Василий Белов - Кануны

• Название: Кануны
• Автор: Василий Белов
• Жанр: Современная проза

«Кануны» Василия Белова — первая книга многопланового повествования о жизни доколхозной северной деревни конца 20–х годов.

---

— Чьи пироги-то?

— Да божаткины. — Палашка не обернулась к нему.

— От Пачиных, что ли? А меня Данило тоже в гости зовет.

Чем проще старался быть Микулин, тем хуже у него получалось. На душе было неловко. Стыд маял председателя. «Сейчас бы выпить для смелости, — подумал он мельком. — Сразу другое дело бы».

— Ты чего отвернулась-то?

Палашка молча водила по стеклу пальцем. Микулин отодвинул пирог, подошел к ней.

Сколько раз сидели они по осенним ночным сеновалам, по баням либо на зимних игрищах у столбушек, сколько раз целовались и обнимались! И все было просто, все получалось раньше как-то само собой, а тут почему-то вдруг стало Микулину стыдно и как-то не по себе. Рука не подымается обнять Палашку за плечи. Микулин не узнавал ни себя, ни сударушку… Он все же набрался смелости — обнял ее, но она отодвинулась от него. Он обиделся, и от этого всю неловкость сняло с него как рукой.

— Ты чево?

— А ничего, — отпихнулась Палашка. — Чево жмесся ко мне? Ты ко мне лучше не жмись.

— Женись, тогда и жмись, — невесело догадался Микулин.

Палашка вдруг заплакала, завытирала глаза платочком. Микулину стало жалко ее, но он тут же вспомнил слова Данила Пачина, сел на сопроновский стул и, чувствуя, как копится в нем какая-то буйная безудержная и сладкая сила, закурил. Он глядел на мягкие Палашкины плечи, на расстоянии ощущая тяжесть ее толстых и длинных кос, зная их запах. Потом глаза Микулина сами окинули широкие девичьи бедра и ноги в новых черных без чулок полусапожках. Он тихо позвал ее, но она не подошла и только утиралась у окна платочком, он подошел к ней сзади и, просунув руки под мышки, обхватил ее.

— Отстань к водяному! — Палашка вырвалась. — Нечего. Кобель — дак кобель и есть.

— Да какой я кобель? Чего мелешь? — Микулину снова стало обидно. — Ну, Палата…

Она вытерла слезы, улыбнулась. Он неприкаянно сидел на столе, и теперь уже ей самой стало жалко его. Она присела к нему и своей гребенкой расчесала ему волосы.

— Ой, Коля… Коля, Коля, Миколай, наших девок не пугай.

— Напужаешь… вашего брата.

— Я ведь вижу… как маешься.

— Не могу, Палаша… Нету больше никакого терпения.

— Я, может, тоже не могу. — Палашка опустила ресницы… — А ты бы не разжигал сам-то себя.

— Кто кого разжигает? — крикнул Микулин. Он лег вниз лицом, упал на тулуп, скрипя зубами, и зарылся в овчину, затих.

Палашка присела около него.

— Миленькой…

Он повернул голову, взглянул на девку одним красным бешеным глазом:

— Иди-ко… Хошь, сейчас распишем сами себя? Вот, печать в кармане… Чуешь? — он притянул ее к себе. — Я… верное слово. Ну? Палаша…

И зажал ее голову в сгибе своей левой руки. Он притянул ее к себе, его другая рука, без его ведома, нежно, но сильно давила, металась от плеч к бедрам и обратно, а Палашка, как тогда, в масленицу, вдруг сразу обмякла и сцепила свои руки у него на плечах. У Микулина все поплыло куда-то перед глазами, он был сейчас на седьмом небе.

— Ладно… — шептала сама не своя Палашка. — Погоди ужо…

Она уже отстегнула на спине под платьем какую-то пуговку, как вдруг внизу, словно с другого света, послышались голоса и сильный стук.

Микулин похолодел, Палашка затихла. Стук повторился…

Микулин, собирая в одно место всех богов, спрыгнул с тулупа на ноги. Он с края окна поглядел на улицу и обомлел: ерохинский под седлом жеребец стоял уже у коновязи привязанный. Другую лошадь, тоже под седлом, привязывал замнач. ОГПУ Скачков.

— В попа мать… в три попадьи… — Микулин схватил со стола замок. — Стой, сиди, Палагия, тут! Я сичас…

Он выскочил из мезонина, замкнул дверь на замок и побежал было вниз к двери, но на середине лестницы одумался. Побежал обратно, открыл. Палашка стояла на коленках, поджимая живот от неудержимого смеха.

— Стой! Чего скалишься? Беги сразу, когда я их в кабинет проведу.

— Ой, мамоньки… — смеялась Палашка. — Ой, не могу, держите меня…

— Чего смешного дуре? — Микулин бросился открывать.

Двери внизу, казалось, вот-вот вышибут. Председатель вынул из скоб засов и, подавляя желание исколотить этим засовом всех, кто попадет под руку, распахнул исполкомовские двери.

— Ты, Микулин, что, спишь? — крикнул Ерохин и ступил вперед.

