Павел Кодочигов - На той войне

• Название: На той войне
• Автор: Павел Кодочигов
• Жанр: О войне

---

Начальник госпиталя принял ее на другое утро, повертел в руках красноармейскую книжку, заглянул в справку фельдшерско-акушерской школы об окончании второго курса, прикинул, что Тамаре Николаевне Антоновой лучше бы в классики играть, чем ухаживать за ранеными, и протянул:

— Медсестрой взять не могу, вот если санитаркой, — и замолчал, заметив, как обрадовалась Тамара.

А она вскочила и умоляюще заговорила:

— Вы совсем меня не берите, товарищ военврач второго ранга. Санитарок и здесь найдете сколько угодно, а мне бы в какой-нибудь полк направление от вас получить, чтобы снова санинструктором быть.

— Вот как! В полк направить не могу, а вот в 504-й медсанбат — это в моих силах.

— Спасибо, товарищ военврач второго ранга!

Землянки командного пункта 299-го стрелкового полка ютились в неглубоком овраге. Впереди ухали одиночные разрывы снарядов, слышались пулеметные очереди. Стреляли не торопясь, не как в сорок первом, когда раскалялись стволы пушек и горела на них краска, а бои шли с утра до вечера.

Тамара сидела чуть в стороне от прибывших вместе с нею из медсанбата красноармейцев, прислушиваясь к боли в опухшей после большого перехода ноге. Пока все шло хорошо, как задумала в Валдае. И от госпиталя сумела отбиться, и от медсанбата, но примут ли ее в полку, не отправят ли обратно?

— Антонов? Кто здесь Антонов? К командиру полка.

Тамара встрепенулась, но вызывали мужчину, однофамильца. Однако никто на этот зов не откликался, и тогда поднялась она.

— Может быть, нужна Антонова?

Посыльный пренебрежительно скользнул по ней взглядом и снова закричал:

— Ну кто здесь Антонов? Контуженый, что ли?

— Да я, я «Антонов».

— Ты санинструктор? — недоверчиво спросил посыльный, наткнулся на насмешливый взгляд голубых глаз и покраснел. — Тогда тебя, выходит. Давай за мной.

— Вот каких коз на фронт гонют. Ну дела! — услышала Тамара за спиной, хотела огрызнуться, но только махнула рукой — отстань, не до тебя.

— Разрешите войти? — Тамара шагнула в землянку, бросила руку к пилотке. — Товарищ командир полка, красноармеец Антонова прибыла в вверенный вам полк для дальнейшего прохождения службы... — и задохнулась от скороговорки, от сомнения, надо ли было говорить «в вверенный вам полк»? Где она слышала такое выражение?

— Садитесь, — предложил командир полка, худощавый, средних лет майор, разглядывая новенькую: пилотка в пределах нормы сдвинута на правый бок, прямые короткие волосы из-под нее, взгляд прям и открыт. — Давно в армии?

— С восьмого июля сорок первого года, товарищ майор.

— Ого! Где служили раньше и кем?

— Санинструктором в артполку до ноября, товарищ майор. Потом лежала в госпитале после ранения.

— И что ты умеешь делать, Тамара? — перешел на «ты» кома«дир полка.

— Все, товарищ майор: кровь останавливать, перевязывать, накладывать шины, из-под огня выносить... — Тамара запнулась — не слишком ли много наговорила? — Возьмите меня, товарищ майор.

— Конечно, возьму. Санинструктором на КП. Вот только где тебя устроить? — командир полка задумался: к бойцам селить неудобно, землянку для одной строить тоже ни то, ни се. — Может быть, к ординарцу моему, Дмитриеву? Человек он пожилой, обходительный. Вместо отца будет.

Тамара вышла из землянки и зажмурилась. От яркого весеннего, почти южного солнца, ударившего в глаза, от охватившего всю ее счастья — вот все и решилось, а она боялась. Трусиха!

4

Бои под Мясным Бором после вывода остатков 2-й ударной армии закончились, и на южном направлении Волховского фронта наступило затишье. Головной отряд отозвали в медсанбат, и он приходил в себя, с трудом привыкая к забытой тишине. Первые дни словно чего-то не хватало, все время чудилась близкая канонада, разрывы снарядов и бомб, казалось, что земля по-прежнему вздрагивает и ходит под ногами, а с потолка сыплется песок.

Приходила в себя от нервного и физического истощения и новая медицинская сестра, высокая, тощенькая москвичка Клава Отрепьева. На курсы медицинских сестер она успела поступить до войны, экзамены сдавала двадцать третьего июня, а через два дня ее призвали в армию.

