Игорь Свинаренко - Москва за океаном

• Название: Москва за океаном
• Автор: Игорь Свинаренко
• Жанр: Русская классическая проза

---

А сестра, рассказывает Пэт, вот что придумала. Вот, например, Рождество, так это просто фиаско (она именно так выразилась). Каждый получает кучу подарков! Мы давно поняли, что это слишком. И сестра сказала: хватит. На этот раз каждый получит один подарок. А на сэкономленные деньги она купит подарки и отправит в русские детдома.

Но все, конечно, кончилось хорошо. Суд решил дело правильно, по справедливости. И судья — замечательная женщина, она нас поздравила и сказала "спасибо", что мы заботимся о русском ребенке. Только судье грустно, что Россия сама не может позаботиться о своих детях. И директриса детдома была страшно рада, что Оля будет жить дома.

Пэт и Олга Джойс долго летели домой на американском самолете. Олга Джойс целый час стояла у Пэт на коленях и ощупывала ее лицо, как слепая. Она как бы его запоминала. Может, она как-то догадалась, что теперь, когда самолет взлетел, старая жизнь кончилась без возврата и они с Пэт принадлежат друг другу.

А в самолете было еще двенадцать бывших русских детей. И новые американские родители хвастались ими друг перед другом.

— Вот, пожалуйста, — говорил один счастливчик, который сразу опознал в Пэт товарища по счастью, — у меня полный комплект, мальчик и девочка, четыре с половиной и три!

— А у нас, — это пара откуда-то из Новой Англии, — две девочки, семь и одиннадцать!

Из Сан-Франциско были семьи, из Техаса, Мичигана и еще откуда-то. Одна женщина, она сама из Канзас-Сити, так что ей еще из Нью-Йорка лететь дальше с пересадкой в Цинциннати, — так она взяла годовалого мальчика. У него что-то с головой. Но она этого не боится, потому что как раз работает в госпитале для детей с замедленным развитием. Она, Пэт осторожно рассказывает мне об этом даже для американцев сложном, малопонятном случае, так рассудила: в ее доме у больного ребенка все равно будет заведомо больше шансов, чем в русском сиротском приюте.

Ларри, конечно, встречал своих в Нью-Йорке, в аэропорту имени Кеннеди. Волновался ужасно и от волнения захлопнул дверь машины, а ключ внутри и мотор включен. Открыть никак не удавалось, он старался часа два, ну и пришлось стекло разбить. Сам-то Ларри раньше улетел (и в его самолете было всего-то семь бывших русских детей), потому что без него в школе была просто беда. Один мальчик, ему тринадцать лет, белый, принес в школу автоматический пистолет, папин, потому что его черный дружок после драки грозился его застрелить. Ну и этот решил перехватить инициативу, со стволом пришел. А другой мальчик, маленький еще, восемь лет всего, до пистолета не дорос, так он пришел с ножом и уже почти совсем было воткнул его своему главному врагу в спину, но тут учителя влезли и помешали. А еще одна девочка рисовала какашками на зеркале. Ларри срочно пришлось приступить к изучению психологической подоплеки этих странных поступков, но ему это совершенно нетрудно — он ведь любит детей и на работе, и дома. И дома — он гордится, что Олга Джойс таки заснула однажды у него на руках. У нее в детдоме не было такой привычки (только сама могла заснуть), и вот она ее начала приобретать.

"Надо же, как повезло!" — говорят американцы. При этом они по своей странной логике антиподов (с этой их привычкой ходить вверх ногами и вообще спать, когда у нормальных людей день) имеют в виду не бывшую приютскую сироту, но ее новых родителей. "Вот ведь удалось семье Биларди, — объясняют пенсильванские москвичи, — попасть в такое Эльдорадо, на золотое дно, где можно отыскать ничьего ребенка и взять его, усыновить и воспитать, и дать ему в жизни шанс, то есть сделать этот мир лучше. И всего-то за два месяца, и почти даром — 10 тыщ долларов! В Америке масштабы другие: срок может перевалить за десять лет, а сумма — за 30 тыщ, и то если повезет".

Да там еще полно таких!

Но американцы не верят, зачем, говорят, вы над нами смеетесь. Зря, обижаются, вы нас за дураков держите. Да если б там были ничьи сироты, да еще по дешевке, разве б русские сами их в пять минут не размели?

Глава 27. В прошлой жизни мисс Мэрфи была татарской сиротой

"В жизни все должно делаться медленно и неправильно".

Это сказал кто-то из русских классиков, кажется покойный Веня Ерофеев. Дальше в афоризме объяснялось, какой смысл терпеть такой дискомфорт: "Чтоб человек не успел загордиться". А в России, где периодически совершаются великие открытия, случаются большие изобретения, возникают "стройки века" и настают великие эпохи, эта тема, конечно, нелишняя… Вот помню, на днях мне встретились знакомые американисты, карьерные и успешные, и рассказали про наше превосходство над бездуховными американцами: те-де холодны, корыстолюбивы и нешироки и к широким поступкам неспособны. В ответ я им рассказал про знакомую американскую семью Мэрфи, которые привезли из Астрахани сироту-инвалида, взяли к себе жить и вовсе удочерили.

Американисты почесали в затылках и признали:

— Ну что, умыл ты нас. Нечего возразить. Это да.

Я теперь часто вспоминаю про Мэрфи, когда кто-то хвастается, ну или другим способом дает понять, что он — хороший, получше многих других. И это бывает часто — чтоб хвастали: ведь сейчас у нас все делается настолько быстро (правильно или нет, не нам и не тут обсуждать), что многие люди вполне успевают загордиться.

В доме Мэрфи я впервые в жизни увидел бывшего несчастного русского ребенка. У него на родине не было ни дома, ни родителей, ни счастливого будущего, ни даже — в три-то года — привычки ходить на горшок. А был скудный словарь на уровне годовалого младенца, хлеб с маслом в качестве любимого блюда, страсть к танцам и негнущаяся нога. Случай этот очень простой. И тут не надо большой фантазии, чтоб представить себе чувства девочки, а после девушки, далее женщины (слова "мать семейства" были уже почти написаны, но я сдержался, во избежание излишнего садизма). Она очень любит танцевать, и по младенческой простодушности поначалу даже и танцует на хромой своей несчастной ноге. Никто же не исключает, что ей могло в жизни повезти и ей могло выпасть счастье например, ее бы отговорили вешаться и она бы закончила балетную школу при Большом, и специально для нее сочинили бы партию хромой королевской фаворитки мадемуазель Лавальер, так ведь?

Так вот, посмотрел я на эту — не знаю, как ее теперь называть, то ли по-старому Леной, то ли вслед за приемными родителями Helena, — маленькую мисс Мэрфи, которая плавает в бассейне возле дома (и по совету доктора, для ноги полезно, и просто для развлечения), играет со своими мягкотелыми медведями, поет песенки из американских мультфильмов и каждые пять минут подбегает в миссис Мэрфи, тормошит ее, называет mummy, требует candy и получает их… Посмотрел — и испытал очень сильное и очень тяжелое чувство. Мы — я имею в виду граждан России — готовили ей унизительную и мучительную жизнь. И делали это со спокойной совестью, с чувством выполненного долга. Но в жизни ей выпало так — она просто еще не догадывается, — что она отказалась от нашей заботы и сообщила нам, что ничего от нас не возьмет, что тот приютский пустой суп, который мы ей дарили, теперь можем хлебать сами. И она нам прощает все, что мы ей должны. Это все, конечно, условная и воображаемая беседа. Например, потому, что она за год успела забыть почти все русские слова, которые выучила в Астрахани, а новые уже вряд ли выучит. Ну и кроме того, она будет расти в приличной активно христианской семье и, подождите, будет еще нас любить….

Ну а теперь по порядку. Кто такие эти Мэрфи и зачем им все это?

Это Майк и Роуз-Энн Мерфи, им обоим за сорок. Живут в городке Москва, штат Пенсильвания. Оба весьма серьезные католики, причем потомственные: он по линии ирландских предков, она — польских. У обоих кроткие глаза и тихие улыбки, безобидное выражение лиц. Оба спокойные и ровные люди, даже, может, медлительные. Они могут, пожалуй, показаться чуть нудноватыми только что приехавшим из России, ну или даже из большого американского города, — то есть тем наблюдателям, которые не остыли от суеты и не снисходят до организации своей жизни по принципам порядка, ясности и безжалостного выбрасывания всего лишнего, ненужного, не полезного для души.

Про Майка надо сказать, что человек он настолько строгий, суровый и прямой, и до такой степени к себе безжалостный, настолько готовый и способный подчинить жизнь абстрактной идее и железной дисциплине, что в юности всерьез собирался в семинарию. При всей строгости католического канона, который ему, как падре, объявил бы, например, женское тело неприкосновенным.

Перед запланированной семинарией он еще послужил в армии — военным полицейским на базе ВВС в Германии. Это было даже опасно. В 1974 году, вспоминает Майк, террористы-палестинцы были в Европе очень активны.

После армии Майк юношеского идеализма не оставил и приступил к накоплению денег на учебу. И семинарию себе конкретную присмотрел в Мэриленде. Намерения его были настолько серьезны, что сумму он накопил весьма и весьма приличную, с какой стороны ни глянь, — 60 тысяч долларов. А это тем более не просто, если служишь всего лишь почтальоном.