Владимир Набоков - Комментарий к роману "Евгений Онегин"

• Название: Комментарий к роману "Евгений Онегин"
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: Искусство-СПб / Набоковский фонд
• Жанр: Критика
• Год: 1998
• ISBN: 5-210-01490-8

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.

Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.

В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.

Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

---

В Петербурге молодой Пушкин, конечно же, читал антиправительственные стихи на встречах «Зеленой лампы» и на других пирушках, где бывали декабристы. Но это не были тайные заседания: на те поэта не приглашали. Здесь, как и везде, причастность Пушкина к декабризму — лишь стилизация.

Что же это были за «ноэли»? До нас дошел всего один, достаточно безобидный, сочиненный скорее всего в 1818 г., — четыре ямбических восьмистишия, в каждом по пять трехстопных стихов (1–4, 8), один александрийский (5) и два четырехстопных (6–7), с рифмами ababecce. Вот стихи 1–4.

Ура! В Россию скачет
Кочующий деспот.
Спаситель горько плачет,
За ним и весь народ…

Мария утешает младенца, появляется царь, «здоров и тучен», и обещает директора полиции отправить в отставку, секретаря цензурного комитета — в сумасшедший дом, а людям дать «права людей»; имеется в виду исполненная либерализма речь Александра в варшавском сейме 15 марта 1818 г. Стишок оканчивается так (стихи 25–32):

От радости в постеле
Запрыгало дитя
«Неужто в самом дел?
Неужто не шутя?»

А мать ему:

«Бай-бай! закрой свои ты глазки,
Пора уснуть уж наконец,
Послушавши, как царь-отец
Рассказывает сказки»

Все это — в злободневном духе Беранже и не представляет большой литературной ценности; разительный контраст с одой «Вольность».

В 1670-х гг. над «Бургундскими рождественскими песнопениями» («Noei bourguignon») работал Бернар де Ла Моннуа (1641–1728), опубликовавший их, с собственным французским переводом, под псевдонимом Ги Барозе (Gui Barôzai), в 1720 г. Пушкин мог видеть его «Noëls bourguignons» (в бургундском оригинале более нечестивые, чем во французском переводе). Я смотрел тексты в лейденском репринтном издании (1865) редкой антологии Армана Луи де Виньеро дю Плесси Ришелье, герцога д'Эгийона «Сборник избранных произведений, собранных заботами космополита» («Recueil de pièces choisies rassemblées par les soins du cosmopolite» Armand Louis de Vignerot Duplessis Richelieu, duc d'Aiguillon, 1683–1750; Véretz in Touraine, 1735, p. 427–500). Это легкомысленные, то богохульные, то причудливые и нежные песенки о Рождестве Христовом и пр. Например, строфа II ноэля V звучит так:

A la Nativité
Chantons, je vous supplie.
Une Vierge a porté
Neuf mois le fruit de vie;
Le Saint-Esprit futé
Fit cette oeuvre jolie[948] [в бургундском тексте «bé sutie»].

Я заметил, что у Бабетты Дейч в переводе гл. 10, XVI, 5 (1943: слегка расширенная версия ее же перевода ЕО 1937 г., замечательная лишь чудовищными по своей нелепости иллюстрациями Фрица Эйхенберга) написано:

Здесь Пушкин с важным видом читал свои стихи…

6—8 …Меланхолический Якушкин… Цареубийственный кинжал… — На портретах вид у Якушкина подавленный. Говорят, он был несчастлив в любви. В воспоминаниях он пишет, что мысль об убийстве Александра I овладела им в 1817 г., когда пронесся нелепый слух, будто царь собирается перенести свою резиденцию в Варшаву, а часть России присоединить к Польше. Якушкин собирался вооружиться парой пистолетов и из одного застрелить царя, а из другого себя, устроив нечто вроде сольной дуэли. Он отказался от этого плана, когда выяснилось, что слух лишен оснований.

9—11 …видя… Хромой Тургенев… — Николай Тургенев (1789–1871) был видным деятелем умеренного крыла тайного общества и автором важной части устава «Союза благоденствия» — той, в которой говорилось об ограничении царской власти.

9 апреля 1824 г. он уехал в Западную Европу и оставался там до 1856 г., когда декабристы получили амнистию. О его хромоте мне ничего выяснить не удалось.

Его брат Александр Тургенев (1784–1845), директор Департамента духовных дел, был одним из самых верных помощников и друзей Пушкина. Именно он в 1811 г. помог записать юного поэта в Лицей. На последней неделе апреля 1820 г. вместе с Карамзиным он уговорил министра иностранных дел отправить Пушкина к генералу Инзову, на юг России, — чрезвычайно мягкий вариант по сравнению с другими возможными местами ссылки. Он же в начале июня 1823 г. снова обратился к графу Нессельроде и добился перевода Пушкина в Одессу («Меценат [Воронцов], климат, море, исторические воспоминания — все есть», — писал Тургенев Вяземскому 15 июня 1823 г. о новом назначении своего протеже). И наконец, снова он в полночь 1 февраля 1837 г., после отпевания в Конюшенной церкви (в сопровождении жандарма Ракеева, который четверть века спустя арестует публициста-радикала Николая Чернышевского), повез гроб с телом Пушкина из Петербурга в Опочецкий уезд Псковской губернии, в Святогорский монастырь{257}, где похоронил поэта 6 февраля 1837 г., на следующий день после того, как бренное тело совершило свой последний поспешный путь.