Военная судьба скоро забросила Клаву с полевым госпиталем в самое пекло боев под Тихвин и Малую Вишеру. Дальше — еще хуже. С головным отрядом попала в окружение, вышла из него в мае сорок второго дистрофиком и три месяца провалялась на госпитальной койке. И как было не получить дистрофию, если работы в окружении было по горло, продукты привозили редко и приходилось еще сдавать кровь для спасения тяжело раненных.

Когда рассказывала Клава Отрепьева об этом времени, в девичьей палатке становилось тихо. Косились слушательницы на орден Красной Звезды на Клавиной гимнастерке да прикидывали — смогли бы они с такими лишениями справиться? Клава ничего не утаивала и ничего не привирала, сама удивляясь, что осталась живой после всего пережитого.

Рассказывала не часто, к случаю, когда что вспомнится. Быстро спохватывалась, сгоняла с лица горечь и то песню заводила, то какую-нибудь смешную историю про себя.

Не сломили Клаву выпавшие на ее долю тяжелые испытания, как не сломила в четырнадцать лет смерть родителей, а может, потому и оказались Отрепьевой по плечу военные невзгоды, что жизнь жестоко обошлась с ней, приучила к самостоятельности и упорству. Эти качества улавливаются быстро и вызывают уважение. Новенькая быстро пришлась ко двору, скоро даже стало казаться, что она давно служит в медсанбате, даже дальнейшая жизнь без этой неунывающей девчонки не мыслилась.

Дистрофики больше в медсанбат не поступали, и врача Берту перевели в госпиталь. За нее порадовались — все-таки не место на фронте этой больной и совершенно беспомощной в житейских вопросах женщине.

Раненых поступало немного. Подцепит кого-нибудь случайная ночная пуля, кто-то попадет под снаряд. Хирурги взялись за грыжи и аппендиксы, специалисты других профилей забросили скальпели и занялись своим делом. Сестры и санитарки боролись с мухами, которые падки на кровь и слетаются на ее запах тучами. Били мух хлопушками, немедленно сжигали кровяные бинты. Избавятся, передохнут и начинают все сначала.

В такое спокойное, почти мирное время в медсанбат приехал главный хирург фронта генерал-лейтенант медицинской службы Вишневский, сын и ученик всемирно известного академика Александра Васильевича Вишневского, разработавшего лечение новокаиновой блокадой, новые методы местного обезболивания, внедрившего масляно-бальзамическую повязку для гнойных ран.

Возник тихий переполох. Каждому хотелось поговорить с главным хирургом, хотя бы взглянуть на него, и все боялись встречи с ним — а вдруг что не так будет.

Невысокий, худощавый, порывистый в движениях и в то же время очень сосредоточенный, Вишневский обходил палатки, беседовал с врачами и ранеными, недостатки подмечал с первого взгляда, но замечания делал спокойно, не повышая голоса, чем еще больше располагал к себе. Во время обхода привезли раненых, и Катя заволновалась — вдруг главный хирург фронта захочет посмотреть, как они работают, а Вишневский решил по-другому. Рюмин сказал, что Александр Александрович будет оперировать сам, многозначительно посмотрел на Катю и добавил:

— С вами. Так что готовьтесь. У Кати перехватило дыхание.

— А вы будете ассистировать? — спросила, заикаясь. Глаза Рюмина откровенно смеялись:

— Нет. Вдвоем поработаете. Как обычно.

— Да как же так? — совсем растерялась Катя. — Эт-то невозможно! Я не знаю его привычек, движений, вдруг что-то не пойму. Нельзя же так сразу.

— Можно и нужно, — заверил уже серьезно Рюмин. — Со мной работаете, а с ним еще проще. Он хирург от бога.

Пришлось спешно собираться, сжиматься в кулак, как учил когда-то Головчйнер. Катя провела с Вишневским две операции «на животах». И ничего страшного не случилось. Главный сразу так повел себя, что она прекрасно понимала даже его взгляд из-под сильных очков. Работал он виртуозно. Катя тоже увлеклась и забыла, что она помогает самому Вишневскому.

— Ну вот и все, а вы боялись. Боялись ведь, правда? — спросил главный, стягивая с лица маску.

— Очень. Вначале все поджилки тряслись.

— А на плацдарме?

— Так вас же там не было, — простодушно ответила Катя.

Вишневский откинулся назад и захохотал громко, пронзительно:

— Неужели я страшнее снарядов? Или похож на Змея Горыныча!

— Извините, я совсем не то хотела сказать, но, понимаете...

— Понимаю, — пошел навстречу Вишневский. — Вы лучше вот что скажите: хорошо начальство сделало, что вас почти на передовую затолкало?

— Конечно! Во время распутицы и ледохода раненых бы вообще на тот берег не переправить. А мы операцию быстренько сделаем, подлечим, а потом уже и в путь. Нам главное — спасти!