Евгений Поповкин - Семья Рубанюк

• Название: Семья Рубанюк
• Автор: Евгений Поповкин
• Издательство: Крымиздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1957

Это эпическое произведение, написанное по горячим следам Великой Отечественной войны, рассказывается о борьбе украинского народа с фашистскими захватчиками.

Роман был удостоен Сталинской премии в 1952 году.

---

Идя домой, Петро предвидел, что не обойдется без плача. И, заметив, как Василинка, замигала ресницами, поспешно сказал:

— Только без слез. Не нагоняйте и на меня и на себя, тоску.

Оксана, громко всхлипнув, выбежала из хаты. Заголосив, Василинка бросилась на кровать, зарылась с головой в подушки.

Мать ничего не сказала и ни о чем не расспрашивала. Сжав: губы и поправив усталым движением на голове платок, она пошла собирать необходимое в дорогу. Не первый раз ей приходилось это делать. Лишь выйдя в сенцы, она бессильно облокотилась о притолоку.

Вечером, когда собралась вся семья и мать поставила на стол ужин, Петро, не выдержав гнетущей тишины, обратился к отцу:

— Как по-вашему, отец, сколько времени потребуется, чтобы нам до Берлина добраться?

Остап Григорьевич, принимая из рук Василинки миску, глянул на него невесело и осуждающе. Протирая полотенцем ложку, он мрачно ответил:

— Когда до Берлина доберемся, не знаю, а вот приказано окопы с понедельника рыть возле села.

Петро недоверчиво посмотрел на него через стол.

— Здесь, в Чистой Кринице, окопы? Вы это серьезно?

— Неужели сюда придет, катюга? — испуганно произнесла Катерина Федосеевна. — Не приведи господи!

— Не придет, — успокоил Петро. — В панику ударились….

— И чего это люди со страху не выдумают! — поддержала его Оксана.

— Везде, по всем селам, приказано рыть, — повторил Остап Григорьевич. — Бутенко сам по телефону звонил.

— Наши его с танков ка-а-ак ушпарят! — подал голос Сашко́. — Ух, какие сегодня на разъезде мы с хлопцами видели!

Остап Григорьевич повернулся к Петру, сдвинув брови, сказал:

— Ты, сынок, про германцев только в книжках читал. А я их попробовал на своей хребтине. Что, думаешь, они на тебя с кулаками да дрючьями кинутся? Еще в ту войну чего только германец не повыдумывал! И газы пускал, и эти… цеппелины у него летали.

— Вспомните мое слово, — снисходительно посмеивался Петро. — Месяц, два, самое большее — три… пришлю вам весточку из Берлина.

Остап Григорьевич с сомнением покрутил головой.

— Ванюше тоже доведется воевать, — вздохнула мать. — Он же в гости до нас собирался…

— Уже, наверно, воюет, — сказал Петро.

— У него только и думка сейчас в голове про гостюванье, — недовольно пробурчал Остап Григорьевич. — И глупая ты, Катря! Он же подполковник. Ему первому придется.

Старик тяжело переживал сообщение о войне. У глаз его, под нахмуренными бровями, тугим пучком собрались морщины.

— Как жизнь налаживалась добре, — сказал он с протяжным вздохом. — Ты вот говоришь — доберемся до Берлина, — обратился он к Петру. — Я тебе на это вот что отвечу: если б не знать, что поотбиваем ему печенки, то сразу бери веревку и на первой ветке вешайся. А только, сынку, не так оно будет, как ты думаешь. Запряг, мол, кобылу, сел на бричку — и знай погоняй: где тут, люди добрые, этот Берлин?

— Конечно, война будет жестокая.

— Еще какая жестокая! Вон в прошлые годы и танков не было и аэропланы только при конце появились. А знаешь, сколько людей оккупанты поклали? В прошлую войну в Польше, когда под Городенком мы воевали, наш генерал рассказывал нам. В чине бригадного был. Так он вот так показал рукой и говорит: «Тут костей наших прадедов, дедов, отцов скрозь полно. Всю землю, говорит, можно укрыть русскими мундирами нашими. По костям своим идем».

Сумерничали в этот вечер долго, не зажигая лампы. Петро сидел подле Оксаны, ласково поглаживал ее волосы. В открытые настежь двери хаты залетела и вилась с тонюсеньким звоном мошкара. Так же, как и вчера и неделю назад, сверчали в траве кузнечики, пряно пахли ночные фиалки. Петру казалось, что уже много дней прошло с тех пор, как стало известно о войне.

Катерина Федосеевна молча что-то укладывала в мешочек. На вопрос мужа она ответила:

— Побегу до Ганьки. Степана с Федором тоже в дорогу собирают.

Она вызвала Оксану в сенцы и, держась за ручку двери, шепотом сказала:

— Час уже поздний, дочко. А Петру рано вставать. Я постелила вам в светлице.

— Добре, мамо. Вы идите себе, — шепнула Оксана. Петро начал приводить в порядок свои книги. Перелистал и связал бечевкой выписки о садах и почвах. Передавая их Оксане, сказал:

— Береги. Вернусь — закончу свою карту.