— Так точно, товарищ Ерохин, — сказал Микулин. — Сморило маленько, видать, перед дождиком…

— Я тебе покажу дождик! — закричал Ерохин. — А где Веричев? Усов? Немедленно собрать ячейку! Двадцать минут сроку.

«Пусть покричит, — подумал Микулин, опомнившись. — Первая брань лучше последней».

— Двадцать минут, понятно?

— Не успеть, товарищ Ерохин.

— Веричева сюда. Сейчас же, где нарочный?

— Нету. То есть тут, в сельсовете. — Микулин и сам не ждал от себя такой смекалки. — Сичас пошлю…

— И вот по этому списочку, — добавил вошедший замнач. ОГПУ Скачков. — Прошу. Немедленно, и всех сразу.

— Понятно, товарищ Скачков.

Микулин взял список и не глядя вышел в коридор. Палашка, подобрав платье, как раз в это время на цыпочках пробиралась к выходу, и они вместе выскочили на улицу.

— Стой, погоди! — остановил девку Микулин. — Ну-ко сбегай за Митькой Усовым! Заодно к учительнице забеги и к Веричеву. Скажи, чтобы срочно шли в исполком!

Палашка побежала, не долго думая, а Микулин только перевел дух, как из проулка, прямо к сельсовету, выкатила пыльная бричка уисполкома. Возница — молодой парень в фуражке — осадил потную лошадь, и с брички спрыгнул зав. АПО Меерсон. Он стряхнул тужурку и близоруко взглянул на Микулина.

— Товарищ Ерохин здесь?

— Здесь, приехал только что.

Меерсон поправил кобуру и, прихрамывая, прошел в помещение. «Видно, отсидел ногу-то, — подумалось Микулину. — Вишь, хромает. Ну, теперь будет казанская! Попразднуем!»

Он поглядел в список, поданный ему Скачковым. В списке стояли фамилии всех шибановских стариков, которые на второй день праздника выпороли Сельку Сопронова.

* * *

Слух о приезде уездной чрезвычайной тройки полетел вместе с нарочными от деревни к деревне навстречу идущим в Ольховицу гостям и стаям одетых по-праздничному ребят и девок. Казанская была самым веселым и многолюдным праздником в волости. Каждый год в этот день собиралось в Ольховице несколько сот молодняку, приходили шатии из самых далеких мест со своими девками и гармошками, плясали, ходили по деревне, заводили знакомства, дрались, гоняли партиями друг дружку за реку камнями, кольями и железными тростками. После драки рассеянные шеренги чужаков опять скапливались где-нибудь в поле и неожиданно наступали обратно, разгоняли потерявших бдительность местных гуляк. Потом вдруг мирились и устраивали братанье… Местные уводили в гости дальних пришельцев, угощали, и если покойников не было, а были одни синяки и головные проломы, то забывались все обиды. Девки завязывали платками головы пострадавших парней, и гулянье кипело в Ольховице всю еще нетемную ночь, до зоревого тумана. И дергачи стихали в осоке, слушая гармонные вздохи и всплески девичьих песен. Такое было в Ольховице испокон веку, такое намечалось и в этот раз. Ничто не могло ни остановить, ни поколебать веселую праздничную стихию… Народ, до кровавых мозолей наработавшийся в сенокос и на пахоте паренины, отдыхал, гостил и пил солодовое пиво, это был самый желанный летний праздник.

В то самое время, когда десятки ольховских гостей, уверяясь и отнекиваясь, усаживались за первое угощенье, когда в ендовах закипало первое пиво, Митька Усов, член Ольховской ячейки, запрягший исполкомовскую лошадь, галопом въехал в Шибаниху. Он сразу же завернул в знакомый проулок. Сопронов, сидя у ворот на обрубке, отбивал молотком косу. Он встал и привязал Митькину лошадь к изгороди.

— Игнатию Павловичу, — поздоровался Митька, выкидывая из двуколки больную, изуродованную на гражданской, словно бы не свою ногу.

— Здорово, Митя, здорово.

— Чего худой-то такой? Али баба изъездила? Вот не будешь жить по чужим сторонкам.

— Какое там… — Сопронов закашлялся.

Митька сел на крыльцо и рассказал о приезде уездной тройки:

— Наскочили как снег на голову…

— Я сейчас! — Сопронов встал. В глазах у него зажглись и сверкнули зеленые искры. — Сейчас…

— А я не за тобой, Игнатей Павлович, — просто заявил Митька. — Мне тебя и не надо, подавай отца…

— Почему это… отца? — удивился Сопронов и вдруг начал разглаживать сразу затвердевшее горло. — Почему?

— А я, парень, не знаю. Про тебя речи не было, велено привезти отца. Еще Жука, да дедка Клюшина, да Никиту Рогова с Новожиловым. Всех пятерых у меня и кобыла не увезет. Ну, да оне все сухие как выскыри. Много ли в их грузу?

Сопронов хлопнул воротами. Усов постоял, подумал. «Хм… Какой был, такой и есть. Самовар не поставит, не то что косушку, не научила жить и чужая сторонушка». Митька был недоволен Сопроновым.