Джон Апдайк - Давай поженимся

• Название: Давай поженимся
• Автор: Джон Апдайк
• Жанр: Современная проза

Джон Апдайк – писатель, в мировой литературе XX века поистине уникальный, по той простой причине, что творчество его НИКОГДА не укладывалось НИ В КАКИЕ стилистические рамки. Легенда и миф становятся в произведениях Апдайка реальностью; реализм, граничащий с натурализмом, обращается в причудливую сказку; постмодернизм этого автора прост и естественен для восприятия, а легкость его пера – парадоксально многогранна...

Это – любовь. Это – ненависть. Это – любовь-ненависть.

Это – самое, пожалуй, жесткое произведение Джона Апдайка, сравнимое по степени безжалостной психологической обнаженности лишь с ранним его “Кролик, беги”. Это – не книга даже, а поистине тончайшее исследование человеческой души...

---

– Джерри только что звонил, – объявила она.

– Вот как? – Руфь придерживала дверцу, пока Джоффри, пыхтя, неуклюже вылезал из машины.

– Он хотел меня предупредить. – Салли усмехнулась, и Руфь, как всегда, не устояла и тоже улыбнулась. Питер Матиас и малышка – крошечная девочка с нелепым именем – появились у ног матери” Как же ее зовут, этакое дикарское имя – императрица, но не Клеопатра: ага, Теодора. – Пойдите покажите Джоффри качели! – воскликнула Салли своим пронзительно-мелодичным голосом, и хотя дети продолжали застенчиво стоять, Цезарь, большеголовый пес Матиасов, одним прыжком проскочил между их ног и помчался на задний двор, где в тени деревьев висели качели.

Салли повернулась и вошла в дверь; Руфь последовала за ней, по-новому, глазами Джерри, глядя на знакомые предметы обстановки: диваны с квадратными подлокотниками; ворсистые, с абстрактным рисунком ковры; стеклянные столики; изогнутые в духе Арпа <Арп Ганс – французский поэт и скульптор, входил в парижскую группу художников-сюрреалистов> лампы; гравюры таких посредственностей, как Бюффе <Бюффе Бернар – французский художник и график> и Уайес <Уаиес Ньюелл Конверс – американский художник-иллюстратор и специалист по стенной росписи>, в рамках. Джерри все это, конечно же, нравилось – он прежде всего видел во всем этом деньги и много света. А Салли, надо сказать, обладала даром аранжировать освещение, втягивала в окна – с помощью белой краски и горшков с цветами – солнечный свет и уже не выпускала его. Самой веселой из комнат была кухня: разбившись о подоконники, свет здесь лежал длинными черепками на всех деревянных поверхностях, которые Салли с присущей ей энергией надраивала до блеска. Прошлой ночью, когда Руфь и Джерри затеяли тот разговор, ворочаясь без сна в постели, точно дети перед надвигающимся Рождеством, а под конец стали уже полными дураками, он посетовал, что Салли и хозяйка-то куда лучше – не в пример ей. Руфь возразила, что у Салли есть Джози, хотя сама понимала, что это слабое оправдание: ведь и она могла бы иметь Джози, если б захотела. Но она не хотела – ей было все равно: она считала домоводство второсортной страстью.

– Я поставила кофе, но не уверена, что он уже готов, – сказала Салли.

Руфь села за стол, где обычно завтракали. Это был тяжелый ореховый стол старинной работы, который Ричард недавно купил в Торонто: она вспомнила, как он гордился своим приобретением.

– А где Джози? – спросила она.

– Наверху. Не нервничай. Она нам не помещает.

– Я и не нервничаю. Просто не хотела ставить тебя в неловкое положение.

– Как это мило с твоей стороны. – Салли, подошедшая к плите, тряхнула головой, отбрасывая волосы с лица; голова у нее была маленькая, совсем как головка тропического воробья. – Жаль, что Джерри рассказал тебе. По-моему, слишком рано.

– Слишком рано для чего? – И видя, что Салли молчит, Руфь сказала:

– Не жалей. Мне так лучше – знать, на каком я свете. Я все лето чувствовала себя несчастной, а почему – не понимала.

– Я, собственно, думала, – нарочито размеренно произнесла Салли, ставя перед Руфью чашку кофе, – главным образом не о тебе.

Руфь пожала плечами.

– Все равно рано или поздно это бы всплыло. Джерри прямо лопается от гордости.

– Он говорит, ты обещала не рассказывать Ричарду.

– Он сказал, что, если я это сделаю, он сбежит с тобой.

– Он еще сказал мне, Руфь, что у тебя был роман.

Салли повернулась спиной, наливая себе кофе, и Руфь внимательно оглядела ее/ища следы прикосновений Джерри: неужели ему действительно нравятся эти широкие крутые бедра, эта полная, с выемкой спина.

– Он не должен был тебе это говорить.

Салли повернулась. Как она посмотрела – чудо: разрез глаз, изогнутая линия слегка нахмуренных бровей.

– Он все мне говорит. Руфь опустила взгляд.

– Я убеждена. – Она почувствовала, что падает навзничь; сумела удержаться. – Нет, вовсе я не убеждена. Не убеждена в том, что он до конца честен с нами обеими.

– Ты его не знаешь. Он болезненно честен.

– Я не знаю собственного мужа?

– В известном смысле, да. – Салли произнесла это беспечным тоном, но потом, с преувеличенной осторожностью поставив на стол чашку с кофе, тяжело опустилась на стул и уже хриплым голосом добавила:

– Не надо такого холода. Он сказал мне, чтобы я не чувствовала себя проституткой в сравнении с тобой. А кто тот человек, не захотел сказать.

– Он не знает.

– Дэвид Коллинз?

– Нет. Произошло это уже давно, и у меня никогда в мыслях не было расставаться с Джерри. Я сама положила всему конец, и тот человек держался очень хорошо. Удивительно хорошо. Не думаю, чтобы его, как и меня, эта история глубоко задела.

– Какая ты счастливица, – сказала Салли.

– Почему?

– Да потому, что не влюбилась в своего любовника.

– Нет, немного влюбилась. Даже живот болел. Я за те месяцы десять фунтов потеряла. – Она поднесла чашку к губам, выяснила, что кофе слишком горячий, снова поставила ее на блюдце, и увиденная сверху, с размытыми от яркого света контурами, чашка сразу точно сошла с картины Боннара. Салли провела дрожащими руками по голому столу, словно разглаживая скатерть. Руфь протянула руку к своей чашке; потом, вспоминая этот разговор, она всякий раз прежде всего видела четыре белые дрожащие руки, суетливо двигавшиеся по залитой солнцем доске полированного ореха.

– Ведь ты же, – сказала Салли, – сама отвернулась от Джерри.

– У меня и в мыслях такого не было. И не собиралась. Пожалуй, это он отвернулся от меня.

– Вы не можете жить друг с другом.

– Вот как?

– Не надо, Руфь. Кончай с этим тоном. Многие годы мы с Ричардом восхищались вами, считая идеальной супружеской парой; у нас отношения никогда не складывались легко, и мы, пожалуй, завидовали вам: вы оба, казалось, были так уверены друг в друге, так близки. А потом, в прошлом году, между тобой и Джерри что-то произошло, я чувствовала, как он поглядывает по сторонам – на меня, на других женщин. Я поняла, что кто-то у него появится – так почему бы не я. – Подбородок у Салли при этих словах покраснел, и она улыбнулась, чтобы не заметно было, как дрожат губы.

До чего все было бы просто, подумала Руфь: лечь и умереть, пожертвовав собою ради этой жизнелюбивой женщины. У Салли, конечно, нет ни малейших сомнений насчет своего права на жизнь. Руфь спросила ее:

– У тебя давно возникло чувство к Джерри?

Салли кивнула: да, да, да, хотела отхлебнуть кофе, обнаружила, что он слишком горячий, вытащила изо рта прядку волос, отбросила ее с мокрых щек. Сказала:

– Оно было всегда.

– В самом деле? – Руфь почувствовала себя оскорбленной: ведь это, конечно же, не так. – А будь ты счастлива с Ричардом, оно возникло бы?

Это вышло неуклюже: Салли ощетинилась, усмотрев тут попытку влезть к ней в душу.

– Я была вовсе не так уж несчастлива с Ричардом до появления Джерри. Но сейчас стало просто ужасно, Я сама слышу, как придираюсь, придираюсь к нему и не могу остановиться. Я хочу уничтожить его. – Слезы снова потекли. – Я этого человека в грош не ставлю.

Руфь рассмеялась: те же слова она слышала от Ричарда.

Но если Руфь постепенно отходила, то Салли, наоборот, становилась все жестче и злее.

– Нечего сидеть и веселиться. Надо отвечать за свои действия, Руфь. Нельзя отказывать человеку в сердечном тепле, а как только он обратился за этим теплом к другому, натянуть веревочку и вернуть его назад. Джерри нужна любовь; я могу ему дать ее. И даю. Он сам мне говорил, что я завоевала его. Да, завоевала. Я завоевала его, а он завоевал меня.

Руфь заметила в речи Салли отсутствие связи, словно она нанизывала друг на друга заранее подготовленные фразы, позволявшие ей считать себя лишь частично ответственной за случившееся. Она сказала:

– Послушай, Салли. Не думай, что мне так уж нравится моя роль во всем этом. Если бы не трое детей, меня бы здесь не было. Слишком это унизительно.

– Нельзя же строить брак на детях.

– А я и не считала, что наш брак строится на них. Послушать тебя, – продолжала Руфь, – послушать тебя, так выходит, что Джерри нужна только ты. Ты в этом уверена? Вчера ночью он сказал мне, что мы нужны ему обе. Я не сомневаюсь, он думает, что любит только тебя. Но он и меня любит.

Салли, не поднимая глаз, изобразила на лице грустную кривую усмешку бесконечного превосходства. А Руфь упорно продолжала:

– Он обманул меня, не все сказав про тебя, возможно, он обманул и тебя, не все сказав про меня. Вчера ночью мы занимались любовью.

Салли подняла на нее глаза.

– После всего случившегося?

– После долгого разговора. Да. Это казалось вполне естественным и правильным.

– Ты убиваешь его, Руфь. Ты удушишь его – насмерть.

– Нет. Только не я. С весны у него усугубилась астма – он просыпается каждую ночь. Я считала, что это из-за цветочной пыльцы, но это из-за тебя. Ты убиваешь его, когда просишь, чтобы он избавил тебя и троих детей, которым он не отец, от неблагополучного брака. Это ему не по силам. Найди себе кого-нибудь другого. Найди человека покрепче.