Павел Кодочигов - На той войне

• Название: На той войне
• Автор: Павел Кодочигов
• Жанр: О войне

---

Однажды услышала протяжный и густой утренний гудок электростанции или что-то похожее на него. Вопрошающе уставилась на девчат. Они поняли ее вопрос и проскандировали: «Гу-дел! Гу-дел! Гу-дел!» Включили на полную мощность репродуктор.

Показалось, что передавали музыку. «Будешь слышать! Будешь!» — снова хором прокричали девчата. Тамара поняла. Или догадалась по артикуляции? Да нет, слышала! Но как это трудно — слушать. Устала так, будто целый день таскала раненых. И какое счастье слышать самые обыкновенные звуки, понимать слова! А вдруг она ошибается, мерещится ей все?

Написала записку, попросила позвать врача. Пришла Зоя Михайловна, о чем-то поговорила с девчатами и крупно вывела: «Слышите! Удивлена не меньше вас — вначале обычно возвращается речь, но бывает и наоборот. Поздравляю!»

Слух возвращался медленно, с частыми провалами. То различимы даже отдельные голоса, то чуть ли не каждое слово приходится просить повторить и не отводить глаз от губ, чтобы понять хоть что-то. И с речью происходило то же самое. Некоторые слова не давались долго, сплошное заиканье получалось. Другие, без начальных глухих, произносились без запинки. И только заговорила, все дурные мысли отлетели прочь, стала интересоваться, скоро ли можно выписаться, осторожно выпытывала, комиссуют подчистую или разрешат вернуться на фронт? Если в армию, то готова покинуть госпиталь в любое время, а если измерены демобилизовать, то еще полежит — ей спешить некуда и ехать — тоже.

А пока старалась больше ходить. Двора в госпитале не было, но за фасадом росли жиденькие и пыльные кустики сквера. В нем Тамара и стала проводить почти все время. С любопытством приглядывалась к прохожим. Большинство в старенькой разномастной одежде, все тоненькие, но попадались и в костюмах с галстуками, в шелковых платьях, в туфельках на высоких каблуках и с сумочками вместо авосек, пышнотелые, ухоженные. Таких непроизвольно провожала прищуренным взглядом. С иными вступала в разговор, расспрашивала о тыловой жизни и знала, что город живет трудно и голодно. Как-то стала подсчитывать, сколько мимо проходит мужчин и сколько женщин. Получилось один к десяти! Это заставило призадуматься.

По единодушному мнению выздоравливающих, медицинская комиссия проходила в самый несчастливый день, в понедельник. После бессонной ночи Тамара выглядела неважно. Громадное зеркало, висевшее в вестибюле первого этажа, без всякого снисхождения отразило робкую съежившуюся фигурку в черном халате, с выпирающими на груди ключицами, настороженные глаза и не задиристый, как всегда, а скорбно поникший нос. Наверх поднималась медленно и раздумчиво, с надеждой, что будут вызывать по алфавиту, и она пройдет" первой, и с твердой решимостью, в случае неудачи, добиваться переосвидетельствования. Скажу, что не выпишусь, а выгонят — на крыльце буду день и ночь сидеть, пока не направят на новую комиссию, решила Тамара.

Вызвали ее одной из последних. Заявила, что чувствует себя хорошо, а заикание пройдет. Она много поет, это помогает. Осмотрели, прослушали и приказали выйти.

— Есть выйти! — сказала бодро, бросила умоляющий взгляд на Зою Михайловну — помогите! — и резво вышла за дверь.

Только на это и хватило. В коридоре без сил опустилась на скамейку, закрыла глаза и чего только не передумала за те несколько минут, пока врачи решали ее судьбу. Но когда вызвали снова и сказали, что признана годной к строевой и по личной просьбе направляется на Волховский фронт, выскочила из кабинета первоклассницей, даже на одной ножке попрыгала. Веревочку в руки, так и через нее бы поскакала.

* * *

Омск проводил Тамару моросящим дождем, леса Новгородчины встретили ясной и теплой осенью. Уже шуршал под ногами опавший лист, земля по утрам белела от инея, а дни стояли тихие и солнечные.

Но не погода больше всего порадовала Тамару. До конца войны она считала полк своим единственным домом, и не ошиблась. Привязанность оказалась взаимной. Как родную дочь встретили Тамару на КП полка, где давно знаком почти каждый, повели к новому командиру полка подполковнику Ермишеву — вот Тамара Антонова вернулась, самый боевой санинструктор; в санроте сбежались все и едва не затискали в объятиях, особенно Маша Варламова — повисла на шее, запричитала — ой, подружка, подружка, привезли-то тебя к нам какую: ноги, руки и голова болтаются, как у мертвой, думала, уж не увижу тебя больше; в батальоне — она служила в нем давно — и совсем растаяла. Дома она, все хорошо у нее, так хорошо, что лучше и не надо. Одно на первых порах огорчило. В госпитале по совету подруг написала Тамара в Москву, просила передать по радио, что разыскивает родителей. И было передано такое сообщение, сама слышала, но ни одного письма в ответ не пришло. Значит, не успели мама и папа уйти от гитлеровцев, остались в оккупации.