В письмах к брату («Архив братьев Тургеневых», Пг., 1921) Николай Тургенев играет роль человека, крайне удивленного и глубоко оскорбленного тем, что российское правительство считает его государственным преступником: «Бунт никогда меня не интересовал», «совесть моя чиста».

24 апреля / 6 мая 1826 г. Николай Тургенев пишет из Эдинбурга брату Александру в Петербург: «Я всегда почитал общество более шуточным нежели сериозным занятием». А через две недели добавляет:

«Могут еще спросить меня: но зачем все эти тайные общества, если ты видел, что это вздор? Что могу я отвечать на это? Иные для развлечения играют в карты, иные пляшут, иные играют в жмурки, иные собираются в разговорах проводить время. Я принадлежу к числу сих последних. Что теперь из этих разговоров делают преступление — мог ли я это предвидеть?»

Другое письмо, от 25 июня / 7 июля 1826 г.:

«Я объявил [в письме правительству], чего я искал в обществах. Дело освобождения крестьян было для меня всегда священнейшим. Оно было единственною целию моей жизни… Но не видя успехов матерьяльных, то есть не видя отпускных [от владельцев крепостных крестьян], коих я требовал, я наконец совершенно бросил эту бесплодную землю, и в последнее время ни мало не заботился и даже не думал об обществе».

Для меня совершенно очевидно, что Пушкин видел эти письма.

В письме брату от 11 августа 1832 г. Александр Тургенев цитирует гл. 10, XVI, 9—14 и продолжает:

«В этой части у него есть прелестные характеристики русских и России, но она останется долго под спудом. Он читал мне в Москве только отрывки».

Через девять дней Николай Тургенев с огромным раздражением (истинная причина которого неясна) писал в ответ из Парижа:

«Сообщаемые Вами стихи о мне Пушкина заставили меня пожать плечами. Судьи, меня и других осудившие, делали свое дело: дело варваров, лишенных всякого света гражданственности, сивилизации. Это в натуре вещей. Но вот являются другие судьи Можно иметь талант для поэзии, много ума, воображения, и при всем том быть варваром. А Пушкин и все русские, конечно, варвары. <…> Если те, кои были несчастливее меня и погибли, не имели лучших прав на сивилизацию, нежели Пушкин, то они приобрели иные права пожертвованиями, страданиями, кои и их ставят выше суждений их соотечественников».

Александр Тургенев не понял, что так рассердило его брата, и 2 сентября писал:

«Твое заключение о Пушкине справедливо в нем точно есть еще варварство, и Вяз<емский> очень гонял его в Москве за Польшу; но в стихах о тебе я этого не вижу, и вообще в его мнении о тебе много справедливого Он только варвар в отношении к П<ольше>»

Томашевский в статье «Десятая глава „Евгения Онегина“. История разгадки» (Лит. насл., 1934, № 16–18, с 388) приводит ответ Николая Тургенева в русском переводе (письмо было написано по-французски):

«Много бы пришлось говорить о достоинстве поэта, которое вы приписываете Пушкину и которое он сам себе приписывает Это бы далеко завело Байрон был несомненно поэт, но и не в его правилах и не в его привычках было валяться в грязи».

Неудовольствия от неприкрытого национализма поэта, красноречиво поддержавшего правительство в польском вопросе, недостаточно для объяснения резкой личной неприязни, которая чувствуется в письмах Николая Тургенева. Возможно, на сходках декабристов в 1819–1820 гг. он не излагал своих взглядов на освобождение крестьян с той маниакальной настойчивостью, какая описана у Пушкина. Складывается впечатление, что больше всего он был задет тоном стихов, приняв стилизацию за насмешку над своей любимой идеей. С сегодняшней точки зрения, за сглаживающей далью лет, мы видим в пушкинской хронике декабристского движения чуть легкомысленную отстраненность, не более. Но реформатор тургеневского толка любое отношение, кроме священного и страстного единомыслия, мог воспринять как оскорбление Лернер (1915, цитируется у Томашевского в «Десятой главе», с 389) предположил, что Пушкин, в 1819 г. уже высказавший надежду увидеть отмену рабства волею царя, считал нелепым ожидать, как Николай Тургенев, что это совершит кучка дворян (Хотя именно так и случилось тридцать лет спустя, когда группа альтруистов-аристократов добилась от правительства отмены крепостного права.)