Евгений Поповкин - Семья Рубанюк

• Название: Семья Рубанюк
• Автор: Евгений Поповкин
• Издательство: Крымиздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1957

Это эпическое произведение, написанное по горячим следам Великой Отечественной войны, рассказывается о борьбе украинского народа с фашистскими захватчиками.

Роман был удостоен Сталинской премии в 1952 году.

---

Подождав несколько минут и видя, что сход никого не называет, Збандуто благосклонно разрешил:

— Посоветуйтесь между собой, панове… Ничего… Власть выбирать — не в карты играть.

— А как с колхозом будет? — задали вопрос. — Распускается или остается?

— Германские власти разрешают. Если с вашей стороны препятствий нет, то и председателя прежнего можете оставить. Господина Девятко.

Дружные крики разорвали тишину:

— Желаем!

— Старого оставить!

— Справедливый человек…

Збандуто переглянулся с нацистами. Настроение его заметно улучшилось.

— Видите, панове, — сказал он, поправляя галстук, — германские власти с народом считаются. Вы полные хозяева.

Немец сделал нетерпеливое движение и буркнул что-то переводчику.

— Итак, панове, — спохватился Збандуто, — у нас еще много дел. Кого надумали в старосты?

— Желаем Остапа Григорьевича Рубанюка! — крикнул Тягнибеда.

— Его желаем!

— Рубанюка-а!

Збандуто поморщился. Он подозрительно посмотрел на дружно ревущую сходку. Губы его собрались в твердый комочек.

Переждав шум, он многозначительно спросил:

— А сыновья у него, знаете, где?

— Знаем!

— У всех там сыновья или браты.

— Все воюют.

Одинокий голос выкрикнул:

— Малынца в старосты! Он по-немецки знает…

— Этого следует. Придурковатый, правда, простоват.

— Прост, прост, а придавит хвост.

— А таких, сват, им и треба, — зло сказал кто-то из стариков.

Збандуто погрозил пальцем:

— Вы там, деды, лишнего не болтайте.

После недолгих споров сход избрал сельским старостой Остапа Григорьевича. В заместители ему определили почтаря Малынца.

Закрывая сход, Збандуто сказал:

— За обмолот хлеба принимайтесь немедля. Весь хлеб — ваш. Куда хотите девайте. Желаете — ешьте, а нет — на базар везите.

После сходки представитель района, вновь избранные староста и заместитель выпили и закусили у Тимчука. К вечеру «гости» уехали.

XII

Остап Григорьевич вернулся домой крепко подвыпивши. В хате слышны были только мерное дыхание Витьки на руках у матери, мягкие шлепки ладоней о сито — Катерина Федосеевна просеивала на лежанке муку.

Она раза два посмотрела через плечо на мужа и отвернулась.

Долго молчала и Александра Семеновна. Потом с трудно скрываемой враждебностью в голосе она проговорила:

— Как думаете, Остап Григорьевич, Ване и Петру приятно было бы знать, что отец у них фашистский староста?

— Они бы мне шкуру содрали. Одну и другую, — сказал Остап Григорьевич с таким удовольствием, что Катерина Федосеевна обернулась: в своем ли уме старый?

— Почему же вы не отказались? — запальчиво спросила Александра Семеновна.

— А потому не отказался, — шевеля бровями, ответил Остап Григорьевич, — что хочется мне походить в старостах.

Он поднял палец и прищелкнул языком.

— Поняла, Семеновна?

— Сдурел на старости, — сдерживая слезы, крикнула Катерина Федосеевна.

— Там как хотите обзывайте, — махнув рукой, сказал старик и стал укладываться спать.

Но уснуть ему не удалось. Вскоре прибежала Ганна.

— Где батько? — сердито спросила она у матери и по молчаливому кивку головы поняла, что отец в боковой комнатушке. Всегда почтительная, слова ни разу не сказавшая наперекор родителям, она на этот раз накинулась на Остапа Григорьевича ожесточенно и дерзко.

— И они еще вылеживаются! — негодующе воскликнула она. — Сраму на все село наделали, и байдуже!

— Тч-ш-шш! Чего кричишь?

От Остапа Григорьевича разило водкой, и Ганна разлютовалась еще больше.

— Совесть свою пропили, в старосты немецкие определились, и еще «чего кричишь!» Это ж… это…

Ганне хотелось сказать еще что-нибудь оскорбительное, но она не смогла и заплакала.

— Ну, чего, чего ревы задаешь?! Что я такого сделал? — защищался Остап Григорьевич. — Не по своей я воле. Как ил, глупая, не поймешь?

— Тут и понимать нечего! — сказала сквозь слезы Ганна. — Над вами насмешку состроили, за хвост немчуков никто держаться не хочет, а вы…

Страдая от того, что ей пришлось говорить отцу такие слова, Ганна закрыла лицо руками, пошатываясь, вышла на кухоньку.

