что поделаешь, враг есть враг. Понятно, мы бьем их, только когда они мешают революции, колеблющихся мы не бьем, и не слушайте, если вам будут внушать это.

Поезд вдруг резко остановился. Буфера звякнули, тормоза заскрипели, над крышами вагонов пронесся свисток паровоза, как тревожный сигнал. Певец Костка высунул голову из двери теплушки:

— Стукнулись о бронепоезд.

Комиссар Кнышев выскочил из вагона, но, обернувшись, крикнул:

— А разговор мы еще продолжим, товарищи!

И пошел навстречу человеку с царицынского бронепоезда, который со встревоженным видом прыгал по шпалам, торопясь к штабному вагону.

— Что случилось?

— Взорвана колея, — крикнул этот человек, весь черный от паровозной копоти, и побежал дальше. Большая кобура с наганом колотилась о его бедро.

— Где мы? — прокричал ему вслед Кнышев.

— Возле Филонова!

Маруся отнеслась к аварии с ледяной невозмутимостью. Одновременно с Кнышевым к ней подбежал Сыхра, крича, что не допустит скопления эшелонов, не может он подставлять белым артиллеристам такую мишень. Сбегались добровольцы. Ближе всех было кавалеристам Бартака. Голубирек привел пятьдесят человек с кирками и лопатами. Нашлись среди чехов-красноармейцев бывшие железнодорожники, зазвенели кирки. Команда бронепоезда сбросила на насыпь рельсы и шпалы, наблюдая, как работают люди. Десятки молодых рук заменяли поврежденные рельсы, десятки других рук ловко подбивали новые шпалы. Маруся смотрела на чехов со своей платформы, и глаза у нее горели, будто на скучной магистрали в степи творилось нечто невиданное.