Жорж Сименон - Новые парижские тайны

• Название: Новые парижские тайны
• Автор: Жорж Сименон
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Публицистика
• Год: 1988
• ISBN: 5-01-001030-5

В сборник вошла политическая публицистика и эссеистика французского писателя Жоржа Сименона (1903) — итог его более чем полувековой литературной деятельности: неопровержимые свидетельские показания о гнете и варварстве агрессоров-колонизаторов («Час негра»), о коррупции правительственной верхушки буржуазного государства, о социальном неравенстве, нищете, безработице и преступности в капиталистическом мире («Дежурная полицейская часть, или Новые парижские тайны»). Все вошедшие в сборник материалы на русском языке публикуются впервые. Выпуск книги приурочен к 85-летию со дня рождения писателя.

---

А в пятницу с половины восьмого вечера до четырех ночи чего только у нас не было. И серьезные беседы из тех, какие не забываются. И прямо-таки ребяческое веселье: один из психиатров (которого жизнь отнюдь не баловала) сел за пианино, один профессор за ударные, причем он явно обрадовался возможности оттеснить от них нашего Джонни, другой в рубашке навыпуск плясал со мной русские пляски, а директор психиатрической лечебницы играл на треугольнике. Давненько я так не веселился. Я так разошелся, что принялся изображать стриптиз…

Потом мы рассказывали анекдоты, не только забавные, но и весьма жизненные, освещающие человеческую натуру с совершенно неожиданной стороны.

Загляни к нам в эту ночь студенты, они явно были бы потрясены, потому что самому молодому из мужчин было пятьдесят. А женщины как на подбор, красивые, интересные — настоящие женщины и к тому же любящие, любящие своих мужей.

Генералы захватили Алжир. А другой генерал[183], которого они протолкнули к власти, обвинил их в измене…

Мы славно веселились, ибо всему свое время и место, которое вовсе не обязательно окажется историческим.

А утром узнали, что вчера впервые во Франции телевидение работало всю ночь, передавая воззвания де Голля, Дебре[184], Мальро[185] и др., которые мне всегда казались обычными и незначительными людьми.

Может быть, у истории будет другое мнение? Не сделает ли она из них героев? Вполне возможно. В таком случае следовало бы пересмотреть всю историю.

Ну, а мы с Д., усталые, разбитые весельем, от какого давно отвыкли, пошли спать.

Сегодня же вечером мы будем играть в бридж с одним врачом.

Непонимание? Отсутствие чувства масштаба событий? На мой взгляд, совсем наоборот.

Генералы произносят речи, пыжатся, изображая великих деятелей. Обе стороны пытаются настроить толпу против соперников. Вдруг они стали взывать к народу, который прежде презирали и ни во что не ставили.

Мое впечатление, как стороннего зрителя, но современника? Как будто я смотрю — нет, не трагедию и даже не комедию характеров, а водевиль.

Очень жаль, что погибнут люди, на которых этим господам нас… с высокого дерева.

Попробую дозвониться до Марка[186], который сейчас там. Вот о нем я беспокоюсь. Только бы он оказался достаточной «размазней», как говорит Д., и не полез бы в эту историю.

Я предпочел бы, чтобы он, подобно нам, в перерыве между спорами о биологии изображал стриптиз и плясал казачок.

Пятница, 5 мая 1961

Ладно! Попробуем все-таки поговорить об этой проклятой проблеме денег. Всякий раз, открывая эту тетрадь, я мечтал, что буду писать, не подгоняя себя, иногда подробно останавливаться на деталях и вообще неспешно следовать течению мысли. Но у меня никогда это не получалось. Я вечно комкал и торопился.

Не думаю, что причиной тому лень, хотя мне трудно долго высидеть за письменным столом. Вероятней всего, виновата тут своеобразная стыдливость, не позволяющая мне придавать слишком большое значение рефлексии, детали. То же самое происходит и с моими книгами, что приводит в отчаяние английских и американских издателей (им иногда приходится помещать под одну обложку два романа). Независимо от себя я все ужимаю, и тут мне помогает опыт сочинения «народных романов», где требовалось постоянно держать читателя в напряжении и нельзя было давать ни малейшей лазейки скуке.

Проблема денег занимала и до сих пор занимает в моей жизни очень мало места, хотя она вечно стояла перед Бальзаком, перед Достоевским, сравнивать себя с которыми мне даже не приходит в голову.

В самом начале я хотел иметь много денег, чтобы избавиться от постоянных забот и, главное, не считать каждый франк. Покупать, не спрашивая про цену. Жить, не думая, как дорога жизнь. В нашем доме, где с утра до вечера считали, я с раннего детства мечтал об этом.

Но я не держался за деньги. Не копил их. Я с удовольствием повторял, что деньги, если их не тратить, как бы не существуют, поскольку определенная сумма означает, с одной стороны, плату за столько-то часов работы, а с другой, столько-то часов, дней, месяцев жизни.