Остапу Григорьевичу нестерпимо хотелось подняться, выйти к женщинам и рассказать всю правду. Но, вспомнив строжайший наказ Бутенко, он сердито натянул на голову кожушок, молчал.

Утром, хмурый после вчерашнего, он еще до завтрака ушел в сельраду. Побродил по пустым, пахнувшим жженым кирпичом комнатам, хозяйски закрыл окна и двери; подумав, ушел лугом к Днепру.

Ветер сердито гнал горбатые волны. Река бурлила, плескалась. Засинеет на миг гребень волны, вскипит мутной пеной и вновь вздымается яростно и тяжело. Борясь с ветром и уступая ему, над черной водой мелькали белые чайки.

Старик стоял в тяжелом раздумье. Немногие в селе знают или догадываются о том, что позорное звание старосты принял он на себя не по доброй воле и в интересах самих же криничан.

Остап Григорьевич с отвращением думал о почтаре, полицае Сычике, Збандуто. Он оказался в одной компании, с ними! С предателями!

По-осеннему недвижно висели на хвоинках сосен капли влаги, по-осеннему табунились птицы. И до того стало тяжело на душе у Остапа Григорьевича, что он понял: лишь в питомнике, среди своих друзей — деревьев, сможет найти он умиротворение.

Остап Григорьевич разыскал спрятанные в кустах весла, сел в челн и стал грести к бурлящей стремнине…

Спустя два дня из районной управы прислали несколько приказов и пачку плакатов.

Малынец охотно вызвался расклеить их по селу. К своим обязанностям заместителя старосты он относился ретиво, как и ко всему, что хоть в какой-то мере возвышало его над односельчанами.

Расклеивая пестрые, издалека бросающиеся в глаза листы бумаги, он подмигивал селянам:

— Это еще не все тут намалевано. Мануфактурой, обувкой, одежой нас завалят. Чего посмеиваетесь?! Думаете, брешу? К Богодаровке уже товарных поездов этих сколько пригнали!

Плакаты изображали улыбающегося крестьянина с лопатой в руках. Улыбался он, по мысли автора плаката, потому, что ему обещаны Германией в частную собственность земля, высокопородный немецкий скот и в рассрочку — сельскохозяйственный инвентарь.

Один из приказов гласил:

«Громадине! Скотину, которая у вас имеется, вы не имеете права ни уничтожать, ни продавать. Она — залог вашего благосостояния».

В «сельуправу» к Рубанюку наведывались старики. Они осторожно выпытывали:

— Это как же, Григорьевич? То бургомистр пел, что сами, мол, хозяева, а теперь про залог напоминают. Не вылезет нам этот залог боком, если кабанчика, к примеру, зарежешь?

— Ничего про ваших кабанчиков я не знаю, — опуская глаза, отвечал Остап Григорьевич, — есть они у вас или нету.

— Был, да чего-то такого съел — издох, — хитрили собеседники.

— Если есть, то рано или поздно доведется сдавать на армию. Защитникам нашим от советской власти.

Старики еще сидели немного для приличия. Потом степенно прощались, уже за дверью надевали шапки и спешили домой резать кабанчиков.

Сперва резали свиней, ягнят, потом взялись и за телков. Из кукурузы и жита гнали самогонку, собирались по хатам. Пили, чтобы хоть немного заглушить отчаяние, забыть о горькой своей судьбе.

Через неделю после избрания Остапа Григорьевича старостой из Богодаровки приехали в форме полицаев Алексей Костюк и Павло Сычик.

С Алексеем перед этим Збандуто имел личную беседу.

— Я мог бы на вас обижаться, молодой человек, — сказал он. — Помню ваше… э-э… рукоприкладство. Зря, зря. Но мы с вами одинаково пострадали от коммунистов. Вас выгнали из партии, а меня отстранили от должности… Обиды за прошлое не таю. Как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон. Но вы должны своей усердной работой оправдать доверие немецких властей. Вот-с. Нам за новую власть теперь крепко держаться следует.

— Будем держаться, — пообещал Алексей.

Из района он привез и вручил Остапу Григорьевичу предписание бургомистра изъять у крестьян семьдесят пять коров и в трехдневный срок отправить их в район, в распоряжение коменданта.

Остап Григорьевич долго вертел бумажку в руках.

— Написать легко, — сказал он, — а спробуй сунься по дворам.

— Сунемся! — уверенно произнес Алексей. — Это на што, пан староста?

Он похлопал рукой по кобуре пистолета, болтавшейся на ремешке. Потом огляделся кругом и скороговоркой тихо добавил:

— Дорого им обойдется мое полицайство!

— Тш-ш! Ты помалкивай.

— Одного боюсь, Остап Григорьевич, — понизив голос, признался Алексей, — дуже я горячий. Не вытерплю, влеплю этому Збандуто проклятому из пистолета.