10

На развилке дорог старший оперуполномоченный полка капитан Фишкин придержал лошадь:

— Саша, может, в медсанбат завернем? Тут недалеко.

— Никак заболел? — попытался отшутиться старший лейтенант Высочин, но его номер не прошел.

— Ты мне не финти. Не для себя стараюсь, — строго сказал Фишкин и повернул налево.

Недели две назад Высочин рассказал Фишкину о своей радости и о горе — тоже. Полтавскую область только начали освобождать, как он отправил два письма. Одно родителям, второе в сельсовет, чтобы сообщили, остался ли кто жив из семьи. И получил весточку из дома, узнал, что отец воюет, мать и младшая сестра Марфуша уцелели, со старшей же, Марией, беда приключилась. Их село Степановка стоит вдалеке от больших дорог, и немцы в нем появлялись редко. Власть и расправу чинили пришлые полицейские. Они же занимались угоном молодежи в Германию. Марфуше двенадцать лет, и ее не трогали, а Марии удавалось скрываться от облав в зарослях старой части сельского кладбища. Успела убежать и последний раз.

— И тогда что сделали эти сволочи! — бледнея от ярости, рассказывал Высочин. — Забрали Марфушу, понимаешь ли. Вывели из дома, и сразу выстрелы! Мать, не помня себя, выбежала на улицу, а полицаи ржут: «Говорила, больная лежишь, подняться не можешь, а выпорхнула как молодица. Так вот, Анна, не придет Мария, расстреляем младшую». И увели Марфушу, посадили. — Он сделал несколько глубоких затяжек и продолжал: — Сто дум мать передумала, а выход один. Разыскала Марию, и решили они, будь что будет, а младшую надо спасать. Марфушу выпустили, а Марию угнали. Написал матери, как мог успокаивал, а сам не верю, что жива Мария останется. Как ты думаешь? Фишкин вздохнул:

— Никто на этот вопрос не ответит, Саша. Во время войны жизнь человека зависит от таких случайностей, что и на день вперед загадывать нельзя, а вот надеяться можно и надо.

— Умом понимаю, а сердцу как быть?

— В кулак его, Саша, в кулак, что еще посоветовать... — Фишкин помолчал, а потом, чтобы отвлечь. Высочина от тяжких мыслей, спросил: — О родных ты рассказал, а девушка у тебя есть?

— Откуда? Я же с финской в армии.

— Ну и что? Не урод, парень видный, я бы сказал, даже красивый.

По душам так по душам. Была у него девушка. В техникуме. Несколько месяцев любовался издали, все искал повода познакомиться. Такой случай представился, и он воспарил. Дня не мог без нее прожить. Но больно бойка оказалась избранница, тороплива, а по его мнению, любовь должна быть доверчивой, но робкой. Пытался внушить это девушке, она засмеялась: «Тебе надо «бедную Лизу» искать». На этом все и кончилось.

— Да, — посочувствовал Фишкин, — не повезло, но кто ищет, тот всегда найдет. — В черных глазах капитана загорелись веселые огоньки. — Давай я тебя с настоящей дивчиной познакомлю?

— Сосватать, что ли, хочешь?

— А хотя бы и так, раз ты сам не телишься.

— Война закончится, подумаю, — пообещал Высочин. Случайный, ни к чему не обязывающий разговор получился, но Высочин догадался, почему повернул в медсанбат Фишкин, беспокойно заерзал, готов был выпрыгнуть из саней, но удержало вдруг возникшее незнакомое радостное чувство, тревожно, как перед боем, забилось в груди сердце.

Оперуполномоченный батальона старший лейтенант Доронькин оказался на месте. Фишкин познакомил с ним Высочина и не мешкая приступил к делу:

— Помнишь, о чем я тебя просил?

— Конечно, — Доронькин с интересом посмотрел на Высочина.

— Тогда действуй.

Доронькин исчез. «На самом деле какое-то сватовство получается, как у Островского. А если я ей не понравлюсь, или она мне, тогда как быть?» — подумал Высочин и недовольно спросил у Фишкина:

— Зачем так быстро? И вообще, понимаешь ли, не нравится мне все это. — Ему и перед Доронькиным было неудобно, и еще больше он боялся обидеть незнакомую пока девушку.

Фишкин рассмеялся:

— Чтобы не дать тебе опомниться, чтобы не сбежал, не выпрыгнул в окно, как Подколесин. Помнишь такого?

— Изучал, — хмуро ответил Высочин. А Фишкин гнул свою линию: