Игорь Свинаренко - Москва за океаном

• Название: Москва за океаном
• Автор: Игорь Свинаренко
• Жанр: Русская классическая проза

---

Не помню, дал ли я что бродячему морильщику тараканов, который сразу предупредил, что его послал хозяин квартиры. А дать ему надо было точно. Всего-то вроде делов — он только помазал чем-то невонючим в углах…

— И что, — спрашиваю, — не любят они этого?

— Наоборот, — говорит, — накинутся так, что за уши не оторвешь! Страсть как это дело любят. Ну и подыхают…

Однако странная вещь: после я там еще полгода жил — и ни одного таракана!

Важное завоевание американской демократии — единообразие в одежде. Они как будто в униформе ходят! Особенно это видно в местах скопления народа — на ярмарке, в супермаркете, в баре, в универмаге… Лето: длинные широкие шорты, просторная футболка навыпуск, разумеется, кроссовки, возможна бейсболка. Так одета вся семья — папа, дети. И нестарая хорошенькая мама тоже; ей почему-то неинтересны босоножки, лодочки, мини-сумочка, летящие соблазнительной легкости платья, и походка ей не нужна, которая этому всему впору и которая притянула бы досужий глаз…

Лето прошло — переходят на другую форму одежды: тяжелые бутсы, голубые джинсы, байковая рубашка навыпуск и/или свитер, короткая куртка на густом синтепоне. И почти всегда — бейсбольная кепка: холодно же, а другого головного убора не бывает — Техас со шляпами не в счет.

Может, это одно из проявлений любви к демократии, трепетного отношения к этому слову? Что вот-де все равны — и пролетарии, и миллионеры. Все с виду одинаковы, все едят ту же пиццу и носят одинаковые бутсы. Там по виду не определишь, кто слесарь, кто бандит, кто капиталист… Это плохо? Или хорошо?

Самые большие и веселые, самые беспечные скопления людей, когда они все увлечены одним и тем же занимательным делом, — там, где что-то продают по дешевке. Хлам, конечно, но вдруг какой нужный! Это по выходным, особенно в хорошую погоду. Называться такое счастливое собрание может flea market (блошиный рынок). Или garage sale — если в гараже. А если на дворе, то yard sale. Люди выставляют рухлядь, которую жалко выкинуть, и продают за бесценок. За столько же это и покупают. Толчком к такой распродаже может быть предстоящий переезд, покупка дома или его продажа, — что угодно.

За 3 доллара на таком сейле можно купить, например, сломанный черно-белый телевизор; за 50 центов — ржавую сковородку. За 10 долларов — роскошное дубовое кресло, на котором обивка подъедена молью; 20 долларов — сосновый шкаф; 50 долларов — старинный дубовый стол в замечательном состоянии и четыре таких же стула; за 20 центов — чугунный утюг; за 200 долларов — "бьюик" семьдесят второго года на ходу, нуждающийся в ремонте; за 50 долларов тронутый ржавчиной "Ремингтон" двадцать второго калибра. Разрешения не надо он же выпущен до 1959 года и потому считается не оружием, а антиквариатом.

На том же основании на базарчике можно мимоходом купить советский армейский карабин СКС 1958 года, но в заводской смазке — ну такой, который у нас был у почетного караула возле Мавзолея. Стоит он обыкновенно долларов так 140, а к концу дня уступят и вовсе за 110. Не знаю, какая надобность заставляет их скупать эти карабины? Причем до того активно, что есть даже специальная индустрия по изготовлению пластмассовых лож и откидных прикладов к ним, их продают во множестве даже в супермаркетах. То есть деревянные детали выкидываются и ставится пластик; единственное неудобство, что тогда штык не складывается обратно в сложенное состояние. Опять-таки они и сами не могут объяснить, чем пластик лучше дерева и зачем им складной приклад. Некоторые к моему вопросу относились настолько серьезно, что сразу шли и покупали второй карабин и уж с него деревянное ложе не снимали никогда.

Итак, вы поняли, все эти базарчики не зря устроены — иногда удается приобрести нужную вещь почти задаром.

В общем, в итоге устроился я там и обжился. И даже неожиданно для себя стал местной знаменитостью и вообще модным человеком. Меня все принялись звать на праздники, а то и вовсе давать в мою честь званые обеды, в том числе и в лучших домах Москвы. Более того, иные семьи принялись звать к себе жить, суля все удобства, домашнюю еду и бесплатные уроки английского и обзываясь: "Только идиот будет при таком раскладе ютиться в мотеле" (в котором я поначалу ютился).

О том, что местные газеты выстроились в очередь, чтоб взять у меня интервью, и говорить не стоит, — это само собой разумеется.

А ведь поначалу я немало опасался, что люди будут меня сторониться, бояться, и избегать, и вменять антиамериканскую деятельность! Вот она, советская пропаганда, — надо же, как въелась… Впрочем, и американская пропаганда себе позволяла перегибы. Вот какой перегиб выпал на долю Елены Ханги, бывшей советской, а теперь американо-российской журналистки черного африканского происхождения (она еще ведет "Про это"). Однажды на трассе где-то в глубине Америки она была остановлена полицейским. Тот проверил документы и воскликнул: "Не зря я не верил американской пропаганде, которая советских людей изображала страшными злодеями! Оказывается, они такие же, как мы…" Полицейский тот был, разумеется, негр.

Глава 6. История Москвы

У пенсильванской Москвы, основанной в 1909 году, богатая история. По этому предмету самый главный во всей Москве — Тед Бейрд, президент Московского исторического общества. Он собрал уникальные сведения о московском прошлом и радостно делится ими с народом.

Эти рассказы президента Бейрда и легли в основу настоящего исследования.

Президентом Тед работает в свободное от работы время. Это его хобби из патриотических побуждений. Вообще практически все москвичи, как известно, очень уважают общественную работу и охотно ей предаются. Они обыкновенно проводят благотворительные ярмарки, заседают в разных комиссиях при горсовете, помогают учителям, пишут — за бесплатно — заметки о жизни community в местную газету Villager. Как перевести чуждое нам слово community, я даже и не знаю. Некоторые (в том числе и словари) переводят его как община, общество. В жизни оно обозначает, насколько я понял, форму существования соседей, которые не избегают друг друга и активно, именно активно соблюдают на своей территории разнообразные приличия — с русской точки зрения часто излишние. Самый удивительный из расхожих примеров — это когда некто в здравом, казалось бы, уме берет шефство над куском улицы и ее периодически подметает и чистит. Или, как тимуровец, помогает некой старушке. Или вот как Том Бейрд заседает в библиотечном совете и еще поет в церковном хоре, — когда надо, подменяет заболевших певчих. Ну и исследует историю родного края, что есть общественная деятельность чистейшей воды.

Там часто вспоминались слова про их нравы, про два мира и два детства. И так далее. В советских школах нам цитировали жалобы Достоевского: русский человек, говорил он, слишком широк, его бы сузить! И вот когда сузили, получился американец. Широкий человек и правда в быту не всегда удобен. А сузить — так он сразу получается такой деликатный, мало и вяло пьющий, не сходит с ума и не кидает деньги в камин, как малахольная Настасья Филипповна, не рубится с отцом Карамазовым топорами из-за веселых девушек, не проигрывает в Баден-Бадене последний рубль, не соблазняет, будучи офицером, замужних женщин с детьми и не спасает человечество насильно против воли последнего, а просто тихо и прилично живет себе и другим не мешает. Сочинить с таким персонажем русскую классическую литературу во всей ее глубине положительно невозможно… Ну так мы ее и не сочиняем.

Президент Тед Бейрд ходит каждый день на тихую службу — в соцстрах, то есть как бы в райсобес. Он сейчас там менеджер, сделал карьеру, а ранее сидел за стойкой, принимал заявления от старичков.

Краеведением же он занимается долгими зимними вечерами, а также по уикэндам. В субботу часто выезжает на раскопки на природу, ищет следы древних индейских стоянок и иногда даже находит соответствующие артефакты, к примеру глиняные черепки. Эти скудные осколки он расставляет и раскладывает на видных местах в гостиной наряду со старинными, состоящими из чистой ржавчины пистолетами, бухгалтерскими книгами прошлого века, картинками неустановленного происхождения и назначения, антикварной человеческой головой, выдутой из стекла…

— Соцобеспечение завел Франклин Рузвельт! — Это он, рассказывая о работе, ввернул как историк. — В Великую депрессию, когда нищих полно развелось. У людей не было денег, и на старость они не откладывали. И вот Рузвельт такое придумал, чтоб отчислять из зарплаты на будущую пенсию. Правительство крутит деньги, а потом выплачивает пенсионерам, с процентами… Но тут полно противоречий! — увлекается Тед. — Наши местные консерваторы считают, что это уж слишком по-коммунистически. Это попахивает социализмом… А в свободном-де обществе каждый сам должен о себе заботиться…

Тед стал историком в пятнадцатилетнем возрасте по той причине, что папаша, заводской менеджер, приохотил его к чтению книг про Гражданскую войну и жизнеописаний великих. Кроме того, на Вашингтонщине, где они тогда жили, в Гражданскую много чего происходило и оставляло артефакты.