И прятать эти символы жизни в сейф… Меня это ужасало. Ужасало до такой степени, что иногда мне случалось делать достаточно безумные траты, лишь бы опять оказаться на нуле и иметь стимул работать.

Мне омерзителен капитализм. И мне представляется отвратительным, что деньги приносят деньги.

Вот и все. Мне казалось, я много могу сказать на эту тему, но впечатление такое, что я ее исчерпал. Во всяком случае, на сегодня.

Я не боюсь вернуться к тому уровню жизни, какой у меня был в детстве, не боюсь жить в тесной квартирке или в деревенском доме, и, если меня перестанут читать, я пойду работать кем угодно к какому-нибудь издателю, подобно множеству моих бывших сотоварищей.

И все же я предпочел бы, чтобы мои дети не узнали безденежья, необходимости считать франки и сантимы.

— Нет, Пьер, это слишком дорого…

Или:

— Это не про нас…

Но это вовсе не означает, что такое не может случиться, особенно теперь, когда жизнь стала, как никогда, зыбкой и непредсказуемой.

Буду делать все, что могу.

Не люблю, когда друзья, а тем паче люди, не являющиеся нашими друзьями, вынуждают нас делить с ними скорбь по их умершим, участвовать в заупокойной службе в годовщину смерти и тому подобных церемониях. Не похоже ли это на то, что сами они не слишком уверены в себе и им необходима наша помощь, чтобы оплакать или отпеть? Уклониться от этого нельзя, а уж если уклонишься или что-то помешает тебе прийти, выглядит это так, будто ты не любил покойного. Каждый имеет право страдать, любить или быть любимым по-своему, а все эти иеремиады[187] в установленные даты мне не по душе.

Я диктую[188] (перевод Э. Шрайбер)

8 апреля 1973 года

Этим утром, прослушав по радио последние известия, я случайно взглянул на календарь.

Три дня назад я получил от одного из моих ближайших парижских друзей письмо, ошеломившее и расстроившее меня. Сорок с лишним строк в письме мой друг посвятил современной молодежи.

Он возглавляет крупное предприятие, старше меня и давно уже дед. Внуки его старше моего сына Пьера. А в письме он разглагольствует о «длинноволосой сволочи с грязными ногтями, не приученной к дисциплине и потому устраивающей манифестации».

Так вот, учащиеся французских лицеев проявили за последнюю неделю исключительную прозорливость. Несколько раз они выходили на демонстрации. Поддержание порядка взяли на себя девушки: стоя по обе стороны улиц и проспектов, они брались за руки, образовывали цепь и охраняли колонны манифестантов.

Студенты в конце концов примкнули к движению лицеистов и захватили здания нескольких университетов. Затем к учащимся присоединились в свою очередь рабочие профсоюзы.

Утром по радио передавали выдержки из речи председателя Совета министров, который угрожал, что учащихся, добром или силой, заставят ходить по струнке. Правда, он бывший полковник. Сегодня в мире слишком много государств, возглавляемых полковниками. Впечатление такое, что накатывается новая волна фашизма. А это прежде всего новая волна страха.

Как могли учащиеся не испытывать отвращения и тревоги за свою будущность, посмотрев по телевизору последнюю избирательную кампанию с сопровождавшим ее разгулом грязных страстей, поглядев на самодовольных избранников, столь похожих на призраков былого?

Политические деятели разных стран, например США, где ИТТ сильнее, чем правительство, объединяются с финансистами того же пошиба, что они сами. Это подобие паутины или огромной рыболовной сети все плотнее окутывает мир, вылавливая мелкую рыбешку вроде нас.

Учащиеся это поняли. Им все опротивело. Живи я в Париже, я был бы рад, если бы мой четырнадцатилетний Пьер вышел с товарищами на улицу в полном сознании лежащей на них ответственности.

И в письме моего друга, и во всех официальных выступлениях меня крайне изумляет полная политическая слепота тех, кого именуют столпами общества. Они стремятся любой ценой воспрепятствовать революции, которая нанесла бы ущерб их личным интересам, и не сознают, что она уже началась.

Как существует сговор между финансистами разных стран, так начинают находить общий язык трудящиеся и интеллигенция.

Даже бегство отнюдь не поможет промышленникам выйти из затруднительного положения. Я читал вчера, что одна из крупнейших западноевропейских фирм по производству фотоаппаратов перебазировала свои предприятия в Сингапур, поскольку там они не облагаются налогом, а рабочая сила в десять раз дешевле, чем на родине. Так же поступает «Фиат», размещая свои заводы в Южной Америке.

На мой взгляд, это симптомы болезни, которая протекает в скрытой форме.

Я не занимаюсь политикой. Меня от нее воротит. И если сегодня я делюсь своими размышлениями на этот счет, то лишь потому, что думаю о тысячах лицеистов, у которых хватило мужества взглянуть реальности в лицо и выразить свой протест.