Он оглядел знакомые с детства предметы: угловой столик с горкой старых книг, фотографии в самодельных рамочках на стене, расшитые цветными нитками полотенца, надтреснутое стенное зеркало с пучками сухих бессмертников за рамкой. «Придется ли еще увидеть все это?» — подумал он, и сердце его сжалось.

Оксана будто угадала его мысли. Она сняла с лампы тусклое стекло, проворно вытерла его, убрала нагар с фитиля, и свет вспыхнул ярче, веселее.

— Не журись, Петрусю, — сказала она, прильнув щекой к его щеке. — Вернешься — так с тобой заживем! Счастливей нас не будет.

Петро посмотрел в ее искрящиеся от света глаза, привлек к себе.

— Вернусь, Оксана. А если убьют… Погоди, глупенькая, дай сказать. Война есть война…

Он прижал к груди заплакавшую Оксану.

— Тебя не убьют, Петрусь. Я буду так ждать тебя! — горячо прошептала Оксана. — А если погибнешь, до гроба буду тебе верна.

Столько было трогательной веры, страстности в ее словах, что у Петра навернулись слезы. Он с благодарностью стиснул ее руку.

Оксана, расчесывая пальцами его густой, непокорный чуб, спросила:

— Что тебе Лешка тогда сказал, что ты его за грудки схватил? Меня такой страх взял!..

— Пустое. Не расспрашивай об этом. Я уже давно из головы выкинул.

Оксана задумчиво поглядела на огонек лампы. Петро вдруг заметил, что по щеке ее скатилась слезинка.

— Ты что, Оксана?

— Ничего.

Закинув руки за голову, она долго возилась с косами. Петро чувствовал, что она стыдливо оттягивает ту минуту, которая должна была сблизить их навсегда, и взял ее руку.

— Ты рада, что мы вместе? — шепотом спросил он.

— Зачем спрашиваешь?

Оксана погасила свет, нерешительно постояла около постели.

Петро несколько мгновений слышал только стук своего и ее сердца.

— Петрусь! — шепнула Оксана, и в это слово она вложила ощущение такой тревоги, счастья и любви, что Петро почувствовал: эта минута останется в его памяти на всю жизнь, блаженная минута близости с той, которую он назвал своей женою.

…На улице глухо бубнили голоса, скрипели двери и калитки, заливались собаки.

Оксана первая услышала, как у ворот остановилась машина, потом хлопнула калитка.

— До нас кто-то, — шепнула она и подошла к окну.

За стеной раздались шаги, в стекло нетерпеливо побарабанили пальцами. Это был Яков Гайсенко.

— Петро, спишь? — крикнул он через окно. — Бутенко приехал, в сельраду кличет. Одевайся.

Петро соскочил с постели, не зажигая лампы, оделся и, торопливо обняв Оксану, вышел из хаты. Он вернулся спустя полчаса.

— Предлагал оставаться, — сказал Петро, — бронь для специалистов есть.

— А ты? — спросила Оксана.

— Тут и старики управятся. Не могу.

Оксана промолчала и с тоской посмотрела на него.

XXIII

К полудню отъезжающие с дорожными мешками, сундучками, баульчиками, в сопровождении родни и знакомых, потянулись к сельсовету.

Петро сидел на крыльце, поджидая Степана и Федора Лихолитов. Василинка уцепилась за рукав брата, вытирала платочком покрасневшие веки, припухший нос.

— Сбегай-ка до Степана, — попросил ее Петро. — Чего они там канителятся?

Василинка, ступая на пятку и подпрыгивая (утром она порезала палец и обвязала его тряпочкой), заковыляла по улице. Против двора мельника Довбни, заплетая косу, она задержалась, потом побежала быстрее.

У Лихолитов собирали в дорогу шумно и суетливо. Ганна, лучше других сохранявшая спокойствие, помогала жене Федора Христинье укладывать в сумку харчи: по два хлеба на каждого, кусок сала, жареную курицу, коржики, сахар и соль.

Федор, такой же здоровенный и рукастый, как и Степан, сидел у порога. Багровея от натуги, он натягивал новые башмаки. Подле отца, съедая его глазенками, жались двое ребятишек…

— Тютюну не забудьте покласть, — хрипло покрикивал Федор, отирая потное лицо. — Степа, на кой тебе гармошка? Ты что, на весилля[10] собираешься?

— Дак что ж, что не на весилля, — басил Степан. — Пока доедем, сгодится.

— «Сгодится», — беззлобно передразнила его Ганна. — Вон помоги матери сулею налить.

— Давай, Ганька, еще одну паляныцю. Туточки место есть.

— Куда ты, Христя, яички кладешь? Побьются.

— Ничего. Они крутые.

Старуха мать, придерживая дрожащими руками четвертной кувшин с самогонкой, разливала ее в бутылки и осипшим голосом причитала:

— Сыны мои, соколы, доки ж я вас выпровожатыму? Колы ж я вас зустричатыму? Хто ж мене, старую, доглядатыме? До кого ж я прихылюся? Сыны ж мои, сердце мое…